Холод и еще что-то разбудили ее. Поначалу она даже не сообразила, где находится. На мгновение ей показалось, что она вернулась в дом отца в Анкоридже. Она окликнула его:

— Папа, где ты?

Потом почувствовала сырость и вонь, царящие в камере, холод и боль в руках и вспомнила, где она. Отчаяние захлестнуло ее, как черная волна накрывает одинокую лодку в открытом море, и Клодия почувствовала, что тонет в ней. Затем она снова услышала звуки, разбудившие ее, и замерла, ощущая на лбу и шее холодную испарину.

Она тотчас же поняла, что это такое. Клодия не страдала большинством присущих женщинам фобий, поэтому ее не пугали пауки и змеи. Но это было нечто другое, что заставило замереть ее на месте. Она сидела прямо и слушала звуки копошащегося рядом с ней существа. Она вглядывалась в темноту, пытаясь определить размеры животного.

Вдруг она почувствовала прикосновение холодных лап. Острые маленькие коготки впились в ее кожу. Это была крыса, судя по весу, размером с кролика. Она дико закричала и вслепую стала бить ногами во все стороны. Наконец, перестав кричать и забившись в угол, девушка обнаружила, что трясется от страха.

— Хватит, — сказала она сама себе. — Прекрати. — И огромным усилием воли взяла себя в руки. В камере восстановилась абсолютная тишина, крыса убежала, напуганная дикими криками Клодии. Но та теперь не могла снова заставить себя сесть на грязный пол, в страхе, что животное вернется.

Несмотря на глубокую усталость и истощение, весь остаток ночи она простояла в углу. Она дремала, почти проваливаясь в сон, затем резко просыпалась. Так она засыпала и просыпалась несколько раз, когда, проснувшись в очередной раз, обнаружила, что темнота уже не такая непроглядная и кое-что видно.

В ее темницу откуда-то проникал свет, и она разглядела, где его источник. Через бреши и щели в деревянном потолке, наполовину заваленные глиной и землей, наполовину заросшие травой, проникали слабые лучи солнца. Из трещин в потолке неопрятно свисали пучки жесткой травы.

Клодия с опаской осмотрелась, но крысы не было видно. Она, должно быть, исчезла в одной из больших щелей между досками в стене.

Она подошла к источающему зловоние ведру и только теперь осознала всю тяжесть положения, в котором оказалась. Ее руки были скованы за спиной, и она не могла справить нужду.

Ее пальцы практически потеряли чувствительность, но в отчаянии она все же сумела ухватиться за кожаный пояс и постепенно поворачивать его, пока застежка не оказалась на пояснице. Она тихо всхлипывала, боясь, что не сможет сдержать естественные позывы организма, пока неуклюже расстегивала пряжку пояса.

Она за это время так сильно похудела, что стоило ей только расстегнуть пояс, как брюки сами соскользнули вниз. Зацепив большим пальцем руки резинку нижнего белья, она стянула его до колен.

Всегда крайне брезгливая, привыкшая к чистоте, Клодия поняла, что будет для нее в заключении наихудшим: она была лишена возможности подмыться. Зарыдав от очередного унижения, она начала снова натягивать одежду.

Ее запястья воспалились, а руки болели от отчаянных усилий выполнить простейшие движения. Она свернулась калачиком в углу, и вонь от сточного ведра, казалось, проникает в самую глубину ее души.

Одинокий солнечный луч, проникавший через дырявый потолок, блестящим солнечным зайчиком закрепился на противоположной стене. Ей нравилось смотреть, как он передвигается по земляной стене, он как-то согревал и радовал ее, притупляя острые края отчаяния.

Еще до того, как солнечный луч опустился к полу, она услышала какое-то движение за дверью, засов отодвинули, и дверь отворилась.

Сержант вошла в камеру, и Клодия, упираясь спиной в стену, поднялась на ноги.

— Пожалуйста, — прошептала она, — позвольте мне умыться, — сказала она на школьном испанском, но охранница всем видом показывала, что не понимает ее. В одной руке она держала жестяной походный котелок с водой, а в другой миску с черствым куском маисового пирога. Она поставила котелок с водой на землю, а рядом с ним швырнула прямо на землю кусок пирога.

Жажда, мучавшая Клодию, мгновенно переросла едва ли не в агонию, и, увидев котелок с водой, она чуть не заплакала. В нем было почти два литра свежей воды.

Она опустилась перед ним на колени как перед божеством и взглянула на охранницу.

— Пожалуйста, — сказала она по-испански, — снимите наручники.

При первом порыве узницы охранница ухмыльнулась и подтолкнула котелок носком ботинка так, что немного воды выплеснулось через край.

— Нет, нет, — хрипло вскрикнула Клодия, — не разливайте.

Стоя на коленях, нагнувшись, она попыталась достать воду языком. Но ей удалось коснуться драгоценной влаги лишь кончиком языка — дальше не пускали края котелка.

Она снова взглянула на охранницу.

— Пожалуйста, помогите мне!

Но охранница снова засмеялась и прислонилась к стене, наблюдая за попытками узницы добраться до воды.

Клодия снова наклонилась и на сей раз зажала края котелка между зубов. Она осторожно наклонила его, и несколько капель просочились между губ. Удовольствие было настолько сильным, что у нее потемнело в глазах. Она пила до тех пор, пока уровень воды в котелке не опустился настолько, что влага перестала попадать в рот. Однако она еще не выпила и половины, а ее жажда по мере того, как она пила, казалось, только росла.

Зажав край котелка зубами, она осторожно подняла голову и запрокинула ее назад. Слишком быстро. Вода мгновенно заполнила ей рот, и она едва не захлебнулась. Котелок выскользнул из зубов, и вода выплеснулась ей на грудь, стекая на пол и смешиваясь там с грязью.

Охранница пронзительно хихикнула. Клодия почувствовала слезы отчаяния на глазах. Она пыталась справиться с подступившими к горлу и душившими ее рыданиями.

Тогда охранница, издевательски улыбаясь, явно намеренно наступила на кусок маисового пирога, втаптывая его в грязь, затем подхватила пустой котелок и ушла.

Клодии удалось измерить время по углу, который отбрасывал луч солнца. Казалось, день тянется вечно. Несмотря на неудобство, вызываемое наручниками, она немного поспала. Но когда проснулась, ей пришлось задуматься о том, как обеспечить себе безопасность и выжить.

Самыми навязчивыми были мысли о воде. Те несколько глотков, которые она сделала утром, не утолили жажды, и она начала понимать, что уже страдает от недостатка жидкости в организме.

— Я должна найти способ пить из этого котелка, — сказала она сама себе и почти весь день размышляла над этой проблемой. Вдруг она вскочила на ноги, да так быстро, что ударилась макушкой о потолок своей камеры. Но девушка не обратила на боль ни малейшего внимания — она нашла решение! Клодия принялась внимательно разглядывать грубые стебли слоновьей травы, которые пробивались через дыры в потолке. Выбрав подходящий стебель, она аккуратно зажала его между зубами, откусила и выплюнула на землю. Встав на колени, она дотянулась и взяла стебель в руку. К счастью, он оказался сухим и легко отломился. Она разделила его на четыре равные части длиной примерно по девять дюймов. Изогнувшись еще раз, она воткнула отломанные трубочки в земляной пол. Затем развернулась к ним лицом и взяла первую трубочку в рот. Она попыталась продуть ее, но трубка была забита мякотью стебля и грязью. Клодия отбросила ее и принялась за другую.

Вторая трубочка была закупорена лишь небольшим комочком грязи и быстро очистилась. Теперь она вполне годилась в дело. Клодия шлепнулась на спину и перекатилась на середину комнаты, все еще держа трубочку в зубах и едва не визжа от восторга.

Чувство этой маленькой победы немного рассеяло разъедающее душу отчаяние, которое уже почти лишило ее желания жить.

Она подползла к углу и тщательно спрятала свое сокровище, а затем стала думать, как же ей использовать его.

Солнечные лучи скоро перестали проникать в камеру, и на землю опустились густые сумерки, когда она снова услышала звуки за дверью. Узница забилась в свой угол, когда сержант, согнувшись, вошла в камеру. Тюремщица опять небрежно бросила на пол кусок холодной кукурузной каши и поставила рядом котелок с водой.