Катинка взглянула на листок, который он протянул ей, и положила его на стол.

— Расскажите мне о Сакине, — сказала она. — Я ошибаюсь, или в ней есть северная кровь? Ее отец голландец?

Хотя Сакина стояла рядом, Катинка говорила о девушке, словно о неодушевленном предмете, лишенном слуха и чувств, что-то вроде украшения или красивой картины.

— Вы наблюдательны, мефрау. — Клейнханс наклонил голову. — Но нет, ее отец не голландец. Ее отец был английским купцом, а мать родом с Бали, но женщина высокого положения. Когда я ее увидел, она была средних лет. Однако в молодости была красавицей. И хотя была наложницей англичанина, он обращался с ней как с женой.

Все трое откровенно разглядывали Сакину.

— Да, в ней видна европейская кровь. Это заметно в оттенке ее кожи, в наклоне и форме глаз, — сказала Катинка.

Сакина не смотрела на говорящих, и выражение ее лица не изменилось. Она спокойно продолжала заниматься своими обязанностями.

— Что вы думаете о ее внешности, полковник? — Катинка повернулась к Шредеру и прижала его ногу. — Мне всегда интересно, что мужчина находит привлекательным. Она не кажется вам прелестным маленьким созданием?

Шредер слегка покраснел и повернулся так, чтобы не смотреть прямо на Сакину.

— Мефрау, мне никогда не нравились туземные девушки, даже полукровки.

Лицо Сакины оставалось бесстрастным, хотя, стоя всего в шести футах, она отлично слышала это пренебрежительное замечание.

— В моем вкусе наши красивые голландки. Не стал бы менять чистое золото на отбросы.

— О, полковник, вы очень галантны. Завидую голландским девушкам, которые привлекают ваше внимание.

Она рассмеялась, а он бросил на нее взгляд, более красноречивый, чем слова, которые рвались с его губ, но остались невысказанными.

Катинка снова повернулась к Клейнхансу.

— Ее отец был англичанином. Говорит ли она на этом языке? Это было бы очень полезно, верно?

— Действительно, она хорошо говорит по-английски, но это еще не все. Она умеет считать гульдены и ведет хозяйство очень рачительно и успешно. Остальные рабы уважают ее и слушаются. Она хорошо знает восточные лекарства и средства от всех болезней…

— Настоящее совершенство! — прервала это перечисление Катинка. — Но каков ее нрав? Послушна ли она?

— Она такая, какой вы ее видите, — уклончиво, но с показной откровенностью ответил Клейнханс. — Уверяю вас, мефрау, я владею ею пять лет, и она всегда была образцом послушания.

Лицо Сакины казалось высеченным из нефрита, красивым и отчужденным, но в ее душе все вскипело, когда она услышала эту ложь. Пять лет она сопротивлялась ему, и лишь несколько раз, избив ее до бесчувствия, он смог овладеть ее телом. Но Сакина знала, что он не считает это победой, и утешалась этим. Дважды она приходила в себя, когда он еще пыхтел и напрягался на ней, как животное, проникая в ее сухую неподатливую плоть. Она не считала это поражением, не говорила себе, что он овладел ею, — ведь стоило ей прийти в себя, и она снова начинала отчаянно, решительно сопротивляться, как раньше.

— Ты не женщина, — кричал он в отчаянии, когда она начинала биться и пинаться, выбираясь из-под него, — ты дьявол!

И в крови от укусов и царапин уходил, оставляя ее побитой, но торжествующей. В конце концов он отказался от попыток брать ее силой и попытался уговорить и подкупить.

Однажды, плача, как старуха, он даже предложил ей свободу и замужество. Документ о ее освобождении будет подписан в тот день, когда она выйдет за него замуж.

Сакина только зашипела на него, как кошка.

Дважды она пыталась убить его. Сперва кинжалом, потом — ядом. Клейнханс заставлял ее пробовать все блюда, какие она ему подавала, но ее поддерживала мысль, что однажды у нее получится и она насладится его смертными муками.

— Она и впрямь сущий ангел, — согласилась Катинка, инстинктивно чувствуя, что такое описание лишь усилит гнев описываемой. — Подойди сюда, Сакина, — приказала она, и девушка, гибкая, как тростник на ветру, подошла к ней.

— Наклонись! — сказала Катинка, и Сакина склонилась перед ней, скромно опустив глаза. — Смотри на меня!

Та подняла голову.

Катинка рассмотрела ее лицо и обратилась к Клейнхансу, не глядя на него:

— Вы говорите, она здорова?

— Молода и здорова, ни дня в жизни не болела.

— Она беременна? — спросила Катинка и легко провела рукой по животу девушки. Живот был плоский и твердый.

— Нет, нет! — воскликнул Клейнханс. — Она девственница.

— Никогда нет гарантии такого состояния. Дьявол берет даже самые мощные крепости, — улыбнулась Катинка. — Но поверю вам на слово. Хочу посмотреть ее зубы. Открой рот.

Мгновение казалось, что Сакина откажется, но вот ее губы разошлись, и на солнце сверкнули маленькие зубы, словно выточенные из слоновой кости.

Катинка положила кончик пальца на нижнюю губу девушки. Губа была мягкая, как лепесток розы, и Катинка задержала палец, продлевая свое удовольствие и унижение Сакины. Потом медленно и сладострастно вложила палец в рот девушке. Этот жест был невероятно сексуален — пародия на вторжение мужчины в женское тело. У Клейнханса так сильно задрожала рука, что сладкое вино пролилось на стол. Полковник Шредер нахмурился и неловко заерзал, скрестив ноги.

Во рту у Сакины было мягко и влажно. Две женщины смотрели друг на друга. Затем Катинка начала медленно двигать пальцем туда-сюда, спрашивая при этом Клейнханса:

— А что случилось с ее отцом-англичанином? Если он любил свою наложницу, как вы говорите, почему он позволил продать своих детей в рабство?

— Он был одним из тех английских бандитов, которых казнили, когда я был губернатором Батавии. Я уверен, что вам известен этот случай, мефрау.

— Да, я хорошо его помню. Палачи Компании пытали обвиняемых в соответствии с их преступлениями, — ответила Катинка, по-прежнему глядя в глаза Сакине. Глубина страдания, которое она увидела в этих глазах, заинтересовала и позабавила ее. — Но я не знала, что вы в то время были губернатором. Значит, отца девушки казнили по вашему приказу? — спросила Катинка, и губы Сакины дрогнули и сомкнулись вокруг длинного белого пальца. — Я слышала, их распяли, — хрипло продолжала Катинка. Глаза Сакины наполнились слезами, хотя лицо оставалось спокойным. — Говорят, к ногам им прикладывали горящую серу. — Катинка почувствовала, как язык девушки скользнул по ее пальцу: Сакина горестно глотнула. — А потом сожгли руки.

Острые зубы Сакины сомкнулись на пальце, не настолько, чтобы причинить боль и тем более прокусить белую кожу, но в глазах девушки, заполненных ненавистью, была угроза.

— Я сожалею об этой необходимости. Этот человек был чрезвычайно упрям. Должно быть, такова национальная черта англичан. Чтобы ужесточить наказание, я приказал наложнице англичанина — ее звали Ашрет — и двоим его детям быть свидетелями казни. Конечно, тогда я ничего не знал о Сакине и ее брате. Но это была не моя жестокость, а политика Компании. Эти люди не отзывчивы на доброту, они считают ее слабостью.

Клейнханс вздохнул, сожалея о подобном упрямстве и несговорчивости.

По щекам Сакины медленно текли слезы, а Клейнханс продолжил:

— Когда преступники наконец признали свою вину, их сожгли. В хворост, сложенный у их ног, бросили горящие фитили, и для всех нас это было милосердным избавлением.

С легким трепетом Катинка извлекла палец из дрожащих губ девушки. С нежностью удовлетворенного любовника она погладила ее безупречную щеку; палец, влажный от слюны Сакины, оставлял на янтарной коже девушки темные следы.

— А что стало с той женщиной, наложницей? Ее вместе с детьми продали в рабство? — спросила Катинка, не отрывая взгляда от полных страдания глаз.

— Нет, — ответил Клейнханс. — Это самое необычное в этой истории. Ашрет бросилась в огонь и погибла в том же костре, что и ее английский любовник. Разве можно понять туземцев?

Наступило долгое молчание, и — словно облако закрыло солнце — день неожиданно показался хмурым и холодным.