Он уже собирался швырнуть ее, когда Фердинанд позади него выкрикнул что-то по-португальски. Стрельба затихла. Из зарослей слоновьей травы прямо перед Шоном послышался ответ на том же языке. Фердинанд торопливо крикнул шанганам:

— Не стрелять! Не стрелять! РЕНАМО! РЕНАМО!

Последовало долгое подозрительное молчание.

Шон все еще держал в руке гранату, готовясь в любую минуту бросить ее. Он слишком много раз был свидетелем смерти хороших парней, поверивших лживому перемирию.

— РЕНАМО! — Голос из кустов послышался снова. — Друзья!

— Хорошо! — Шон ответил на шанганском. — Тогда вставайте, РЕНАМО! Покажите ваши дружественные лица.

Кто-то засмеялся. Усмехающееся лицо, разукрашенное камуфляжной краской, быстро высунулось из травы и тут же нырнуло назад.

Через несколько секунд, когда стрельба окончательно прекратилась, еще один человек осторожно встал, за ним другой. Шанганы из отряда Шона поднялись с земли и двинулись вперед, вначале медленно, с автоматами наперевес. Затем, когда они наконец встретились с предполагаемым противником на открытом месте, то начали обмениваться рукопожатиями и, смеясь, хлопать друг друга по спинам. Они наткнулись на местность, которая патрулировалась батальоном под командованием майора Такавира. Он сразу узнал Шона, и они с взаимным удовольствием пожали руки.

— Полковник Кортни! Какое удовольствие видеть вас в добром здравии! Би-Би-Си и радио Зимбабве передают, что ваш самолет сбит, а вы и ваши люди погибли.

— Мне нужна ваша помощь, майор, — ответил Шон. — Я оставил двадцать ящиков с ракетами в тайнике. Не могли бы вы послать отряд примерно в сотню человек, чтобы их доставили сюда. А кто-нибудь из моих людей покажет дорогу.

— Не сомневайтесь, я пошлю лучших людей. Отберу их лично, — уверил его Такавира.

— Как далеко мы находимся от штаба генерала Чайны? — спросил Шон.

— Вертолеты ФРЕЛИМО вынудили генерала перенести его на новое место. Теперь он находится всего милях в шести выше по течению. Я только что связывался с ним по радио. Генерал будет очень рад вас видеть.

Дальнейшее продвижение вперед превратилось в самый настоящий триумфальный марш. Весть об успехе операции летела впереди них, распространяясь по отрядам РЕНАМО. Солдаты в полосатой форме приветствовали их, пожимали руки и хлопали по спинам, когда люди Шона проходили мимо. Носильщики несли ящики на высоко поднятых руках, как ковчеги со святыми мощами. Они громко распевали боевые песни РЕНАМО, гордо вышагивая и не сгибаясь под тяжелой ношей.

Генерал Чайна, величественный и сияющий, в новой форме с золотыми позументами и в малиновом берете, лихо надвинутом на ухо, ожидал их прямо у входа в недавно оборудованный командный бункер.

— Я знал, что вы не подведете меня, полковник Кортни. — В первый раз за все время их знакомства Шон почувствовал, что его улыбка была искренней.

— Мы потеряли почти тридцать человек под командованием сержанта Альфонсо, — отрывисто сказал Шон. — Пришлось оставить их.

— Нет, нет, полковник! — Генерал Чайна от избытка чувств даже хлопнул его по плечу. — С Альфонсо все в порядке. Он потерял только троих. Я только что получил от него сообщение по радио. Они доберутся до нас, самое позднее, к завтрашнему вечеру. Вся операция прошла просто блестяще, полковник! — Он убрал руку с плеча Шона. — Ну, давайте посмотрим, что вы принесли.

Носильщики сложили ящики у ног Чайны. «Чернокожий Цезарь, получающий военную добычу», — с иронией подумал Шон.

— Откройте их! — просиял Чайна. Шон никогда не предполагал, что этот обычно холодный и сдержанный человек способен на такую детскую радость. Казалось, он готов плясать от радости. В нетерпении потирая руки, он наблюдал, как младший офицер его штаба орудовал ломиком, а потом и лезвием штыка, пытаясь приподнять крышку первого ящика. Но стальная обивка не поддавалась.

В конце концов Чайна не выдержал, выхватил лом из рук подчиненного и, оттолкнув его, сам набросился на ящик. Он взмок от усердия и напряжения. Когда наконец крышка поддалась и стало ясно, что именно составляет содержимое ящиков, из толпы подчиненных послышались раболепные поздравления.

«Стингер» был полностью собран и заряжен, а система наведения упакована отдельно в прозрачном конверте. Ее короткие кабели в любой момент можно было подключить к пульту управления. Дополнительные трубы, каждая заряженная отдельной ракетой, угнездились в упаковке из белого полиуретана. После выстрела пустая труба отбрасывалась и заменялась новой, в которой находился очередной шестнадцатифунтовый снаряд.

Смех и радостные выкрики постепенно стихли. Люди столпились вокруг ящика, изучая его содержимое с заметной опаской, словно обнаружили гнездо ядовитых скорпионов под скалой и теперь ожидали, что в любую секунду им в ногу вонзится отравленное жало.

Генерал Чайна опустился на колено и благоговейно вытащил пусковую установку из белой пены упаковки. Труба выдавалась назад, консоль с антенной, выглядевшая совершенно прозаически — как пластиковая бутылка с молоком, — почти полностью заслонила Чайну. Генерал пытливо вгляделся в экран захвата цели на консоли и положил палец на спусковой крючок.

Затем он направил «стингер» в небо. Из толпы послышались одобрительные возгласы.

— Пусть только эти ублюдки из ФРЕЛИМО заявятся сюда! — похвастался Чайна. — Мы поджарим их.

И он начал изображать одновременно и вертолет и ракету, как маленький мальчик, играющий в войну. Он явно направлял ракету на воображаемую эскадрилью «хайндов», которые кружили над ним.

— Бах! Бах! — кричал он. — У-у-у! Вам! Бум!

— Бах! — стараясь сохранить честное выражение лица, присоединился Шон. Все окружение генерала буквально захлебнулось от восторженного воя, стараясь перекричать друг друга и изображая взрывающиеся вертолеты.

Кто-то затянул песню, остальные подхватили припев, хлопая в ладоши в такт военному гимну РЕНАМО, раскачиваясь из стороны в сторону и топая ногами.

Уже около двухсот человек пели вместе. Их голоса смешивались, поднимались и опускались, выводя красивые мелодичные африканские звуки, от которых у Шона по спине сразу побежали мурашки и закололо в шее. Посреди толпы стоял генерал Чайна с ракетой на плечах и вел хор. Его голос перекрывал другие голоса, поражая Шона чистотой и силой звука, — просто чарующий тенор, которым не побрезговали бы в любом из мировых оперных театров.

Песня закончилась громкими криками: «РЕНАМО!» Генерал Чайна передал пусковую остановку одному из своих людей и подошел, чтобы пожать руку Шону.

— Мои поздравления, полковник. — Он был серьезен и очень рад одновременно. — Думаю, ты спас все наше дело. Я очень признателен.

— Отлично, Чайна, — саркастически ответил Шон, — только не рассказывай о том, как ты благодарен, докажи это.

— Конечно, извини. — Чайна изобразил сцену раскаяния. — От радости я и забыл, что есть один человек, который хочет тебя видеть.

Шон почувствовал, как учащается дыхание и что-то сжимается в груди.

— Где она?

— В моем бункере, полковник, — генерал Чайна указал на тщательно замаскированный вход в землянку среди деревьев.

Шон грубо протолкался через толпу возбужденных солдат. Он больше не мог сдерживаться и одним шагом перескочил сразу три ступеньки, ведущие вниз.

Клодия находилась в помещении, приспособленном под радиоцентр. Она сидела на скамейке у дальней стены, с обеих сторон от нее сидели надзирательницы. Увидев ее, Шон невольно произнес ее имя, она встала и медленно подошла к нему, пристально вглядываясь, ужасно бледная и все еще не верящая, что это действительно он. Скулы на осунувшемся лице грозили разорвать почти прозрачную истончившуюся кожу на щеках, а глаза казались огромными и бездонными, как полночь.

Приблизившись, Шон заметил следы наручников на запястьях, багрово-синие рубцы, покрытые струпьями, и радость омрачила злость. Он обнял ее. Клодия оказалась тонкой и хрупкой, как ребенок. Несколько мгновений она безвольно стояла в его объятиях и вдруг порывисто забросила руки ему на шею и крепко прижалась к нему. Его удивила ее сила, а когда он прижал ее лицо к груди, ее хрупкое тело в его руках содрогалось от конвульсивных спазмов.