– Я уже отдал приказ, – высокомерно сказал Заян. – Во главе флота английский консул поставит свой корабль. Он единственный способен соперничать с вражескими в скорости. Сэр Гай не даст им прорвать блокаду и уйти в океан.

– Аль-Салилу и его ублюдку нельзя позволить уйти.

Глаза Кадема загорелись темным гипнотическим блеском при упоминании этого имени.

– Моя ненависть к нему больше твоей. Абубакер был мне братом, а аль-Салил убил его. Есть и другие старые счеты, не менее серьезные, которые мне еще предстоит с ним свести, – напомнил Заян. – Несмотря на сегодняшнюю неудачу, его горло в нашей петле. Теперь затянем петлю потуже.

В течение следующих нескольких недель со своего командного поста на минарете Дориан следил за тем, как развертывается осада. Вражеский флот вышел из-за полуострова и растянулся у входа в гавань за пределами досягаемости батарей на стенах и более дальнобойных девятифунтовых пушек со шхун. Некоторые из более крупных и менее маневренных дау дугой растянулись над глубиной в двадцать три сажени, где морское дно начинает подниматься. Более подвижные мелкие дау патрулировали в глубоких водах, готовые перехватить любой корабль с припасами или помешать шхунам выйти из гавани.

На удалении видны были грациозный корпус и элегантные мачты «Арктура»; иногда корабль скрывался за утесами или уходил за горизонт. Временами Мансур слышал гром его пушек, когда какое-нибудь несчастное суденышко пыталось доставить в Маскат продукты. Потом «Арктур» снова показывался с нового направления. Мансур и Дориан говорили об этом, наблюдая за «Арктуром» в подзорные трубы.

– В отличие от дау он легко ловит ветер, если им правильно управлять. И площадь парусов у него почти вдвое больше, чем у каждого из наших кораблей. У него восемнадцать пушек на наших двенадцать, – говорил Дориан. – Прекрасный корабль.

Мансур гадал, на борту ли Верити. Потом подумал: «Если сэр Гай там, она, конечно, с ним. Она – его голос. Он не может обойтись без нее. Что, если, когда придется направить на «Арктур» пушки, Верити по-прежнему будет на его борту? Буду тревожиться об этом, когда придет время», – подумал Мансур и ответил отцу:

– «Дух» и «Месть» способны нацеливать пушки выше. Вместе у них двадцать четыре пушки против восемнадцати на «Арктуре». Батула и Кумра знают эти воды, как верные любовники. Рубиновый Корниш младенец по сравнению с ними. – Мансур улыбнулся с безрассудной беззаботностью молодости. – К тому же мы не собираемся уходить. Мы обратим Заяна и его турок в бегство, они станут улепетывать, как щенки, которым под хвост засунули горячие уголья.

– Хотел бы я быть так же уверен. – Дориан повернул подзорную трубу в сторону суши, и они стали смотреть на осаждающую армию, которая неумолимо приближалась к стенам. – Заян много раз в прошлом проделывал это. Видишь, как он подкапывается к стенам? Эти траншеи и валы из мешков с песком защитят нападающих, пока они не окажутся непосредственно под стенами. – Каждый день он учил Мансура древнему искусству осады. – Видишь, они устанавливают большие пушки в заранее подготовленных земляных укреплениях. Как только эти пушки начнут стрелять, они пробьют слабые места в наших укреплениях и будут разрушать стены быстрей, чем мы сможем их чинить. А когда пробьют бреши, турки ворвутся в них из ближайших траншей.

Они наблюдали, как упряжки волов подтягивают пушки. Несколько недель назад с Ламу прибыл остаток флота Заяна и высадил лошадей, вьючных животных и остальных солдат по другую сторону полуострова. Теперь его кавалерия патрулировала пальмовые рощи и подножия ближайших холмов. В воздухе всегда висела поднятая ею пыль.

– Что же мы можем?

Мансур был менее уверен в неизбежном конце.

– Очень мало, – ответил Дориан. – Делать вылазки и мешать земляным работам. Но они ожидают от нас этого. Мы понесем тяжелые потери. Можем разбивать их баррикады, но они за несколько часов ликвидируют нанесенный ущерб.

– Ты настроен мрачно, – обвиняюще сказал Мансур. – Я к такому не привык, отец.

– Мрачно? – переспросил Дориан. – Вовсе нет. Но я напрасно позволил Заяну запереть нас в городе. Наши люди плохо сражаются за стенами. Они любят нападать. Они теряют бодрость духа. Мустафа Зиндара и бин-Шибам с трудом удерживают их в городе. Они хотят уйти в пустыню и сражаться так, как привыкли и умеют.

Той же ночью сто человек бин-Шибама раскрыли городские ворота, плотным отрядом проскакали через турецкие ряды и исчезли в пустыне. Охрана едва успела закрыть ворота, прежде чем турки попытались проникнуть за них.

– Ты не мог их остановить? – наутро спросил Мансур.

Бин-Шибам только пожал плечами, удивляясь его непониманию, а ответил Дориан:

– Воины-саары не подчиняются приказам, Мансур. Они следуют за шейхом до тех пор, пока согласны с тем, что он делает. А если не согласны, отправляются домой.

– Теперь уйдут еще многие, начало положено. Волнуются также воины племен дам и авамир, – предупредил Мустафа Зиндара.

На следующее утро, на рассвете, батареи, установленные глубоко в земляных укреплениях, начали обстрел южной стены. Считая вспышки и облака дыма, Дориан и Мансур определили, что стреляют одиннадцать пушек крепостного калибра. Они стреляли каменными ядрами весом свыше ста фунтов каждое. Полет этих массивных снарядов был виден невооруженным глазом. Мансур определил скорострельность. Требовалось не менее двадцати минут, чтобы после выстрела ствол протерли банником, опустили ядро, заправили порохом, выкатили пушку, прицелились и выстрелили. Когда вражеские пушкари приспособились к дистанции, ядра стали разить с тревожной точностью: каждое попадание – всего в нескольких футах от предыдущего. Первое ядро ударяло в стену, а второе, попадая в ту же стену, обрушивало ее. Если оно попадало в деревянные балки, которыми защитники укрепляли свои сооружения, балки разлетались на множество осколков. К ночи первого дня в стене образовались две бреши. Едва стемнело, рабочие под руководством Мансура принялись заделывать проломы.

На рассвете бомбардировка возобновилась. К полудню все следы ремонта исчезли, и каменные ядра продолжали расширять проломы. Пушкари Дориана половину пушек повернули от гавани, чтобы укрепить оборону южной стены, и вели ответный огонь. Однако пушки Заяна помещались глубоко в укреплениях, их окружали баррикады из мешков с песком. Видно было только зияющее бронзовое жерло, а на таком расстоянии это слишком маленькая мишень. Когда ядра защитников попадали в баррикады, мешки, полные песка, поглощали удар, так что попадания почти не производили впечатления.

Однако в середине дня удалось впервые точно попасть в цель. Одно из двадцатифунтовых ядер угодило прямо в жерло крайней левой пушки. Бронза зазвенела, как церковный колокол, ствол сбросило с креплений, и он раздавил весь расчет. Сам ствол торчал вертикально. Пушкари на городских стенах хрипло закричали и удвоили усилия. Но стало смеркаться, а второго такого удачного выстрела не было, зато бреши в стенах заметно расширились.

Как только зашла луна, бин-Шибам и Мансур повели отряд защитников на разведку. Каждый взял с собой по двадцать человек, и они постарались незаметно добраться до вражеских укреплений. Хотя турки и ожидали подобной вылазки, отряд Мансура почти добрался до укрепления, прежде чем один из турок увидел их и выстрелил из мушкета. Пуля пролетела мимо головы Мансура, и он крикнул своим людям:

– За мной!

Он пробрался в амбразуру, прыгнул на ствол пушки и пробежал по нему, одновременно ударив в горло того, кто в него стрелял. Тот выронил мушкет, который пытался перезарядить, и обеими руками схватился за обнаженный клинок. И когда Мансур потянул оружие назад, оно до кости прорезало плоть и сухожилия на пальцах обеих рук. Мансур перепрыгнул через дергающееся тело и побежал мимо турецких пушкарей, которые еще не проснулись до конца и выпрастывались из одеял. Мансур убил еще одного, ранил третьего, и турки с криками убежали в ночь. Его люди преследовали их, а сам Мансур загнал в запальное отверстие пушки острие – одно из нескольких висевших у него на поясе; один из его людей десятком сильных ударов молотом глубоко вбил его.