— Смените носки, — велел он. — А в следующий раз, как только станет больно, немедленно скажите.

Она послушно переобулась, и они снова двинулись в путь.

Незадолго до полудня след снова сменил направление — на сей раз на восток.

— Мы сократили разрыв на час или два, — шепнул Шон Капо. — Но Матату это не нравится, да и мне тоже. Он ведет себя как-то странно, явно напряжен и теперь направляется прямо к мозамбикской границе.

— Думаешь, он нас учуял? — встревожился Капо, но Шон отрицательно покачал головой.

— Исключено — ведь мы на много часов позади него.

В полдень они сделали еще один привал, отдохнули и перекусили, а когда снова двинулись дальше, то, не пройдя и мили, оказались в маруловом лесу. Спелые желтые плоды буквально устилали землю под деревьями, и старый слон не устоял перед искушением. Похоже, он пасся там довольно продолжительное время — часа три, не меньше, — наедаясь до отвала, и только после этого снова двинулся на восток, как будто внезапно вспомнив о назначенной встрече.

— Что ж, по крайней мере, это дает нам преимущество еще в три часа, — заметил Шон, хотя при этом хмурился. — Мы всего в десяти милях от мозамбикской границы. Если он перейдет ее, то мы его потеряли.

Шон прикидывал, не перейти ли им на бег. Во время войны в буше они с Джобом и Шадрахом никогда не преследовали противника шагом. Бегом они могли за день покрыть шестьдесят, а то и все семьдесят миль. Он бросил взгляд на Клодию. Она вполне могла и в этом удивить его, поскольку двигалась, как спортсменка, и, несмотря на намечающиеся мозоли, по-прежнему шла пружинистой легкой походкой. Потом он взглянул на Рикардо и тут же отказался от этой идеи. На стоящей в ложбине девяностопятиградусной жаре Рикардо буквально плавился. Шон порой просто забывал, что через год или два Рикардо стукнет шестьдесят. Он всегда был бодр и подтянут, но сейчас явно начал сдавать — глаза запали, под ними темнели мешки, а кожа приобрела серовато-землистый оттенок.

«Старый бродяга, похоже, нездоров, — подумал Шон. — Не стоит его лишний раз напрягать».

Задумавшись, он едва не налетел на Матату, который вдруг резко остановился, снова склонившись над следом.

— Что такое? — спросил он. Малыш явно был чем-то взбудоражен. Он тряс головой и что-то бормотал себе под нос на ндоробском диалекте, которого не понимал даже Шон.

— Так что все-таки… — снова начал было Шон, но осекся. Теперь он и сам все увидел. — О черт! — выругался он. Откуда-то сбоку появились две цепочки человеческих следов и теперь тянулись вдоль слоновьего следа. Почва в этом месте была песчаной, и следы были видны совершенно отчетливо.

Двое мужчин в ботинках на резиновой подошве. Шон сразу узнал характерный узор отпечатков. Снова эти вездесущие кроссовки местного производства, которые можно за несколько долларов купить в любой лавке или универмаге.

Даже Рикардо разглядел следы незнакомцев.

— Это еще кто, дьявол их побери? — сердито спросил он, но Шон, не обращая на него внимания, вместе с Джобом продолжал следить за работой Матату.

Тот некоторое время, как старая наседка, сновал вдоль следов взад и вперед, потом подошел к ним. Они присели на корточки, Джоб по одну сторону от Шона, Матату по другую — своего рода военный совет, на котором не хватало лишь Шадраха.

— Два человека. Один молодой, высокий и худой, ходит на цыпочках. Другой старше, ниже ростом, толще. У обоих рюкзаки и бундуки. — Шон знал, что все это маленький ндороб узнал по длине шага, по разной глубине отпечатков каблуков и носков кроссовок и нарушающей равновесие тяжести ружей, которые люди несли в руках. — Они нездешние. Местные жители не носят обуви, к тому же эти двое пришли откуда-то с севера.

— Наверняка замбийские браконьеры, — проворчал Джоб. — Небось охотились за носорожьими рогами, а тут наткнулись на такого крупного слона, что грех было упустить случай.

— Вот подонки, — в сердцах сплюнул Шон. В 1970 году на территории Замбии по другую сторону Замбези насчитывалось порядка двенадцати тысяч черных носорогов. Теперь же их не осталось вовсе — ни единого экземпляра. Любой йеменский аристократ с удовольствием заплатит пятьдесят тысяч долларов за кинжал с ручкой из рога носорога, поэтому браконьеры стали объединяться в группы, похожие на самые настоящие военные отряды. На южной стороне долины Замбези все еще оставалось несколько сотен носорогов, и браконьеры из Замбии по ночам пересекали реку, обманывая бдительность патрулей охотничьего министерства. Во время войны многие из нынешних браконьеров воевали в партизанских отрядах. Это были очень жестокие и хладнокровные люди, руки которых были обагрены и кровью множества людей и животных, на которых они охотились.

— Скорее всего, у них «АК», — заметил Джоб. — И вполне возможно, что их вовсе не двое. Просто несколько человек прикрывают их по сторонам. Так что они превосходят нас как по огневой мощи, так и по количеству людей, Шон. Что ты собираешься предпринять?

— Это моя концессия, — ответил Шон. — А Тукутела — мой слон.

— Тогда, возможно, и за то, и за другое тебе придется драться. — Благородное матабельское лицо Джоба было мрачно, но глаза сверкали — он не мог скрыть охватившего его предвкушения схватки.

Шон поднялся.

— Чертовски верно, Джоб. Если мы нагоним их, то придется с ними драться.

— Тогда поспешим. — Матату тоже поднялся. — Они опережают нас часа на два, а Тукутела скоро остановится, чтобы подкрепиться. Они нагонят его раньше нас.

Шон отправился к отдыхающим в тенечке Рикардо и Клодии.

— Браконьеры! — коротко бросил он. — Возможно, с автоматами. По меньшей мере двое, может, и больше, все — безжалостные убийцы.

Они безмолвно уставились на него, и Шон продолжал:

— Чтобы не дать им добраться до Тукутелы раньше нас, придется двигаться очень быстро. Я оставлю тебя и Клодию с Памулой — вы пойдете следом за нами с обычной скоростью. А мы с Джобом и Матату побежим по следу вперед и попытаемся отогнать их до того, как они доберутся до слона. Ты, Капо, оставь себе «ригби», а Джоб возьмет «уэзерби».

Когда он развернулся, чтобы уйти, Рикардо схватил его за руку.

— Шон, мне очень нужен этот слон. Я хочу заполучить этого слона больше всего на свете.

— Постараюсь сохранить его для тебя, — кивнул Шон. Он понимал его. И испытывал абсолютно те же чувства.

— Спасибо. — Рикардо отпустил его руку, и Шон вернулся к поджидающим его Джобу и Матату. Они отдали свои вещмешки Пумуле, оставив себе только фляги с водой. Шон взглянул на свой «ролекс» в корпусе из нержавеющей стали. С тех пор как они обнаружили следы браконьеров, прошло уже четыре минуты. Целых четыре минуты потеряно понапрасну.

— Вперед! — скомандовал Шон. — И помните, что возможна засада!

Джоб улыбнулся.

— Как в старые добрые времена, — заметил он. — Я снова чувствую себя молодым.

Матату потуже затянул набедренную повязку, подоткнул под нее полы юбки, круто развернулся и трусцой пустился по следу. Шон знал, что ндороб может так бежать от восхода до заката. Он пристроился справа от Матату, а левша Джоб — соответственно слева. Шон перезарядил свой «577-й» и побежал. Буквально через несколько секунд Рикардо и остальные пропали из виду за ближайшими деревьями, и Шон полностью сосредоточился на том, что лежит впереди.

На такой пересеченной местности удерживать расстояние и дистанцию было чрезвычайно трудно и требовало особых навыков и большого опыта. Бегущим на флангах приходилось держаться чуть впереди следопыта, примерно прикидывая, где проходит след, оглядывая окрестности в поисках возможной засады, прикрывая и защищая Матату и в то же время удерживаясь в пятидесяти футах от него, заметая свой собственный след и в то же время поддерживая непрерывный контакт с товарищем на противоположном фланге, причем все это на бегу и в основном за пределами прямой видимости, при том, что между ними на приличной скорости несся Матату. Когда след сворачивал, человеку на внешнем фланге приходилось покрывать значительное расстояние, чтобы восстановить строй. Когда же след выводил на открытое пространство, им приходилось менять угол построения, превращая его в вывернутую наизнанку стрелу, постоянно защищая центр, поддерживая связь с товарищами негромкими птичьими голосами: певучим криком лесного голубя, посвистом соловья, щебетом сорокопута, резким клекотом коршуна, причем каждый звук имел строго определенное значение, каждый представлял собой либо приказ, либо предостережение.