– Простите, я судил о вас неверно. Что вы хотите узнать?
Соломон ввел Майкла в необычный мир, о существовании которого тот даже не подозревал, – мир черных пригородов. Он организовал для него встречу с Робертом Собукве, и Майкла поразила глубина негодования главы Панафриканского конгресса, в особенности по отношению к закону о пропусках, поразило нетерпение, с каким этот человек ждал переворота в обществе, и плохо скрываемое стремление к насилию.
– Я попытаюсь договориться о вашей встрече с Манделой, – пообещал Соломон, – хотя, как вы знаете, он сейчас в подполье и его разыскивает полиция. Но есть и другие, с кем вам надо поговорить.
Он отвез Майкла в больницу Барагванат и познакомил с женой Мозеса Гамы, красивой молодой зулуской, которую Майкл видел на суде в Кейптауне. Виктория дохаживала последние дни беременности, но ее спокойное достоинство глубоко поразило Майкла, однако потом он ощутил за ним страшное негодование и угрозу насилия, то же, что почувствовал в Роберте Собукве.
На следующий день Соломон снова отвез его на «Ферму Дрейка», чтобы познакомить с человеком по имени Хендрик Табака; этот Табака, по-видимому, владел всеми небольшими магазинами и заведениями в округе и походил на борца-тяжеловеса, с головой как испещренное шрамами пушечное ядро.
Майклу показалось, что Табака представляет противоположный полюс самосознания черных.
– У меня есть семья и бизнес, – сказал он Майклу, – и я буду защищать все это, и от белых, и от черных.
И Майкл вспомнил точку зрения, которую высказывал его отец, но которой сам Майкл до сих пор уделял недостаточно внимания.
– Мы должны дать кусок пирога и черным, – говорил Шаса Кортни. – Дать им что-то в собственность. Подлинно опасен только тот, кому нечего терять.
Вторую статью в цикле Майкл назвал «Гнев» и попытался описать в ней глубокое и горькое негодование, с которым столкнулся во время своего погружения в теневой мир черных пригородов. Он завершил статью словами:
«Несмотря на этот глубокий гнев, ни у одного из черных лидеров, с кем удалось поговорить, я не встретил никаких указаний на ненависть к белым как индивидам. Их негодование направлено только на политику националистического правительства – политику апартеида, в то время как огромное сокровище взаимной доброй воли, созданное этими расами за триста лет существования, кажется, нисколько не уменьшилось».
Он отнес статью Леону Гербштайну в четверг и сразу погрузился в редакционное обсуждение, которое продолжалось до восьми вечера. Леон Гербштайн пригласил своего помощника, а также заместителя главного редактора, и взгляды разделились: от предложения напечатать с небольшими поправками до полного отказа от публикации из страха вызвать гнев совета по цензуре – правительственной цензуре, которая имела право конфисковать тираж газеты или вообще закрыть «Мейл».
– Но ведь все это правда, – возражал Майкл. – Я подтверждаю каждый факт, который привожу. Это правда и это очень важно – вот что главное.
Все три журналиста с жалостью посмотрели на него.
– Хорошо, Майки, – наконец отпустил его Леон Гербштайн. – Ступай домой. Завтра я сообщу тебе окончательное решение.
Когда Майкл вернулся домой, он увидел, что у входа в его квартиру кто-то сидит на брезентовом портпледе. Только когда этот человек встал, Майкл узнал необычайно широкие плечи, сверкающие очки в стальной оправе и космы.
– Гарри! – радостно закричал он и бросился обнимать старшего брата. Они сидели на кровати и возбужденно разговаривали, перебивая друг друга, смеясь и охая из-за новостей.
– Что ты делаешь в Йохбурге? – спросил наконец Майкл.
– Приехал с «Серебряной реки» на выходные. Хочу посмотреть новый компьютер в головном офисе, и есть несколько вещей, которые мне нужно проверить в земельном управлении. И вот я подумал – какого дьявола? Зачем тратить деньги на отель, когда у Майкла есть квартира? Могу я поспать у тебя на полу?
– Кровать раскладывается в двуспальную, – счастливо ответил Майкл. – Тебе не придется спать на полу.
Они спустились в ресторан Косты, и Майкл заказал – на вынос – цыплят с карри и с полдюжины банок кока-колы. Они ели из пакета одной ложкой, чтобы меньше мыть посуды, и проговорили далеко за полночь. Они всегда были очень близки. Майкл, хотя был младше, всегда упрямо вставал на сторону Гарри в те ужасные детские годы, когда Гарри мочился в постель, а Шон издевался над ним. К тому же Майкл до этой минуты по-настоящему не понимал, насколько он одинок в этом чужом городе, и теперь на них лавиной обрушились ностальгические воспоминания, неограниченная потребность во взаимном внимании, необходимость обсудить множество невероятно важных тем. Они просидели допоздна, говоря о деньгах, о работе, о сексе и обо всем на свете.
Гарри был поражен, узнав, что Майкл зарабатывает тридцать семь фунтов десять шиллингов в месяц.
– А почем тебе в месяц обходится эта конура? – спросил он.
– Двадцать фунтов, – ответил Майкл.
– Остается семнадцать фунтов десять шиллингов в месяц на еду и все остальное.
– Ну, не так уж плохо – папа мне добавляет кое-что на расходы. А ты сколько зарабатываешь, Гарри? – спросил Майкл, и Гарри виновато посмотрел на него.
– Я получаю бесплатно квартиру и еду, и мне как ученику управляющего платят сотню в месяц.
– Черт побери! – На Майкла это произвело глубокое впечатление. – И что ты со всем этим делаешь?
Настала очередь Гарри удивиться.
– Откладываю, конечно. У меня в банке уже больше двух тысяч фунтов.
– Но куда ты их денешь? – настаивал Майкл. – На что потратишь?
– Да ведь деньги не для того, чтобы их тратить, – объяснил Гарри. – Деньги берегут – если хочешь разбогатеть.
– А ты хочешь разбогатеть? – спросил Майкл.
– А что еще делать?
Гарри был искренне удивлен.
– Как насчет того, чтобы лучше всех делать свою работу? Разве нет ничего, к чему можно стремиться, кроме богатства?
– Конечно, – с облегчением сказал Гарри. – Но тогда прощай богатство.
Было уже два часа, когда Майкл наконец выключил ночник и они улеглись валетом. В темноте Гарри задал вопрос, который до сих пор не мог задать:
– Майкл, ты знаешь что-нибудь о маме?
Майкл молчал так долго, что Гарри нетерпеливо продолжил:
– Я пытался поговорить о ней с отцом, но он просто умолк и не сказал ни слова. То же самое с бабулей, только она зашла немного дальше: «Никогда не упоминай в Вельтевредене имя этой женщины. Она виновата в том, что Блэйна убили». Я подумал, может, ты знаешь, где она.
– В Лондоне, – тихо ответил Майкл. – Пишет мне каждую неделю.
– Когда она вернется, Майки?
– Никогда, – сказал Майкл. – Они с папой разводятся.
– Но, Майки, что случилось? Почему она исчезла так, ни с кем не попрощавшись?
– Не знаю. Она не говорит. Я написал ей и спросил, но она ничего не ответила.
Гарри подумал, что Майкл уснул, но после долгого молчания тот негромко, так что брат едва расслышал его слова, произнес:
– Я скучаю по ней, Гарри. Боже, как я по ней скучаю!
– Я тоже, – покорно сказал Гарри, но каждая новая неделя приносила Гарри такое волнение и новый опыт, что память о матери уже поблекла.
На следующее утро Леон Гербштайн пригласил Майкла в свой кабинет.
– Ладно, Майки, – сказал он, – мы напечатаем статью «Гнев» как ты ее написал.
Только тогда Майкл осознал, каким важным для него было это решение. Весь день его торжество обостряли размышления. Почему он испытывает такое сильное облегчение? Может, причина в том, что он горд личным достижением, сознает, что его имя увидят в газете? Отчасти да, он был честен с собой, но было и еще что-то, более глубокое и существенное. Правда. То, что он написал, правда, и эта правда победила. Его усилия оправдались.
На следующее утро Майкл встал рано и принес домой газету. Он разбудил Гарри и прочел ему «Гнев». Гарри вернулся всего несколько часов назад. Большую часть ночи он провел в компьютерном зале в новом офисном здании «Компании Кортни» на Диагональной улице. Дэвид Абрахамс по негласной просьбе Шасы добыл для Гарри разрешение работать на компьютере, когда тот не использовался в делах компании. И этим утром у Гарри были красные глаза, а подбородок порос густой темной щетиной. Тем не менее он сидел в пижаме и внимательно слушал, пока Майкл читал статью, а когда Майкл закончил, Гарри надел очки, взял газету и прочел статью еще раз, пока брат в углу варил кофе на газовой плите.
