– Эй, что это? – воскликнул Мозес.

– Полиция! – ответил голос из темноты за открытым боковым окном. – Выходите оба!

Они вышли из фургона. Мозес обошел капот и встал рядом с Викторией. Он увидел, что, пока они были заняты друг другом, на стоянку въехал и остановился у ресторана полицейский пикап. Четверо полицейских в синих мундирах, с фонариками, проверяли сидящих во всех машинах на стоянке.

– Покажите ваши пропуска, оба!

Констебль перед ними по-прежнему светил им в глаза, но, несмотря на луч, Мозес чувствовал, что полицейский очень молод.

Он сунул руку во внутренний карман, Виктория порылась в сумочке, и оба протянули констеблю свои книжечки-пропуска. Тот осветил их фонариком и стал внимательно изучать.

– Уже почти комендантский час, – сказал он на африкаансе, возвращая им документы. – В это время года вы, банту, должны быть на местах постоянного жительства.

– До комендантского часа почти полтора часа, – резко ответила Виктория, и лицо констебля посуровело.

– Не смей дерзить мне, девка. – Тон был оскорбительный. Полицейский снова посветил ей в лицо. – То, что у тебя на ногах туфли, а на губах помада, не делает тебя белой женщиной. Не забывай об этом.

Мозес взял Викторию за руку и решительно посадил в фургон.

– Мы немедленно уезжаем, офицер, – примирительно сказал он и, как только оба оказались в фургоне, выговорил Виктории: – Ты ничего не добьешься тем, что нас обоих арестуют. Мы должны вести борьбу не на таком уровне. Это всего лишь сопливый белый мальчишка, не знающий, как распорядиться данной ему властью.

– Прости, – сказала она. – Я просто рассердилась. А что они вообще ищут?

– Белых мужчин с черными женщинами; закон о нарушениях приличий защищает их драгоценную белую кровь. Половина их полиции занята тем, что заглядывает в чужие спальни.

Он включил двигатель и вывел фургон на дорогу.

Оба молчали, пока не остановились перед сестринским общежитием больницы Барагванат.

– Надеюсь, больше нам не помешают, – негромко сказал Мозес и, положив руку Виктории на плечо, повернул лицом к себе.

Хотя Вики видела в кино, как это делается, и хотя другие девушки непрерывно болтали о том, что называли «голливудским стилем», Виктория никогда еще не целовалась с мужчиной. У зулусов нет такого обычая. Поэтому она с робостью, но в предвкушении, от которого захватывало дух, подняла лицо и поразилась мягкости и теплу его губ. Мышцы ее шеи и плеч быстро расслабились, и она словно слилась с Мозесом.

Работа в пещерах Сунди оказалась интереснее, чем ожидала Тара, и она быстро привыкла к неторопливому распорядку жизни и интеллектуальному общению с членами небольшой научной группы, частью которой стала.

Тара жила в палатке с двумя юными студентками из университета Витватерсранда и с некоторым удивлением обнаружила, что жизнь в тесном соседстве с другими женщинами в такой спартанской обстановке нисколько ее не тяготит. Вставали задолго до рассвета, чтобы не попасть в дневную жару, и после короткого скудного завтрака профессор Херст вела всех на раскопки и определяла рабочие места на день. В полдень обедали и отдыхали, а когда становилось прохладнее, возвращались на раскопки и работали до темноты. После этого сил хватало только на то, чтобы принять горячий душ, съесть легкий ужин и упасть на узкую походную койку.

Раскопки проводились в глубоком ущелье. Скальные склоны круто уходили на двести футов вниз к узкому речному руслу. Растительность в защищенной, нагретой солнцем долине была тропической, совсем не такой, как наверху, на травянистых равнинах, открытых ветрам и морозам. На верхних склонах стояли высокие канделябры алоэ, ниже растительность была более густой, здесь росли древовидные папоротники и саговник, а также огромные, полузасохшие смоковницы с корой как слоновья шкура, серой и сморщенной.

Сами пещеры представляли собой множество просторных открытых галерей вдоль обнажившихся слоев. Они были идеальным местом обитания для первобытного человека, размещенные высоко на склоне и защищенные от преобладающих ветров, но обеспечивающие широкий обзор равнины, куда выходило ущелье. Располагаясь близко к воде, они позволяли защищаться от любых мародеров, и толщина груд мусора и отбросов, накопленных в этих пещерах, свидетельствовали, что те много столетий были обитаемыми.

Своды пещер прокоптились дымами бесчисленных костров, а их внутренние стены покрывали резьба и похожие на детские рисунки древних людей племени сан и их предков. Налицо были все признаки большого поселения ранних гоминидов, и хотя раскопки еще только начались и удалось пройти лишь верхние слои, все были настроены бодро, оптимистически и на раскопках царило чувство единения людей, связанных общим интересом и бескорыстно участвующих в очень значительном и важном проекте.

Таре особенно нравилась американский профессор Марион Херст, руководитель раскопок. Ей было сорок с небольшим, у нее были коротко подстриженные волосы и кожа, цветом и шероховатостью напоминавшую ту, из которой изготовляют седла – так профессор загорела под аравийским и африканским солнцем. Они подружились еще до того, как Тара узнала, что Марион замужем за чернокожим профессором антропологии из Корнуэлльского университета. Это открытие сделало их общение безопасным и избавило Тару от необходимости хитрить.

Однажды вечером они с Марион засиделись в палатке, которая служила им лабораторией, и вдруг Тара обнаружила, что рассказывает ей о Мозесе Гаме и своей невозможной любви, даже о ребенке, которого носит. И сразу ощутила немедленное и искреннее сочувствие старшей женщины.

– Какое чудовищное социальное устройство может препятствовать людям любить друг друга? Конечно, я все знала об этих законах еще до приеда сюда. Поэтому Том остался дома. Несмотря на мои личные чувства, работа здесь слишком важна, чтобы отказаться от нее. Но я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам обоим.

Однако Тара провела на раскопках пять недель, не получая никаких сведений о Мозесе Гаме. Она написала ему дюжину писем, много раз звонила по телефону в «Ривонию» и по другим номерам на «Ферму Дрейка». Мозеса нигде не было, и он не отвечал на ее срочные послания.

Наконец она не выдержала, взяла у Марион пикап и поехала в город, до которого был почти час езды, сперва по глинистым дорогам, изрытым и неровным, а потом по асфальтовому шоссе в сплошном потоке машин, едущих с угольных разработок Витбанка.

Она остановила пикап под эвкалиптами за «Холмом Пака» и вдруг испугалась, что все изменилось и Мозес отошлет ее. Потребовалась вся ее храбрость, чтобы выйти из кабины пикапа и подойти к веранде большого неряшливого дома.

В дальнем ее конце кто-то сидел, и сердце у Тары подпрыгнуло, но тут же упало: человек повернулся и оказался Маркусом Арчером. Он пошел по длинной веранде ей навстречу, его улыбка была кислой и презрительной.

– Какой сюрприз! – сказал он. – Последний человек, которого я ожидал увидеть.

– Здравствуйте, Маркус. Я ищу Мозеса.

– Я знаю, кого вы ищете, дорогая.

– Он здесь?

Маркус покачал головой.

– Я почти две недели его не видел.

– Я ему писала и звонила – он не отвечает. Я встревожилась.

– Может, он не отвечает, потому что не хочет вас видеть?

– Почему вы меня так не любите, Маркус?

– Господи, кто внушил вам эту мысль?

Маркус насмешливо улыбнулся.

– Простите, что побеспокоила. – Тара собралась уходить и остановилась. Лицо ее стало жестче. – Передадите ему от меня пару слов, когда увидите?

Маркус наклонил голову, и она впервые увидела седину в его рыжих бакенбардах и морщинки в углах глаз. Он гораздо старше, чем она считала.

– Передайте ему, что я его искала и что ничего не изменилось. Что я верна каждому сказанному мной слову.

– Хорошо, дорогая. Я ему скажу.

Тара спустилась по ступенькам, но когда дошла до низу, он ее окликнул:

– Тара. – Она посмотрела вверх. Маркус облокотился на перила веранды. – Вы никогда его не получите. Вы ведь знаете это, правда? Он будет держать вас при себе, пока вы ему нужны. А потом отшвырнет. Он не будет вашим.