С поразительным для человека внушительных размеров проворством Густав перекатился на колени и с ненавистью уставился на противника.
— Будешь мешать — убью!
Он снова швырнул факел — на сей раз удачно. Леон подозревал, что доски облиты керосином, однако взрыва не последовало. Только бы успеть… Он рванулся к пирамиде, однако перед ним выросла покачивающаяся гора. Немец расставил руки, прикрывая фланги, но Леон выбрал для удара центральное направление и, врезавшись в противника, со всей силы пнул коленом в пах. Густав с воплем подался назад, зажав ушибленное место обеими руками. Оттолкнув его плечом, Леон проскочил под фюзеляж и отбросил факел к дверям.
Механик прыгнул ему на спину и обхватил рукой за шею. Оседлав Леона, как лошадь, сдавив ребра коленями, немец усилил нажим, явно намереваясь задушить врага.
Дышать становилось все труднее, в глазах темнело. Прямо перед ним, на уровне головы, застыла в неподвижности лопасть воздушного винта. Изготовленная из ламинированного дерева, она была обшита по кромке металлом. Резко развернувшись, Леон откинулся назад. Острая как нож лопасть до кости рассекла кожу на голове немца. Хватка ослабла, и Леон выскользнул из смертельного захвата. Оглушенный ударом, Густав едва стоял на ногах. Из глубокой раны обильно шла кровь. Не давая немцу опомниться, Леон врезал кулаком в челюсть. Механик всплеснул руками и грохнулся на спину.
Леон воспользовался паузой, чтобы отдышаться и оглядеться. Факел не потух, но ничего горючего рядом не было, и огонь медленно умирал. Зато пламя под фюзеляжем постепенно разгоралось и уже лезло по пирамидке вверх, к корпусу аэроплана. Медлить было нельзя. Схватив пару охваченных огнем досок, Леон подбежал к двери и выбросил их наружу. Вернувшись, наклонился за факелом и, услышав, как что-то просвистело над головой, обернулся.
Придя в себя, Густав вооружился восьмифутовым молотом на длинной рукоятке, лежавшим на верстаке у стены, и, если бы Леон не нагнулся, раскроил бы ему череп. Промахнувшись, немец потерял равновесие, и Леон крепко, по-медвежьи обхватил его обеими руками и прижал к себе. Пару минут они топтались на месте, как неуклюжие танцоры, пытаясь оторвать противника от пола или сбить подсечкой с ног.
Преимущество в росте не давало Леону перевеса, потому что Густав не уступал ни в массе, ни в физической силе — его тело состояло, казалось, из одних мускулов, закаленных годами тяжелого труда. Другой на месте немца давно бы сломался, но с механиком дело обстояло наоборот — сопротивление только крепло, а полученные раны подстегивали организм выбрасывать в кровь все больше адреналина. При этом Густаву удавалось теснить Леона к двери. В какой-то момент механик изловчился и ногой отшвырнул факел под фюзеляж аэроплана. Ангар наполнился дымом и запахом гари.
Словно обезумевший от ярости леопард, Леон собрал оставшиеся силы и провел подсечку. Так и не разжав объятий, противники рухнули на пол — немец оказался снизу, англичанин сверху. Леон вскочил первым и сразу бросился к аэроплану. Пламя уже перекинулось с факела на две доски, ему удалось вытащить их из кучи и отбросить подальше. На большее времени не хватило — Густав перешел в наступление. Размахивая перед собой молотом, он заставил Леона отступить. Двигался немец тяжело, дышал хрипло, рубашка почернела от крови, но он как будто не замечал боли. Молот на длинной ручке летал справа налево с четкостью метронома.
Леон понял, что проиграл, когда уперся спиной в стену. Густав загнал его в угол ангара и готовился прикончить одним ударом. Пространства для маневра не оставалось. Леон посмотрел механику в глаза, пытаясь воздействовать на него силой взгляда, но шнапс и боль уже обратили немца в зверя. В налитых кровью зрачках он не нашел ни узнавания, ни милосердия.
И вдруг…
Пылавший в глазах огонь безумной ярости потух, в них мелькнуло изумление, рот открылся, но вместо слов из него хлынула густая, яркая кровь. Молот выскользнул из пальцев и, кувыркнувшись, полетел на землю. Густав опустил взгляд…
Прямо из середины груди торчал наконечник масайского ассегая. Словно не веря собственным глазам, он ошарашенно покачал головой. В следующий момент колени его подломились. Немец еще падал, а Маниоро уже вырвал копье. Механик рухнул на спину, и из раны ударил фонтанчик крови. Больше сердце не билось.
Леон уставился на Маниоро. Последний раз они виделись на горе Лонсоньо почти неделю назад. Каким образом Маниоро оказался здесь, да еще в самый нужный момент? Найти ответ он не успел — из-за спины Маниоро выступил Лойкот и, прежде чем Леон успел остановить его, всадил копье в бездыханное тело.
Он едва не застонал от ужаса. Что теперь будет? Каковы бы ни были обстоятельства, они убили белого. Наказание за это есть только одно — петля висельника. Администрация колонии не вправе потворствовать такого рода чудовищным преступлениям в стране, где на одного белого приходится пятьдесят местных. Оставить без последствий убийство белого значило бы установить серьезный, чреватый опасными последствиями прецедент. Мысли отчаянно метались в поисках выхода.
— Как вы попали сюда? — спросил Леон, переводя взгляд с одного масаи на другого.
— Когда солдаты увели тебя с горы, мы последовали за вами.
— Маниоро, я обязан тебе жизнью. Если бы не ты, Була Матари наверняка убил бы меня. Но ты ведь знаешь, что будет, если тебя схватит полиция?
— Не важно, — с гордым достоинством ответил Маниоро. — Пусть делают со мной что хотят. Ты мой брат. Не мог я стоять и смотреть, как тебя убивают.
— Кто-нибудь еще знает, что вы в Найроби? — Они покачали головами. — Хорошо. Тогда поспешим.
Тело немца быстро завернули во взятый со склада брезент. К ногам привязали пятидесятифунтовый коленчатый вал. Обмотали пеньковой веревкой. Загрузили в бомбовый отсек «Бабочки». Потом быстренько прибрались в ангаре, уничтожив все следы пожара, драки и убийства. Пирамидку под фюзеляжем разобрали, доски перетащили к клубу, где и сложили в поленницу. Кровавые пятна забросали свежей землей, утрамбовали, а сверху полили машинным маслом — для маскировки. Если кто-то и начнет задавать вопросы насчет Густава, объяснить его исчезновение будет несложно: механик сбежал, чтобы не попасть в концлагерь.
Еще раз проверив, все ли сделано и все ли улики уничтожены, они выкатили «Бабочку» из ангара, и Леон забрался в кабину. Масаи встали у пропеллеров. Внезапно оба напряглись — из темноты долетел стук копыт. Кто-то мчался во весь опор.
— Если полиция, — пробормотал Леон, — меня ждут серьезные неприятности — от мертвеца на борту уже не избавиться.
Он затаил дыхание и тут же с облегчением выдохнул — вылетевший из ночи Макс Розенталь соскочил на землю и подбежал к аэроплану. За спиной у него висел большой, плотно набитый рюкзак.
— Вы обещали помочь. — Макс оглянулся, словно опасаясь погони. — На плацу только что расстреляли трех немцев. Их объявили шпионами. Мистер Кортни, вы ведь знаете, я не шпион.
— Не беспокойся, я тебя вывезу. Залезай в кабину!
Двигатели заработали. Масаи тоже забрались в кабину. Разбежавшись по полю, «Бабочка» оторвалась от земли и повернула на юг, в сторону границы с Германской Восточной Африкой. Через три часа полета впереди открылось озеро Натрон. Залитая серебристым лунным светом, его поверхность казалась огромным сверкающим зеркалом. Опустившись пониже и едва не касаясь колесами тихой глади, Леон потянул рычаг, открывающий бомбовый люк, и, перегнувшись через бортик, увидел, как завернутый в брезент труп падает в воду и исчезает под фонтаном белой пены. Поднявшись выше, он сделал круг, желая убедиться, что опасный груз не всплыл. Пена опала, круги разошлись, и озеро снова погрузилось в спокойный сон.
Леон развернул «Бабочку» к восточному берегу. Озеро Натрон лежит на границе между колониями, британской и германской. В сухой сезон вода отступает, обнажая белые от соли берега. На такой вот берег Леон и собирался посадить аэроплан. Оставалось только определить на который. Выбрав тот, что подлиннее, он начал осторожно снижаться. Вот «Бабочка» коснулась колесами жесткой, казавшейся прочной поверхности, побежала, и… сердце екнуло — колеса проломили-таки спрессованный слой соли и ушли в мягкий грунт. Аэроплан остановился так резко, что всех бросило вперед. К счастью, благодаря ремням никто не пострадал.
