– Ночью кто-нибудь выходил? – спросил он.

– Я… не знаю.

– Дверь заперта?

– Нет, сэр. На ней ночной запор – можно выйти, но нельзя войти.

Шон выбежал на тротуар. Куда идти, где ее искать? Куда она могла пойти? Назад в Преторию, к фургонам? Вряд ли. Понадобится транспорт, а у нее нет денег, чтобы нанять карету. Да и зачем ей выходить, не разбудив его, оставить Дирка, бросить всю одежду и исчезнуть в ночи? Должно быть, лекарство, данное врачом, вывело ее из состояния равновесия. А может, в теории врача о потрясении что-то есть, и сейчас Катрина бродит по улицам в ночной рубашке, лишившись памяти. Шон стоял в холодном сером трансваальском утре, вокруг пробуждался город. В его голове возникали все новые вопросы. И он ни на один не мог найти ответа.

Шон повернулся, пробежал через гостиницу и через заднюю дверь вышел во двор.

– Мбежане, – кричал он, – Мбежане, где тебя черти носят?

Из конюшни показался Мбежане – он чистил щеткой одну из наемных лошадей.

– Нкози?

– Ты не видел нкозикази?

Мбежане удивился.

– Видел вчера.

– Нет, – закричал Шон, – сегодня ночью. Ты не видел ее?

Выражение лица Мбежане послужило достаточным ответом.

Шон нетерпеливо прошел мимо него в конюшню. Сорвал со стены седло и бросил на ближайшую лошадь. Затягивая подпругу и вставляя в рот лошади удила, он говорил с Мбежане.

– Нкозикази больна. Она ушла ночью. Возможно, она ходит не проснувшись. Созови своих друзей и попроси поискать ее; скажи, что тому, кто ее найдет, я дам десять фунтов золотом. Потом возвращайся и смотри за Дирком до моего возвращения.

Шон вывел лошадь из конюшни, а Мбежане поспешил передать сообщение. Шон знал, что через несколько минут Катрину начнет искать половина зулусов Йоханнесбурга: товарищество соплеменников и десять фунтов золотом – очень сильные побудительные мотивы. Он сел верхом и выехал со двора. Сначала проверил дорогу на Преторию. В трех милях от города туземный мальчик пас у дороги овец; он убедил Шона, что Катрина тут не проходила.

Шон повернул обратно и зашел в полицейский участок на Маршал-сквер. Начальник полиции помнил его по старым временам – Шон мог надеяться на содействие.

Простившись с ним, Шон проехал по улицам, которые уже начали заполняться народом. Он привязал лошадь перед гостиницей и взбежал по ступенькам, перепрыгивая через три за раз. У клерка новостей для него не было. Шон взбежал по лестнице и пробежал по коридору к своему номеру. Мбежане кормил Дирка завтраком. Перемазанный желтком Дирк широко улыбнулся и протянул руки, чтобы Шон поднял его, но у Шона на это не было времени.

– Она вернулась?

Мбежане покачал головой.

– Ее найдут, нкози. Сейчас ее ищут пятьдесят человек.

– Оставайся с ребенком, – велел Шон, вернулся к лошади и стоял, готовый сесть верхом, но не зная, куда ехать.

– Где она может быть? – вслух произнес он. – Ночью, без денег, без одежды, куда она могла пойти?

Он сел на лошадь и принялся бесцельно ездить по улицам, заглядывая в лица прохожих на тротуарах, сворачивая в переулки, вглядываясь во дворы и пустые площадки. К полудню он утомил лошадь и чуть не сошел с ума от тревоги. Он обыскал все улицы Йоханнесбурга, надоел всем в полиции и накричал на клерка в гостинице, но не обнаружил ни следа Катрины. Он в пятый раз проезжал по Джеппе-стрит, когда заметил, что проезжает мимо внушительного двухэтажного здания гостиницы Канди.

– Канди, – прошептал он. – Она может помочь.

Он застал ее в кабинете с персидскими коврами, с дорогой мебелью, розовыми и голубыми обоями на стенах, с зеркалом на потолке, к которому были подвешены шесть люстр с хрустальными подвесками, и со столом, расписанным мозаикой на индийский манер.

Шон отшвырнул коротышку в суконной куртке, который пытался остановить его, и ворвался в комнату.

Канди раздраженно подняла голову, но сразу заулыбалась, увидев, кто это.

– Шон… как я рада тебя видеть!

Она вышла из-за стола, колокол юбок скрывал движение ее ног, и казалось, будто она плывет. Кожа гладкая и белая, глаза голубые. Она протянула ему руку, но остановилась, увидев его лицо.

– Что случилось, Шон?

Он рассказал в нескольких словах, она выслушала и позвонила в колокольчик, стоявший на столе.

– В шкафу у очага есть бренди, – сказала она. – Думаю, тебе нужно выпить.

На звонок сразу откликнулся человечек в суконной куртке. Шон налил себе большую порцию бренди и слушал, как Канди отдает распоряжения.

– Проверьте железнодорожную станцию. Телеграфируйте на почтовые станции по всем дорогам. Пошлите кого-нибудь в больницу. Проверьте регистрацию во всех гостиницах и меблированных комнатах.

– Хорошо, мадам.

Принимая указания, человечек каждый раз кивал; выслушав все, он исчез.

Канди снова повернулась к Шону.

– Можешь налить и мне, посидим немного. Ты ведешь себя точно так, как она хотела.

– О чем ты говоришь?

– Жена дает тебе небольшой урок дисциплины, мой дорогой. Ты ведь женат достаточно долго, чтобы понять это.

Шон принес ей стакан, и Канди похлопала по дивану рядом с собой.

– Садись, – сказала она. – Мы найдем твою Золушку.

– Что ты имела в виду под уроком дисциплины? – спросил он.

– Наказание за плохое поведение. Ты мог есть с открытым ртом, возражать ей, тянуть на себя большую часть одеяла, не так сказать «доброе утро» или совершить любой другой смертный грех супружеской жизни, но… – Канди сделала глоток, поперхнулась и сказала: – Вижу, время не отучило тебя от крепких напитков. Одна рюмка Кортни равна имперскому галлону… но скажу вот что: полагаю, что маленькая Кэти страдает от острого приступа ревности. Вероятно, первого в ее жизни – ведь всю свою супружескую жизнь вы провели в глуши, и у нее не было возможности наблюдать, как очарование Кортни действует на других женщин.

– Вздор, – сказал Шон. – К кому ей ревновать?

– Ко мне, – ответила Канди. – Всякий раз как она вечером смотрела на меня, мне казалось, будто в грудь мне вонзают топор. – Канди кончиками пальцев коснулась своей величественной груди, искусно привлекая к ней внимание Шона. Шон взглянул на нее. Глубокая ложбинка и запах свежих фиалок.

Он беспокойно поерзал и отвел взгляд.

– Вздор, – повторил он. – Мы с тобой старые друзья, почти как… – он заколебался.

– Надеюсь, мой дорогой, ты не собирался сказать «как брат и сестра»… Я не хочу кровосмешения… или ты забыл?

Шон не забыл. Каждая подробность была жива в его памяти. Он покраснел и поднялся.

– Мне лучше идти, – сказал он. – Буду искать ее. Спасибо за помощь, Канди, и за выпивку.

– Все, что у меня есть, – ваше, сэр, – прошептала она, поднимая на него глаза и наслаждаясь тем, как он покраснел. – Я дам тебе знать, как только мы что-нибудь узнаем.

Уверенность, которую внушила ему Канди, постепенно развеивалась – день проходил, а никаких новостей о Катрине не было. К ночи Шон вновь почти обезумел от тревоги, заставившей его забыть о дурном настроении и даже об усталости. Один за другим приходили соплеменники Мбежане и сообщали о неудаче; одна за другой все ниточки, по которым шли люди Канди, обрывались, и к полуночи Шон остался единственным охотником. Он ехал в седле согнувшись, с фонарем в руке, там, где побывал уже десяток раз, съездил в лагеря шахтеров вдоль хребта, расспрашивал всех встречных на дорогах между шахтами.

Но получал всегда один ответ. Некоторые считали, что он шутит – они смеялись, пока не замечали его измученное лицо и круги под глазами; тогда они переставали смеяться и торопливо отходили. Другие слышали о пропавшей женщине; они сами начинали его расспрашивать, но как только Шон понимал, что они не могут ему помочь, он уходил от них и продолжал поиски. На рассвете он вернулся в гостиницу. Мбежане ждал его.

– Нкози, я с вечера жду тебя с едой. Поешь и поспи. Я сегодня снова пошлю людей на поиски, они ее найдут.

– Скажи, что я дам сто фунтов тому, кто ее найдет. – Шон устало провел рукой по лицу. – Пусть поищут в открытом вельде за хребтом, она могла пойти не по дороге…