– У мамы еда готова, – крикнул Ян Паулюс Шону. – Когда помоешься, приходи к нам ужинать.

Шон ужинал у Леруа, но его попыткам остаться наедине с Катриной препятствовал упа, чьи подозрения подтверждались. Сразу после ужина старик выложил козырную карту, приказав Катрине ложиться спать. В ответ на умоляющий взгляд Катрины Шон мог только беспомощно пожать плечами. Когда она исчезла, Шон вернулся в свой лагерь. В голове у него туманилось от усталости, и он упал на кровать не раздеваясь.

Дождь начался ночью, с громового раската. Шон вскочил, еще не проснувшись. Он открыл полог фургона и услышал, как усиливается ветер.

– Мбежане, загоняй скот в лагерь! Проверь, весь ли брезент закреплен.

– Я уже сделал это, нкози. Связал все фургоны, так что быки не смогут убежать, и еще я…

И тут его слова заглушил ветер. Он пришел с востока и так испугал деревья, что они в панике затрясли ветвями; он забарабанил по брезенту фургонов и наполнил воздух пылью и сухими листьями.

Быки тревожно переступали внутри лагеря. Потом хлынул дождь – он больно бил, точно град, заглушил ветер и превратил воздух в воду. Он заливал склоны, которые не могли впитывать влагу. Он ослеплял и оглушал.

Шон вернулся в фургон и прислушивался к ярости дождя. От этого шума ему захотелось спать. Он закутался в одеяло и уснул.

Утром он отыскал в сундуке непромокаемый плащ. Плащ трещал, когда он вытаскивал его. Он выбрался из фургона. Скот стоял по колено в грязи, и не было никакой возможности развести костер. Хотя дождь еще шел, но шум не соответствовал силе дождя.

Осматривая лагерь, Шон неожиданно остановился: он вдруг понял, что шумит разлившаяся Лимпопо. Скользя по грязи, он выбежал из лагеря на берег реки. Стоял и смотрел на мутную воду. В ней было столько грязи, что она казалась полем, и текла так быстро, что создавала впечатление неподвижности. Она вздымалась на камнях, прыгала через глубины и образовывала застывшие волны на отмелях. Ветви и древесные стволы в воде проносились так быстро, что почти не развеивали иллюзию, будто река застыла в коричневой судороге.

Шон неохотно оторвал от нее взгляд и посмотрел на противоположный берег. Фургоны Леруа исчезли.

– Катрина, – печально сказал он, и повторил: – Катрина.

Он чувствовал, как печаль утраты смешивается с пламенем гнева. Теперь он знал, чего хочет: это не зуд, когда легко почесаться и забыть; это подлинная боль, та, что у тебя не только в паху, но и в руках, в голове и в сердце. Он не может потерять ее. Он побежал назад в фургон и бросил одежду на кровать.

– Я женюсь на ней! – сказал он и удивился этим словам. Он стоял голый, с испуганным лицом.

– Я женюсь на ней! – повторил он; мысль была необычна и немного испугала его. Он достал из сундука короткие штаны и всунул в них ноги, потом натянул и застегнул ширинку.

– Я женюсь на ней! – Теперь он улыбался своей смелости. – Будь я проклят, если не сделаю этого!

Он застегнул пояс и шнурками привязал к нему башмаки из сыромятной кожи. Потом прыгнул в грязь. Холодный дождь ударил по голой спине, и Шон слегка вздрогнул.

Он увидел Мбежане, выходящего из другого фургона, и побежал.

– Нкози, нкози, что ты делаешь!

Шон опустил голову и побежал быстрее; Мбежане гнался за ним до берега.

– Это безумие! Давай сначала поговорим, – кричал Мбежане. – Пожалуйста, нкози!

Шон поскользнулся в грязи и съехал с берега. Мбежане прыгнул за ним и поймал на самом краю воды, но все тело Шона было покрыто грязью, и Мбежане не сумел его удержать. Шон выскользнул из его рук и прыгнул вперед. Он плашмя ударился о воду и поплыл на спине, стараясь противостоять сильному течению. Река уносила его. Волна ударила ему в рот, он согнулся, кашляя, и река тут же схватила его за ноги и потащила на дно. На мгновение выпустила, чтобы он успел глотнуть воздуха, и завертела в водовороте, снова утягивая вниз. Он вынырнул, отбиваясь руками, но вода потащила его через пороги, и он по боли в груди понял, что тонет. Его проволокло по стремнине между камнями, но это уже не имело значения. Что-то царапнуло его грудь, и он, защищаясь, поднял руки; его пальцы сомкнулись на круглой ветви, и голова поднялась над водой. Шон глотал воздух, цепляясь за ветку, еще живой и стремящийся выжить. Начал бить ногами, пересекая течение и обеими руками обхватив бревно.

Его принесло в водоворот у противоположного берега, под нависшими ветвями. Он протянул руки, ухватился за ветки и выбрался. Он стоял на коленях в грязи, и вода потоками текла с него, лилась изо рта и из носа. Он потерял башмаки. Шона болезненно стошнило, и он посмотрел на реку. Как быстро она движется, сколько времени он провел в воде? Должно быть, его отнесло от фургонов миль на пятнадцать. Он рукой вытер лицо. Дождь не прекращался. Шон стоял, дрожа, и смотрел вверх по течению.

Ему потребовалось три часа, чтобы дойти до места против его фургонов. Мбежане и остальные с облегчением замахали руками, увидев его, но их крики заглушал шум воды. Шон замерз, и у него заболели ноги.

Следы фургонов Леруа размывал дождь. Шон шел по ним, и ноги сразу перестали болеть, когда он разглядел впереди сквозь дождь белые пятна фургонов.

– Не может быть! – закричал Ян Паулюс. – Как ты перебрался через реку?

– Перелетел, как же иначе? – ответил Шон. – Где Катрина?

Паулюс захохотал, откинувшись в седле.

– Так вот оно что! Ты пришел не для того, чтобы попрощаться со мной.

Шон вспыхнул.

– Ладно, ладно, шутничок. Посмеялись и хватит. Где она?

К ним подскакал упа. Первый вопрос он задал еще за пятьдесят ярдов, а пятый – когда подъехал. Шон по опыту знал, что отвечать ему бесполезно. Он посмотрел за обоих Леруа и увидел ее. Она назад от первого фургона, шляпка висела на шее на ленте, и на каждом шагу волосы подпрыгивали. Она придерживала юбки, чтобы не окунать их в грязь; щеки ее раскраснелись, глаза стали совершенно зелеными. Шон нырнул под шею лошади упы и, мокрый, грязный и радостный, бросился ей навстречу.

Но тут их остановила застенчивость, и они встали в нескольких шагах друг от друга.

– Катрина, ты выйдешь за меня?

Она побледнела. Посмотрела на него и отвернулась. Она плакала, и Шон почувствовал, как сердце у него уходит в пятки.

– Нет, – яростно крикнул упа, – не выйдет! Оставь ее в покое, бабуин! Видишь, она плачет! Убирайся отсюда! Она еще ребенок. Убирайся!

Он поставил между ними свою лошадь.

– Закрой рот, старый сплетник. – Ума, отдуваясь, присоединилась к обсуждению. – Что ты вообще понимаешь? То, что она плачет, еще не значит, что она против.

– Я думала, он меня бросил, – всхлипывала Катрина. – Я думала, ему все равно.

Шон завопил и попытался обогнуть лошадь упы.

– Оставь ее в покое! – в отчаянии кричал упа, поворачивая лошадь, чтобы отрезать Шону дорогу. – Ты заставляешь ее плакать. Говорю тебе, она плачет!

Катрина несомненно плакала. И так же безуспешно старалась обойти лошадь упы.

– Vat haar,[31] – закричал Ян Паулюс. – Иди, парень, иди и бери ее!

Ума схватила лошадь под уздцы и оттащила в сторону – она была сильная женщина. Шон и Катрина столкнулись и вцепились друг в друга.

– Вот так, парень!

Ян Паулюс соскочил с лошади и заколотил Шона по спине. Шон не в силах был сопротивляться, и каждый удар бросал его вперед.

Много позже упа мрачно объявил:

– Она получит два фургона в приданое.

– Три, – сказала Катрина.

– Четыре! – заявила ума.

– Очень хорошо, четыре. Убери от него руки, девочка. Ты совсем стыд потеряла?

Катрина торопливо отдернула руку от талии Шона. Шон сидел в одежде Яна Паулюса, и все теперь расположились вокруг костра. Дождь прекратился, но из-за нависших туч стемнело раньше обычного.

– И четыре лошади! – подталкивала ума мужа.

– Хочешь разорить меня, женщина?

– Четыре лошади, – повторила ума.

– Ладно, ладно, четыре лошади. – Упа удивленно смотрел на Катрину. – Она еще ребенок, парень, ей всего пятнадцать.