— Тогда определенно требуется тост. Давай выпьем за твою настоящую любовь. — Он протянул бутылку бесчувственному телу рядом с собой. — Не желаешь?

Он сам выпил и, опустив бутылку, начал неудержимо и необъяснимо всхлипывать.

Эндрю попытался сдержать слезы — ведь он не плакал с шести лет, но потом вспомнил слова молодого врача: «несуразное, алогичное поведение», и слезы одолели его. Они катились по щекам, и он не пытался вытереть их.

Шотландский лорд сидел на мотоцикле, вздрагивая от невысказанного горя.

— Майкл, мальчик мой, — шептал он. — Что с нами стало? Мы обречены, у нас нет надежды. Майкл, ни у кого из нас нет надежды.

Он закрыл лицо руками и заплакал так, словно у него оказалось разбитым сердце.

Майкл пришел в себя от стука оловянного подноса, который Биггз поставил рядом с его складной койкой.

Он застонал, пробуя сесть, но боль в плече уложила его обратно.

— Который час, Биггз?

— Начало восьмого, сэр. Прекрасное весеннее утро.

— Биггз, ради Бога, почему ты меня не разбудил? Я пропустил утренний патруль…

— Нет, сэр, — успокаивающе сказал Биггз. — Нам запретили вылеты.

— Запретили?

— Приказ лорда Киллиджерана, сэр. Не взлетать до особого приказа, сэр.

Биггз насыпал в какао сахар и принялся размешивать.

— Как раз вовремя, если мне позволено будет заметить. Мы совершали вылеты тридцать семь дней без перерыва.

— Биггз, почему я так ужасно себя чувствую?

— По словам лорда Киллиджерана, на вас совершила опасное нападение бутылка коньяка, сэр.

— Перед этим я сбил огромную летающую черепаху, — начал припоминать Майкл.

— Размазали ее по всей Франции, сэр, как масло по хлебу, — кивнул Биггз.

— Мы их сделали, Биггз! Обоих сволочей! Надеюсь, мы в выигрыше, Биггз? Ты не проиграл свои деньги?

— Мы неплохо заработали — благодаря вам, мистер Майкл.

И Биггз коснулся того, что еще лежало на подносе.

— Вот ваш выигрыш…

Он показал на аккуратную стопку из двадцати однофунтовых банкнот.

— Три к одному, сэр, плюс ваша ставка.

— Тебе положено десять процентов комиссионных, Биггз.

— Благодарю вас, сэр.

Две банкноты волшебным образом исчезли в кармане Биггза.

— Биггз, а что тут еще?

— Четыре таблетки аспирина с пожеланиями от лорда Киллиджерана.

— Он, конечно, на вылете, Биггз?

Майкл благодарно проглотил таблетки.

— Конечно, сэр. Они вылетели на рассвете.

— Кто его ведомый?

— Мистер Баннер, сэр.

— Новичок! — удрученно сказал Майкл.

— С лордом Киллиджераном все будет в порядке, не волнуйтесь, сэр.

— Конечно. А это что такое?

Майкл приподнялся.

— Ключи от мотоцикла лорда Киллиджерана, сэр. Он говорит, что вы должны передать графу его «салям», что бы это ни было, и глубочайшее восхищение молодой леди.

— Биггз… — Аспирин сотворил чудо, Майкл неожиданно почувствовал себя легким, беззаботным и веселым. Раны не саднили, голова не болела. — Биггз, — повторил он, — принесите мою парадную форму. Надо надраить медные пуговицы и сапоги, чтобы блестели.

Биггз ласково улыбнулся.

— Отправляемся с визитом, сэр?

— Конечно, Биггз, отправляемся.

Сантэн проснулась в темноте и прислушалась к грохоту орудий. Они ее пугали. Она знала, что никогда не привыкнет к этой бессмысленной, безумной буре, которая с таким безразличием несет смерть и ужасные раны. Она вспомнила предыдущее лето, когда шато ненадолго оказался в зоне огня немецких батарей. Тогда им пришлось покинуть верхние этажи большого дома и переселиться под лестницу. К тому времени слуги давно покинули их, за исключением Анны, конечно. Крошечная комнатка, которую теперь занимает Сантэн, раньше принадлежала одной из горничных.

С тех пор как на них обрушилась буря войны, весь уклад их жизни решительно переменился. Хотя они и раньше не роскошествовали, как другие дворянские семьи в провинции, все же и у де Тири бывали званые обеды и приемы, они держали два десятка слуг. Сейчас они жили почти так же просто, как их слуги до войны.

Сантэн отмела дурные предчувствия, отбросила одеяло и босиком сбежала вниз по каменному полу узкого коридора. Анна уже была на кухне, подкладывала в печь дубовые поленья.

— Я уже думала подняться к тебе с кувшином холодной воды, — строго сказала она. Сантэн обняла ее и поцеловала, отчего Анна заулыбалась, и стала греться у печи.

Анна налила в медную ванну кипяток, потом добавила холодной воды.

— Прошу, мадмуазель! — приказала она.

— Ох, Анна, может, не надо?

— Живо!

Сантэн неохотно сняла через голову ночную рубашку и вздрогнула от холода. На предплечьях и маленьких круглых ягодицах выступила гусиная кожа.

— Быстрей!

Сантэн встала в ванну. Анна наклонилась и намочила фланелевую тряпицу. Методичными деловитыми движениями она обтирала тело Сантэн, начиная с плеч, проводя вниз по рукам, но при этом не могла скрыть любви и гордости, которые смягчали некрасивость ее красного лица.

«Девочка прекрасно сложена, хотя груди и зад, пожалуй, слишком маленькие». Анна надеялась придать им пышность с помощью хорошей крахмалистой диеты, как только снова будет легче доставать продукты. Кожа девочки там, где ее не коснулось солнце, была гладкая, цвета масла, но на солнце приобретала цвет темной бронзы. Анна находила его безобразным.

— Летом ты должна носить длинные перчатки, — недовольно ворчала она. — Смуглая кожа — фу!

— Быстрей, Анна.

Сантэн сжала свои намыленные груди и вздрогнула. Анна по одной подняла ей руки и промыла густые курчавые волосы под мышками.

Мыло длинными дорожками стекало по стройным бокам, на которых проступали ребра.

— Ой, полегче, — взмолилась Сантэн.

Анна критично разглядывала ее руки и ноги: слишком прямые и длинные, слишком сильные для благородной барышни, а все езда верхом, да бег, да пешие прогулки. Она покачала головой.

— Что еще? — спросила Сантэн.

— Ты поджарая, как мальчишка, у тебя слишком мускулистый живот, чтобы рожать. — Анна провела фланелью по телу. — Эй! Стой спокойно, если не хочешь, чтобы от тебя был запах, как от козла.

— Анна, а тебе нравятся голубые глаза?

Анна хмыкнула, заметив, куда сворачивает разговор.

— Какого цвета будут глаза у ребенка, если у матери они карие, а у отца дивно голубые?

Анна шлепнула ее фланелью по заду.

— Хватит! Твоему отцу такие разговоры не понравятся.

Сантэн не восприняла угрозу всерьез и мечтательно продолжила:

— Летчики такие смелые, правда, Анна? Должно быть, они самые смелые люди на свете. — Она заговорила решительно: — Быстрей, Анна. Я опоздаю и не смогу сосчитать своих цыплят. — Она выпрыгнула из ванны, роняя капли на каменные плиты пола, и Анна закутала ее в согретое у огня полотенце. — Анна, уже почти рассвело!

— Сразу возвращайся, — приказала Анна. — У нас сегодня полно дел. Своей безумной щедростью твой отец едва не довел нас до голода.

— Мы должны были накормить этих храбрых летчиков.

Сантэн быстро оделась и села на стул, чтобы натянуть сапоги для верховой езды.

— Не вздумай бродить по лесу…

— Тише, Анна.

Сантэн вскочила и побежала вниз по лестнице.

— И скорее возвращайся! — крикнула ей вслед Анна.

Нюаж услышал ее шаги и негромко заржал. Сантэн обеими руками обняла его за шею и поцеловала в бархатную серую морду.

— Bonjour, дорогой.

Из-под носа у Анны Сантэн стянула два куска сахара. Нюаж, пока она кормила жеребца, обслюнявил ей руку. Она вытерла ладонь о его шею, а когда повернулась, чтобы снять со стены седло, он мордой толкнул ее в спину, требуя добавку.

Снаружи было темно и холодно, и Сантэн повела жеребца легким галопом, наслаждаясь ледяным потоком воздуха в лицо; нос и уши у нее покраснели, глаза слезились. На вершине холма она остановила Нюажа и залюбовалась мягким свечением рассвета, глядя, как небо на горизонте приобретает цвет спелого апельсина. Позади в небе сверкала поддельная заря, создаваемая непрерывной пальбой артиллерийских батарей, но Сантэн отвернулась от нее и стала ждать самолеты.