Но свеча вспыхивает, и тяжелая волна тьмы захлестывает разум Генри. Внезапно она становится настолько плотной, настолько обширной, что его накрывает с головой, и его внутреннее зрение слепнет, словно это нечто задуло свечу в мозгу Генри, отключило рецепторы Генри – чувства и осознание.

Полностью погрузившись в существо, он чувствует, как в груди бьется зарождающееся сердце. Руки и ноги еще бесформенны, плотно прижаты к телу. Кожа, почти прозрачная, поглощает все необходимое из жидкости вокруг. Разум полностью сформирован, но слаб. Генри может испытывать только самые низменные порывы. Это похоже на жизнь в утробе матери, ожидание выхода в мир, ожидание…

МАМА.

Генри чувствует прилив радости, желания, потребности.

МАМА ИДЕТ!

Он чувствует это… чувствует ее. Она возвращается, спешит к нему.

Разум Генри открывается еще шире, его вынуждает открыться разум, захвативший его в ловушку. И теперь он прикасается – лишь на мгновение – к ее разуму.

Бескрайняя тьма подсознания этого существа слепит его, удерживает, как паутина муху. Генри изо всех сил пытается освободиться, сбежать.

– Отпустите! – кричит он. То, что он чувствует, когда соприкасается с разумом этого существа, слишком невыносимо.

ИХ МНОЖЕСТВО!

Глаза Генри закатываются; пятки ног начинают стучать по половицам, кулаки сжаты, костяшки пальцев напряжены. Его губы растягиваются, обнажая зубы, а тело напрягается и сотрясается в конвульсиях.

– Генри!

Генри слышит свое имя, но не может ответить. Не может думать.

– Господи, может, у него то же, что и у меня. Эй, засунь пальцы ему в рот! Схвати его за язык, иначе он сейчас подавится! У меня есть клонопин[5], чувак, держись!

На нем руки. Два грубых пальца просовываются ему в рот, холодные ладони сильно давят на щеки. Еще больше рук сжимают ноги, удерживают. Генри давится и вынимает руку изо рта, качает головой и хочет выплюнуть вкус грязной плоти, но вместо этого проглатывает, чувствуя волну тошноты.

– Все хорошо! – кричит Генри, но его голос звучит будто за сотню миль. Он прочищает горло, и темнота рассеивается, как уносимый ветром туман.– Я в порядке,– говорит он и заставляет себя сфокусировать взгляд на лице Лиама, на девушке, которая держит его за лодыжки. Он почти смеется над тем, насколько обеспокоенными они выглядят, потому что знает, что они убили бы его, если бы пришлось. Если бы захотели.

– Вот, вот,– говорит Пит, прибегая на кухню.– Мои таблетки, у меня много. Тоже бывают судороги. Раз в сто лет, но все же.

Генри видит, как Пит протягивает пузырек выписанных таблеток, но потом мальчик снова поворачивается к Лиаму.

– Я в порядке. Просто очень воняет… можно мне воды?

– Принеси ему воды,– говорит Лиам, не отводя взгляд от Генри. Пит шагает к одному из холодильников.– Ты точно в норме?

– Да,– говорит Генри и даже пытается слегка улыбнуться.– Может, закроете дверь?

Лиам изучает его еще какое-то время.

– Закроем. Заколотим на хрен, ладно?

Там что-то еще, Генри знает. То, о чем не знают его похитители. То, что они упустили. В погребе есть что-то еще, и это там живет эта штука. И Генри думает, что оттуда и идет запах.

Там что-то гниет, и они не знают. Оно как-то спрятано.

– Генри? Господи, ты будто отключился,– Лиам свирепо смотрит на него этим задумчивым взглядом, который очень не нравится Генри. Он будто говорит: «Я тебя разгадаю, парень. И тогда тебе не поздоровится. Типа, прям ВООБЩЕ НЕ КРУТО БУДЕТ».

– Все хорошо,– быстро говорит Генри, и Пит протягивает ему бутылку воды. Генри делает глоток, наслаждаясь прохладным приливом влаги, очищающим рот и наполняющим желудок комфортом. Он смотрит на Лиама широко раскрытыми и невинными глазами.– Но…

– Но что?

Генри пытается слабо улыбнуться, потом передумывает и вместо этого натягивает свое лучшее милое детское личико.

– Можно мне посмотреть, как вы играете?

Лиам еще немного осматривает парня, гадая, какого черта он задумал, если вообще что-то. Но ему не нравится этот мальчик – он его не понимает. Не может разобраться, понять, почему он вытворяет всю эту хренотень. Да, он строил из себя крутого, пока шел сюда. Но он напуган до усрачки, и Лиам это знает. Но все же держал себя в руках, и это достойно уважения. Но Лиаму все равно кажется, что ребенок с ним играет.

И что насчет всех этих разговоров с самим собой?

Да, это странно. Потому что, по мнению Лиама, он говорил не с самим собой. Он говорил с кем-то другим. С человеком. Может, у него воображаемый друг?

Может. Но парень, похоже, не из таких. Тут что-то другое.

А теперь еще припадки, и его немедленной реакцией после того, как он едва не проглотил язык, было то, что он хочет посмотреть игру в покер? Лиаму это совсем не нравится. Да, с парнем все в порядке, но его трудно предугадать, а Лиаму не нужны сюрпризы, нет уж, спасибо. Им сидеть тут максимум три-четыре дня. И все, что нужно сделать ему и другим взрослым,– сохранить ребенку жизнь.

И припадки с чокнутыми разговорами в пустой комнате – плохое начало.

– Нет,– говорит Лиам слишком громко, будто отдает команду или типа того. Придурок. И все же он ждет, когда пухлые щеки ребенка обвиснут, превратившись в грустную рожицу. Но парень просто смотрит на него в ответ, будто читает то, что написано у него на лбу. Будто ему любопытно.– В смысле, мне все равно, что ты делаешь,– продолжает он, борясь с желанием провести рукой по лбу, чтобы убедиться, что у него не выросли рога за последние несколько минут.– Но твоя рука остается в наручниках, а наручники остаются на трубе. Ясно?

Мальчик еще некоторое время смотрит на Лиама с этим бесячим выражением, затем поворачивается, чтобы изучить трубу, а потом встает, внимательно наблюдая, как наручники скользят вверх по ней.

– А можно мне…

– Да-да, конечно. Господи, парень, это всего лишь карты. Встань, если хочешь. Хоть скачи тут, мне все равно. Просто не шуми и не беси меня.

– Наверняка ты жалеешь, что у тебя нет с собой «Нинтендо», да, Генри? – говорит Пит из-за стола, вернувшись на место после этого психоза, и смеется, как шакал.– Херово, чувак.

– У меня нет «Нинтендо». Дэйв и Мэри против видеоигр.

– Боже, и это мы еще сволочи,– отвечает Пит, и Лиам поворачивается к нему, радуясь, когда с тощей крысиной морды слетает ухмылка.

– Хватит болтать, играем.– Лиам закрывает дверь в погреб и держит ее.– Пит, ее надо чем-то заделать. Может, засунуть тряпки, чтобы не воняло.

– Да, конечно. Без проблем,– говорит Пит, и Дженни раздает карты.

Генри стоит и смотрит, как трое похитителей играют в покер.

Лиам сидит к нему спиной, так что он видит его карты, и это интересно. Ну, по крайней мере, отвлекает. Пит сидит по другую сторону стола, лицом к нему, а Дженни – между ними.

После нескольких раздач Генри становится скучно. Он устал стоять, а запястье болит от того, что металлический браслет трется о кожу.

– А можно мне стул?

– Нет, и помолчи,– говорит Лиам, не оборачиваясь, и Пит снова смеется своим дурацким смехом. Генри тогда наблюдает за татуировкой собаки на шее, когда кадык ходит вверх-вниз, собака как будто лает. Это почти забавно, но настолько же забавно видеть, как человек спотыкается и падает – на секунду становится смешно, но потом тебя тошнит от таких мыслей.

Лиам проигрывает снова и снова. Пит не стесняется, смеется и издевается. Дженни просто улыбается и сидит рядом, в основном пасует и сдает карты. Генри знает, что ей нравится смотреть, как Лиам проигрывает Питу. Ведь теперь его… поставили на место. Вот, что она думает. А Генри думает, что она очень злая, и это Пита надо поставить на место.

И желательно несколько раз.

В следующей раздаче у Лиама три дамы, и Генри знает, что это трудно обыграть. Он проникает в сознание Пита так же легко, как рука проникает в воду, и «смотрит» на карты Пита.