Шасу в его кресле безжалостно швыряло из стороны в сторону. Вцепившись в подлокотники и упираясь ногами в приступку, он преодолевал самые большие волны почти стоя, не касаясь сиденья. Удилище прогибалось, как натянутый до предела огромный лук. Но даже несмотря на то, что «Ле Бонэр» шла полным ходом, запас лески быстро таял. Меч-рыба обгоняла их на десять узлов в час. Леска неумолимо сбегала с катушки, и Шаса беспомощно наблюдал за тем, как барабан с каждой секундой становился все меньше и меньше.
— Шаса! — закричала Эльза с мостика. — Она повернула! — От волнения она заговорила по-итальянски. К счастью, Шаса уже достаточно напрактиковался в этом языке, чтобы понять смысл ее восклицания.
— Стоп! Arretez! — рявкнул он шкиперу. Внезапно, безо всякой видимой причины, меч-рыба сделала поворот на сто восемьдесят градусов и теперь неслась прямо навстречу лодке.
Пока это еще было невозможно обнаружить по направлению лески, уходившей в воду с катушки. Дело в том, что меч-рыба образовала из нее огромную петлю в полмили длиной, что в любой момент могло привести к катастрофе. Стоит рыбе затянуть петлю, и толстый шнур лопнет, как простая хлопчатобумажная веревка. Так что Эльза заметила поворот как нельзя более вовремя.
Шасе во что бы то ни стало нужно было выбрать эту петлю до того, как меч-рыба пройдет под днищем лодки. Он работал, как механический насос, ритмично сгибая и разгибая ноги, то приподнимаясь, чтобы наверстать лишний фут лески, то опускаясь в кресло, чтобы хоть немного передохнуть, пока будет наматывать ее на катушку двумя быстрыми поворотами рукоятки. И вот так раз за разом, подпрыгивая и приседая, судорожно хватая ртом воздух, синхронно нагружая руки и ноги; мокрая леска наматывалась на барабан с такой силой, что брызги летели во все стороны, образуя вокруг легкий туман. На его глазах шнур затягивало вбок, он как бы разрезал воду, оставляя на поверхности небольшой бурун. Петля стремительно сжималась. Рыба прошла под лодкой. Леска начала выпрямляться.
Шаса отчаянным усилием еще более ускорил ритм, наматывая на катушку последние футы выбранной лески.
— А теперь поворачивай! — выкрикнул он, задыхаясь. Пот ручьями сбегал по его обнаженной груди. Он перемешивался с губной помадой Эльзы, которой был начертан магический знак, и устремлялся дальше, оставляя темные пятна на поясе его шорт. — Поворачивай! Ну же, шевелитесь!
Рыба уже умчалась во весь опор в противоположном направлении, и шкиперу удалось-таки развернуть «Ле Бонэр» в ту самую минуту, когда леска вновь натянулась. Весь чудовищный вес рыбы пришелся на конец удилища; оно затрепетало, как плакучая ива под натиском бури. Шасу в который раз выдернуло из кресла; он обнаружил, что стоит фактически на прямых ногах; еще несколько унций нагрузки на леску, и она не выдержит столь бешеного напора.
Он отодвинул тормозной рычаг, чтобы ослабить натяжение лески, и она ринулась прочь с барабана со скоростью пятидесяти миль в час. В полном отчаянии он наблюдал, как драгоценные футы шнура, добытые ценой колоссальных усилий, беспрепятственно перелетают через борт.
— За ней! — прохрипел он, и «Ле Бонэр» возобновила эту сумасшедшую погоню.
Теперь настало время слаженной ювелирной работы всей команды. Ни один человек в мире не смог бы в одиночку, без посторонней помощи укротить такую рыбину. Здесь решающее значение приобретало управление лодкой, каждый маневр, каждый поворот должен был быть предельно точным и своевременным.
Очень важная роль отводилась Эльзе; стоя на мостике, она предупреждала его о любом изменении в поведении громадной твари прежде, чем это становилось заметным с палубы, тем самым даря ему бесценные секунды. В течение часа эти неукротимые рывки не прекращались ни на мгновение. Тонкий дакроновый шнур ежесекундно испытывал колоссальные перегрузки, и Шасе то и дело приходилось вставать и удерживать его всем своим весом, напрягая удилище и раскручивая катушку. Снова и снова он с неимоверным трудом наматывал леску на барабан, а затем смотрел, как она раз за разом уносилась обратно в океан, как только рыба предпринимала очередную атаку.
Один из матросов зачерпывал ведром соленую морскую воду и поливал его, чтобы хоть как-то освежить. Соль оседала на обнаженном теле и разъедала ссадины вокруг его талии, в тех местах, где нейлоновые ремни, которыми он был привязан к катушке, до крови растерли ему кожу. Кровь сочилась из ран и расплывалась на его шортах водянистыми розовыми пятнами. При каждом новом рывке рыбы привязные ремни все сильнее впивались в его беззащитное тело.
Второй час также не принес облегчения. Рыба не проявляла никаких признаков усталости. С Шасы градом струился пот, заливая лицо и глаза; его волосы вымокли, будто он сунул голову под душ. Из его ссадин на поясе, оставленных ремнями, кровь уже не сочилась, а бежала ручьем. Из-за жестокой качки он постоянно ударялся бедрами о подлокотники кресла, и они превратились в один сплошной синяк. Эльза спустилась с мостика и безуспешно пыталась засунуть подушку между ремнями и его истерзанной плотью. Она дала ему пригоршню соляных таблеток и заставила запить двумя банками кока-колы, прижимая их к его губам, пока он залпом проглатывал их содержимое.
— Ты мне вот что скажи, — усмехнулся он, глядя на нее своим единственным глазом, помутневшим от боли и усталости. — За каким хреном я все это делаю?
— А затем, что ты совершенно чокнутый, как и любой нормальный мужик. А нормальный мужик просто обязан заниматься такими делами. — Она вытерла полотенцем пот с его лица и поцеловала взасос, вложив в этот яростный поцелуй всю гордость от обладания таким мужчиной.
Шел уже третий час погони, когда к Шасе наконец пришло второе дыхание. Наверное, двадцать лет назад оно пришло бы раньше и пробыло бы с ним дольше. Но и теперь второе дыхание было потрясающим ощущением. Боль от врезающихся в тело ремней вдруг куда-то отступила, судорога, сводившая руки и ноги, прошла, он почувствовал себя свежим и непобедимым. Ноги перестали дрожать под ним, и он смог потверже упереться ими в приступку.
«Ладно, рыба, — тихо произнес, он. — Свой стиль игры ты продемонстрировала. Теперь подача переходит ко мне». Он стиснул удилище, резко потянул его на себя, всем корпусом откинувшись назад, и вдруг почувствовал, что рыба поддалась его усилию.
Это было всего лишь едва заметное колебание удилища, даже не движение, а тень движения, но он знал, что где-то там, в синих глубинах, огромная рыба чуть замедлила свой бег.
— Ну что, рыба, — пробормотал Шаса, внутренне возликовав, — тебе тоже больно, не так ли, а? — Он стал выбирать леску, мощно работая ногами, которые вдруг обрели прежнюю силу, и четыре раза плотно обернул шнур вокруг барабана — и теперь он твердо знал, что леска останется на этот раз на своем месте. Рыба наконец-то начала сдавать.
К исходу четвертого часа она уже была не в состоянии совершать прежние неудержимые рывки. Теперь она ушла на глубину, в глухую защиту, описывая медленные, чуть ли не расслабленные круги в трехстах футах под дрейфующей лодкой. Она легла на бок, оказывая в этой позе максимально возможное сопротивление все возрастающему давлению удилища и лески. Толщина ее тела достигала почти четырех футов в поперечнике, а весила она немногим менее трех четвертей тонны. Огромный полумесяц ее хвоста отбивал размеренный ритм, выпуклые глаза мерцали в подводкой полутьме, как гигантские опалы. Сиреневые и лазурные полосы пылали на необъятных боках, как северное сияние на полярном небе. И она кружила и кружила, ровно и неспешно, и этому, казалось, не будет конца.
Шаса Кортни скрючился в своем кресле, склонившись над удилищем; в этой согбенной позе он был похож на горбуна. Его второе дыхание и вызванная им эйфория давно уже улетучились. Он судорожно сгибал и разгибал ноги, как подагрик; каждая его мышца, каждый нерв молили о пощаде, но он как заведенный не мог остановиться.
Наступила заключительная фаза борьбы; между рыбой и человеком установилось смертельное равновесие. Сперва рыба уходила на предельное расстояние от лодки, и человек удерживал ее из последних сил; при этом его сухожилия натягивались не меньше дакроновой лески. Затем рыба описывала круг и проплывала под самой лодкой; на короткое мгновение нагрузка на леску спадала, и удилище ненадолго выпрямлялось.
