Запах крови привел голодного зверя в бешенство. Лев заревел и стал кружить под деревом, ненадолго остановившись лишь затем, чтобы обнюхать выброшенные страусовые яйца, и заревел снова.

— Мы в безопасности, Шаса.

Сантэн всхлипывала от облегчения, сидя с ребенком на руках на высокой развилке и глядя вниз сквозь листья и ветки на широкую, мускулистую спину старого льва. Она заметила, что теперь видит отчетливее: на востоке брезжил рассвет. Теперь она хорошо видела, что большая кошка ярко-рыжая и, в отличие от рисунков, которые она видела в книгах, грива у льва не черная, а тоже рыжая.

«О’ва называл их рыжими дьяволами, — вспомнила она, прижимая к себе Шасу и стараясь прекратить его возмущенные вопли. — Скорее бы рассвет».

Она с тревогой посмотрела на восток и увидела, что в великолепии красок, от цвета расплавленной меди до пунцово-красного, приближается заря.

— Скоро день, Шаса, — сказала она ему. — Тогда зверь уйдет…

Внизу лев встал у ствола на задние лапы и уставился на нее.

«Один глаз, у него всего один глаз».

Черная глазница в шрамах почему-то делала второй глаз, сверкающий, желтый, еще более страшным, и Сантэн затрясло.

Лев когтями драл дерево и ревел. Он отдирал от ствола длинные полосы коры, оставляя влажные, сочащиеся раны.

— Уходи! — закричала Сантэн. Лев присел, подпрыгнул и всеми четырьмя лапами вцепился в ствол.

— Нет! Уходи!

Майкл рассказывал (и она читала у Левайе), что львы не лазают по деревьям, но этот лез — и добрался до большой ветки в десяти футах от земли; здесь он обрел равновесие и застыл, глядя на нее.

— Шаса! — Сантэн поняла, что лев до нее доберется, она только отодвинула этот момент. — Мы должны спасти тебя, Шаса.

Она встала на развилке, держась за боковую ветвь.

Вот оно! Над головой у нее, точно вешалка для шляп, торчала сломанная ветвь. Собрав оставшиеся силы, Сантэн подняла кожаную сумку с Шасой и повесила на этот «крюк».

— Прощай, дорогой! — выдохнула она. — Может, Х’ани тебя найдет.

Шаса брыкался и вырывался, сумка раскачивалась и поворачивалась, а Сантэн опустилась на развилку и вытащила из-за пояса заостренную палку.

— Тише, малыш, пожалуйста, тише.

Она не смотрела на него. Смотрела вниз, на льва.

— Если ты будешь молчать, он может тебя не заметить.

Лев, удерживая равновесие на ветке, протянул вверх передние лапы и снова зарычал. Теперь Сантэн чувствовала его запах — зловоние загноившихся ран и гнилостную вонь дыхания. Потом зверь снова бросился вперед.

Разрывая когтями кору, цепляясь всеми четырьмя лапами, лев конвульсивными прыжками поднимался все выше. Его голова была запрокинута, единственный желтый глаз не отрывался от Сантэн; с громовым ревом зверь несся прямо на нее.

Сантэн закричала и что было силы вонзила острие палки в пасть льва. Она почувствовала, как твердая древесина разрывает мягкие ткани в глубине горла, увидела фонтан алой крови, но тут лев сжал деревяшку зубами и, взмахнув гривой, вырвал палку у нее из рук и отбросил в сторону. Вертясь, палка полетела на землю.

Яркая кровь лилась из его пасти; начиная реветь, лев всякий раз выпускал облако розовой пены; но он протянул гигантскую лапу.

Сантэн подобрала ноги, пытаясь уйти от этой лапы, но недостаточно проворно: кривой желтый коготь размером и толщиной с указательный палец вонзился в ее плоть выше лодыжки, и Сантэн потянули вниз.

Льву удалось столкнуть ее с развилки, но Сантэн сумела уцепиться руками за одну из боковых ветвей и держалась за нее из последних сил. Она чувствовала, как терзают ее плоть, как под невыносимой тяжестью растягивается нога, потом услышала хруст лопнувших связок на бедре и в голени. Боль выстрелила в позвоночник, заполнив мозг ослепительной взрывной вспышкой.

Руки Сантэн стали слабеть, дюйм за дюймом она начала сползать с дерева.

— Боже, защити моего ребенка! — крикнула она.

«Еще одно невыполнимое дело». Гарри был абсолютно убежден в этом, хотя, конечно, ему хватило ума не говорить этого вслух. Но он все равно чувствовал себя виноватым и искоса посматривал на женщину, которую любил.

За восемнадцать коротких замечательных месяцев после их встречи Анна научилась говорить по-английски и слегка похудела; последнее было единственным обстоятельством его жизни, которое Гарри хотел бы изменить, будь это в его власти: он вечно уговаривал ее поесть. В Виндхуке напротив отеля «Кайзерхоф», где теперь постоянно проживал Гарри, были немецкая пекарня и кондитерская. Он никогда не проходил мимо без того, чтобы не купить коробку восхитительных шоколадных конфет или торт с кремом и не принести Анне. Вишневый шварцвальдский торт был его любимым. Когда Гарри разрезал его, то самые лакомые и сладкие кусочки оставлял ей, подкладывая новые, едва тарелка пустела, и не слушал никаких возражений. А она все-таки теряла в весе.

Он горевал, что они мало времени проводят в номере гостиницы. Слишком долго они рыщут по лесам, как сейчас. Едва Анна набирала несколько фунтов, как тут же теряла их, трясясь по далеким дорогам в открытом «фиате», сменившим «форд», или перебираясь верхом на лошадях и мулах по бездорожью, через горы, зияющие каньоны и каменистые пустыни в погоне за слухами, часто руководствуясь сознательно искаженной информацией.

Безумные старики — die twee ou onbeskofters — так их теперь называли на всей территории от края до края. Гарри доставляло извращенное удовольствие то, что он заработал это прозвище ценой таких тяжких усилий. Когда он подсчитал общую стоимость их непрерывных поисков, то ужаснулся… а потом вдруг подумал: «Да на что еще мне тратить деньги, если не на Анну?» И после недолгих размышлений добавил: «Что еще существует, кроме Анны?» Сделав это открытие, он с головой окунулся в очередное безумие.

Конечно, иногда, просыпаясь ночью и рассуждая ясно и здраво, он понимал, что его внук так и не родился, что невестка, которой он никогда не видел, восемнадцать месяцев назад утонула в холодных зеленых водах Атлантики, унеся с собой его последнюю связь с Майклом.

Тогда его снова охватывало страшное горе, грозившее раздавить. Потом он нащупывал в постели рядом с собой Анну и прижимался к ней, а она даже во сне как будто чувствовала его потребность, поворачивалась к нему и прижимала к себе.

Утром он просыпался отдохнувший и полный жизни, забыв о логике и вновь обретя слепую веру, готовый пуститься в новое фантастическое приключение, которое их ожидало.

Гарри заказал в Кейптауне пять тысяч объявлений и разослал их по всем полицейским участкам, по судам магистратуры, по почтовым конторам и железнодорожным станциям Южной Африки. Куда бы они с Анной ни поехали, на заднем сиденье «фиата» или в седельной сумке лежала стопка объявлений, и они наклеивали их на стены всех магазинов и баров, мимо которых проезжали, прибивали к стволам деревьев на пустынных перекрестках в глубине буша и с взяткой — горстью сластей — раздавали черным, белым и коричневым мальчишкам, которых встречали на дорогах, с указанием отнести на ферму, в крааль или в лагерь и отдать старшим.

Пять тысяч фунтов — целое состояние, двадцатилетний заработок обычного рабочего; этого достаточно, чтобы купить ранчо с коровами и овцами; достаточно, чтобы обеспечить человека на всю жизнь, и десятки людей старались заслужить это вознаграждение или любую меньшую сумму, какую могли вытянуть из Гарри неопределенными посулами, фантастическими историями и откровенной ложью.