Они стояли на вершине большой дюны, и даже вера Анны дрогнула.

— Никто, ничто не пройдет здесь.

Анна — она все еще держала его за руку — тряхнула ее.

— Она там. Я почти слышу, как она зовет меня. Нельзя подвести ее, мы должны до нее добраться. Она долго не продержится.

— Но идти пешком — верная смерть. Человек и дня здесь не проживет.

— Надо найти кружной путь.

Анна встряхнулась, как большой сенбернар, отбросив сомнения и минутную слабость.

— Пошли. — Она повела его назад с вершины. — Мы должны найти обход.

И колонна с «фордом» во главе повернула в глубь материка, огибая стороной высокие дюны. День угасал, солнце двигалось вниз по небосклону, проливая багряный свет на вздыбленные гребни. Вечером, когда они разбили лагерь у подножия дюн, песчаные горы, черневшие на залитом серебристым лунным светом небе, казались им далекими, неприступными и враждебными.

— Кружного пути нет. — Гарри смотрел в костер, не в силах взглянуть в глаза Анне. — Этим дюнам нет конца.

— Утром мы вернемся к берегу, — спокойно сказала Анна и пошла к своему спальному месту, оставив его, больного от желания.

На следующий день они вернулись по своему следу, двигаясь по отпечаткам собственных шин, и к вечеру снова были на том месте, где дюны встречались с океаном.

— Пути нет, — безнадежно повторил Гарри, потому что прибой бушевал прямо под песчаными горами, и даже Анна горестно ссутулила плечи и притихла возле костра, безмолвно наблюдая за языками пламени.

— Если подождать здесь, — хрипло сказала она, — может, Сантэн сама к нам придет. Она ведь знает, что единственная ее надежда на юге. Если нельзя идти к ней, нужно ждать, когда она придет к нам.

— У нас кончается вода, — негромко сказал Гарри. — Мы не можем…

— Сколько мы сможем ждать?

— Три дня, не больше.

— Четыре, — взмолилась Анна, и в ее голосе и лице было такое отчаяние, что Гарри, не задумываясь, начал действовать. Он притянул ее к себе, испытав благоговейный ужас, когда она приняла ласку и они крепко прижались друг к другу — Анна в отчаянии, а он от безумной страсти, доводившей его до исступления. Мгновение Гарри беспокоился, что люди у костра увидят, но уже через секунду перестал обращать на это внимание.

— Идем.

Она подняла его на ноги и повела за брезентовую занавеску. Руки у него так дрожали, что он не мог расстегнуть пуговицы рубашки. Анна ласково усмехалась.

— Вот так, — она раздевала его, — мой глупенький.

Бока и спину Гарри освежал прохладный ночной ветерок, но он весь горел, сжигаемый внутренним огнем из-за бесконечно долгого желания. Гарри перестал стыдиться своей волосатой груди и некрасиво торчащего живота, худых, как у цапли, ног, слишком длинных для маленького тела. Он взгромоздился на Анну с дикой поспешностью, отчаянно пытаясь похоронить себя в ней, раствориться в этой великолепной мягкой белизне, спрятаться от всего мира, который так долго был столь жесток к нему.

И вдруг он снова почувствовал, как жар и сила уходят из его чресл, сник и сжался совершенно так же, как в ту страшную ночь более тридцати лет назад. Лежа на белой мягкой перине ее живота, убаюканный между полными, мощными бедрами, он жаждал умереть от стыда и сознания своей никчемности, ожидая, что вот-вот услышит издевательский смех, увидит презрение, зная, что теперь-то это окончательно уничтожит его. Но и убежать не мог, ибо сильные руки обхватили его, а бедра упругими тисками держали слабые ягодицы.

— Мефрау, — выпалил он, — простите. Я ни на что не годен. Никогда не годился.

Анна снова засмеялась. Смех был ласковый, сочувственный.

— Мой малыш, — хрипло прошептала она ему на ухо. — Давай чуток помогу.

И он почувствовал, как ее рука движется вниз, проходит между их обнаженными животами.

— Ну, где мой щеночек? — спросила она. Гарри почувствовал, как смыкаются ее пальцы, и запаниковал. Он хотел высвободиться, но она легко держала его, и он не мог уйти от ее пальцев. От тяжелого физического труда они были грубыми, как наждачная бумага, но умелыми и настойчивыми, они ласкали и мяли, а Анна ласково мурлыкала:

— Вот большой мальчик. Какой большой мальчик!

Он больше не мог сопротивляться, но каждый нерв и каждая мышца в его теле напряглись почти до боли, а ее пальцы все мяли и ласкали, голос звучал ниже, почти сонно, без настойчивости, без спешки, он успокаивал, и Гарри почувствовал, что расслабляется.

— Ага! — воскликнула она. — Что случилось с нашим большим щенком?

Неожиданно ее пальцы встретились с сопротивлением, и она снова рассмеялась, а Гарри почувствовал, как медленно раздвигаются ее бедра.

— Мягче, спокойней, — предупреждала она его, потому что он снова начал биться, выгибаться. — Вот так! Да, вот так.

Она вела его, пыталась контролировать, но он отчаянно торопился.

Вдруг в ноздри ему ударил горячий запах ее собственного возбуждения, густой, восхитительный, ни с чем не сравнимый аромат, и новая мощная волна окатила его. В этот же миг он превратился в героя, в орла, бога-громовержца. Теперь он был сильным, как бык, твердым, как гранит, и длинным, как меч.

— О да! — выдохнула Анна. — Вот, вот так!

Его напор уже не встречал никакого сопротивления, он двинулся вперед и проник, скользя и утопая, в ее глубины, в тот чудесный жар, которого он не знал за все годы своего существования. С неожиданной поспешностью и ожесточением Анна рванулась вверх, но повалилась под ним, как на корабле, борющемся с океанским штормом, и стала глухо стонать, подгоняя Гарри охрипшим, гортанным голосом, пока не обрушилось небо.

Он медленно возвращался издалека, а она обнимала его и поглаживала, снова разговаривая, как с ребенком:

— Вот так, мой малыш. Все хорошо. Теперь все хорошо.

Он знал, что она права. Теперь все хорошо. Он никогда не чувствовал себя в такой безопасности, таким уверенным в себе. Никогда не знал такого душевного покоя. Он ткнулся лицом между ее грудей, затерялся в ее материнской плоти. Ему хотелось быть здесь вечно.

Она поглаживая убрала его редкие волосы за уши и ласково глядела на него. Розовая лысина Гарри, проплешина темени блестела в свете костра, и у Анны болело в груди от стремления успокоить его. Всю нерастраченную любовь и тревогу за Сантэн она перенесла на Гарри, потому что была создана, чтобы отдавать другим свою верность, теплоту и преданность. Она принялась укачивать его, как младенца, баюкая и тихонько напевая.

На рассвете Гарри обнаружил новое чудо. Когда он вышел из лагеря и прошел к берегу, то увидел, что путь перед ними открыт. Под влиянием прибывающей луны океан готовился к большому весеннему отливу, его воды отхлынули, оставив под дюнами широкую полоску ровного, жесткого мокрого песка.

Гарри побежал в лагерь и вытащил старшего унтер-офицера из-под одеяла.

— Поднимайте людей, капрал! — кричал он. — Я хочу, чтобы «форд» заправили и снабдили провизией для четверых человек на три дня и чтобы выехать можно было через пятнадцать минут, ясно? Если ясно, выполняйте приказ, а не стойте истуканом, глазея на меня!

Он повернулся и побежал к Анне, которая уже появилась из-за брезентовой занавески.

— Мефрау, отлив! Мы можем проехать!

— Я знала, что вы найдете путь, минхеер.

— Мы поедем на «форде», мы с вами и еще двое. Будем ехать быстро, пока не начнется прилив, потом вытащим «форд» выше линии прилива, а когда начнется отлив, поедем дальше. Сумеете собраться за десять минут? Нам надо не упустить отлив.

И помчался от нее, приказывая на ходу:

— Давайте, капрал, шевелитесь, поторапливайте людей!

Едва Гарри исчез из виду, капрал, выкатив глаза, заворчал, да так, чтобы его могли услышать остальные:

— Что это нашло на нашу курицу?! Будь я трижды проклят, он держится настоящим петухом!

Целых два часа они ехали, пока песок был твердым и не проваливался, выжимая из «форда» все возможное — сорок миль в час. Когда он стал мягче, трое пассажиров, включая Анну, выпрыгнули из машины и покатили ее, дружно навалившись сзади. Потом, снова попав на твердое, они вскарабкались обратно и, присвистывая от возбуждения, покатили на север.