Шон остановил мотоцикл на Крайфонтейнской дороге, они спустились в неглубокий кульверт под шоссе и при свете электрического фонарика принялись делить добычу.

– Ты говорил, будет пять штук, – обвиняюще взвыл Руфус. – Парень, здесь не больше сотни…

– Старик Вестон, должно быть, заплатил своим рабам, – беззаботно улыбнулся Шон, разделил стопку банкнот на две части и большую отдал Руфусу. – Тебе они нужны больше, чем мне, малыш.

В шкатулке лежали запонки, зажим для галстука с бриллиантом (по оценке Шона, не менее пяти каратов), масонские медальоны, ордена Марка Вестона (при Эль-Аламейне он получил «Военный крест»), несколько чемпионских медалей, часы фирмы «Патек Филипп» [280]и еще кое-какие личные принадлежности.

Руфус осмотрел их взглядом специалиста.

– Часы с гравировкой, все остальные вещи паленые, не продашь. Очень опасно, парень. Придется все это выбросить.

Они раскрыли альбомы. Пять из них были заполнены золотыми соверенами.

– Хорошо, – сказал Руфус. – Эти я смогу сбыть, но остальные нет. Слишком горячие, обжигают пальцы.

И он презрительно отбросил альбомы с тяжелыми монетами достоинством в пять фунтов и в пять гиней, с портретами Виктории и Елизаветы, Карла и Георга.

Высадив Руфуса у подпольной пивной в цветном Шестом районе, где тот оставил свой мотоцикл, Шон один поехал по длинной извилистой дороге, которая огибала крутой массив горы Чепмен. Он остановил «Харли» на краю утеса. В пятистах футах ниже того места, где он стоял, бились о скалы зеленые воды Атлантического океана. Шон одну за другой принялся бросать в воду тяжелые золотые монеты. Он бросал их горизонтально, так что те взблескивали в робких лучах рассвета, а потом, падая, погружались в тень утеса, и он не видел, как далеко внизу они касаются поверхности воды. Бросив последнюю монету, он отправил следом за ней и пустые альбомы. Ветер подхватил их, и они раскрылись. Потом Шон отправил в пустоту золотые часы и зажим с бриллиантом. Медали он приберег на закуску. Ему доставляло мстительное удовольствие сначала переспать с женой и дочерью Марка Вестона, а потом швырнуть в море его медали.

Сев на «Харли-Дэвидсон» и возвращаясь по крутой извилистой дороге, он сдвинул очки на лоб; ветер ударил ему в лицо, по щекам потекли слезы. Шон ехал быстро, вписывая сверкающую машину в крутые повороты, так что с поверхности дороги поднимался дождь искр.

– Не очень выгодная ночная работа, – говорил он себе, и ветер срывал слова с его губ. – Но как щекочет нервы!

Всякие усилия заинтересовать Шона и Майкла всемирной сетью компаний Кортни встречали либо неискренний и плохо изображаемый энтузиазм, либо откровенное равнодушие, и Шаса испытал целую гамму чувств, начиная с удивления.

Он очень старался понять, как кто-нибудь, в особенности молодой человек недюжинного ума, тем более его родной сын, может находить такое сочетание богатства и возможностей, вызовов и вознаграждений непривлекательным. Вначале он подумал, что должен винить себя, что он недостаточно ясно все объяснил, что принимал их готовность как что-то само собой разумеющееся и поэтому из-за собственных упущений не смог их увлечь.

Для Шасы это была сама суть жизни. Первая его мысль после пробуждения и последняя перед тем, как уснуть, касалась благополучия и процветания компании. Поэтому он попытался снова, с большими терпением и усилиями. Как об стенку горох – и от удивления Шаса перешел к гневу.

– Черт побери, мама, – вспылил он, когда они с Сантэн были одни в их любимом месте на склоне холма над Атлантикой. – Им как будто все равно.

– А как Гарри? – негромко спросила Сантэн.

– О, Гарри! – пренебрежительно усмехнулся Шаса. – Стоит мне повернуться, я тут же натыкаюсь на него. Он словно щенок.

– Я заметила, что ты выделил ему кабинет на третьем этаже, – спокойно сказала Сантэн.

– Кладовка для старых метел, – ответил Шаса. – На самом деле это была шутка, но парень принял ее всерьез. И у меня не хватило мужества…

– Он многое принимает всерьез, наш юный Гарри, – заметила Сантэн. – Он единственный, кто это делает. Очень глубокий мальчик.

– Да послушай, мама! Гарри?

– Вчера мы с ним долго разговаривали. Тебе тоже стоит это сделать, он может тебя удивить. Ты знаешь, что в этом году он первый на курсе?

– Да, конечно, знаю… но ведь это только первый курс школы бизнеса. Первый курс не показатель.

– Неужели? – невинно спросила Сантэн, и следующие несколько минут Шаса молчал.

В следующую пятницу Шаса заглянул в кладовку, которая служила Гарри кабинетом, когда он во время каникул в колледже временно работал в горнодобывающей компании Кортни. Узнав отца, Гарри послушно вскочил и сдвинул очки на переносицу.

– Привет, чемпион, чем занимаешься? – спросил Шаса, посмотрев на груду бумаг на столе.

– Провожу ревизию. – Гарри охватили противоречивые чувства: испуг – отец вдруг заинтересовался его занятиями – и отчаянное желание удержать его внимание и добиться одобрения.

– Ты знаешь, что только за последний месяц мы истратили на канцелярские принадлежности больше ста фунтов?

Он так старался произвести впечатление на отца, что снова начал заикаться: это теперь случалось с ним только тогда, когда он был очень взволнован.

– Глубоко вдохни, чемпион. – Шаса осмотрел маленькую комнатку, в которой они оба едва помещались. – Говори медленнее и объясни внятно.

Одной из официальных обязанностей Гарри было заказывать и получать канцелярские принадлежности. Полки за его столом были завалены пачками писчей бумаги и коробками с конвертами.

– По моим оценкам, эти расходы можно сократить до восьмидесяти фунтов. Будем каждый месяц экономить двадцать фунтов.

– Покажи.

Шаса сел на угол стола и погрузился в проблему. Он вел себя с таким уважением, словно они обсуждали постройку новой золотодобывающей шахты.

– Ты прав, – сказал наконец Шаса, изучив цифры. – Даю тебе полное право осуществить твое предложение на практике. – Он встал. – Молодец.

Гарри благодарно вспыхнул. Шаса повернулся к двери, чтобы парень не увидел удивления на его лице, потом остановился и оглянулся.

– Кстати, завтра я лечу в Китовый залив. Там на месте встречусь с архитектором и инженерами, чтобы обсудить расширение консервной фабрики. Хочешь полететь со мной?

Не доверяя голосу, боясь снова начать заикаться, Гарри энергично кивнул.

Шаса позволил Гарри вести самолет. Лицензию пилота частного самолета Гарри получил два месяца назад, но ему требовалось еще несколько часов практики, чтобы получить допуск к управлению машиной с двумя двигателями. Шон, на год старше Гарри, получил лицензию сразу, как только достиг требуемого возраста. Шон летал так же, как ездил и стрелял: естественно, изящно, но беззаботно. Он был пилот божьей милостью. Напротив, Гарри, старательный, педантичный, был поэтому, с неохотой соглашался Шаса, как пилот лучше Шона. Гарри заполнял полетный план так, словно писал тезисы докторской диссертации, а его предполетная проверка тянулась так долго, что Шаса начал ерзать на правом сиденье и едва сдерживался, чтобы не воскликнуть: «Гарри, ради Бога, давай уже взлетать!»

Но свидетельством его доверия было то, что он вообще допустил Гарри к управлению «москитом». Шаса готов был при первых же признаках неприятностей взять управление на себя, но его терпение было вознаграждено, когда она заметил блеск радости за стеклами очков Гарри, который поднял красивую машину сквозь серебряные облака в голубое африканское небо, и Шаса испытал редкое ощущение гармонии с сыном.

Когда они прилетели в Китовый залив, Шаса начал забывать, что Гаррик с ним. Он постепенно привык к близкому соседству своего среднего сына, и хотя об этом не думал, его присутствие рядом стало для Шасы знакомым и успокоительным ощущением. Гарри предвидел его малейшие потребности, будь то огонь для сигареты, листок бумаги или карандаш, чтобы проиллюстрировать свою мысль архитектору. Но в то же время он был молчалив и ненавязчив, не задавал лишних вопросов, не делал самодовольных или шутливых замечаний.