У вепсов плачи-причитания воспринимались как «особый язык» общения с умершими. Считалось, что обычная речь им непонятна, а причитания облегчают им путь в загробный мир. Очевидно, задача свадебных причитаний также первоначально состояла в извещении предков о переходе невесты в другой род, и только после они стали восприниматься как выражение тревоги за будущую жизнь в новой семье.

Исследование родильной обрядности у вепсов началось в рамках этносоциологического обследования вепсского сельского населения в начале 1980- х гг.. Ранее о ней имелись отрывочные сведения в работах дореволюционных исследователей и образцах вепсской речи.

В советский период отношение к информации о родильных обрядах было настороженное, а их соблюдение зачастую рассматривалось как небезопасное для здоровья матери и будущего ребенка.

В основе родильной обрядности у вепсов, как и у многих других народов, лежали представления о необходимости защиты новорожденного и роженицы от «сглаза» и порчи, злых духов, желания привить новорожденному положительные качества, обеспечить благополучие в будущем, приобщить к коллективу родственников. В обрядовой практике они тесно переплетаются, но в каждой из частей родильного ритуала — дородовой и послеродовой — одно из них является ведущим. В дородовой обрядности главенствует идея охраны плода от невидимых существ (духов), которые в случае несоблюдения принятых правил поведения и нарушения запретов могли неблагоприятно повлиять на здоровье и внешний вид ребенка. В связи с этим поведение беременных оказывалось строго регламентированным целым рядом запретов. Беременным запрещалось принимать участие в похоронах и посещать кладбища. Считалось, что если беременная увидит покойника, то может родить нежизнеспособного ребенка: с «бледным» или «желтым» лицом, «у него будет запах изо рта», либо «болезненный» и «даже совсем может умереть». В случае смерти родителей, когда возникала необходимость проститься с умершими, избежать нежелательных последствий можно было держа за пазухой что-либо красное — платок, тряпку, расписную деревянную ложку или бутылочку с освященной водой. При выносе покойника беременной, даже снабженной оберегами, следовало выйти заранее из избы, а при встрече с погребальной процессией нельзя было пересекать ей путь, иначе роды будут тяжелыми — «ребенок будет поперек выходить». Запрет посещения кладбища и похорон сохранялся и после рождения ребенка до тех пор, пока женщина не побывает в церкви. Нежелательным было и её участие в свадьбах, поскольку там её могли сглазить, запрещалось становится крестной матерью, что даже угрожало смертью ей и её крестнику. Довольно распространено поверье, что если беременная женщина будет смотреть на пожар или при испуге дотронется до живота, то на теле ребенка останутся красные пятна.

Хозяйничать она должна была осторожно, не бить домашних животных, не высаживать на яйца курицу, не касаться кошек. Существовал строгий запрет присутствовать при убое скота. На работах в лесу, в поле особенно опасными были встречи со змеей. Змей нельзя было убивать, увидев змею, следовало сплюнуть три раза и быстро удалиться. Даже случайная гибель змеи от рук беременной влекла за собой тяжелые последствия. По этому поводу рассказывали: «Со мной случилось, была беременная, жала, серпом перерезала змею, так мне сразу сказали, что-то неладно будет с ребенком. Он родился слабым и умер восьми лет». Нельзя было смотреть на птичьи гнезда — в противном случае у ребенка лицо будет в пятнах.

Считалось, что быстрому и благоприятному разрешению родов способствовала тяжелая физическая работа — вплоть до самых схваток. Поэтому часто случалось, что роды проходили в поле, в лесу. Нередко приходилось слышать: «Меня мать принесла из лесу в подоле», «Меня мать родила в лесу, сделала качалку и весь день косила». Отчасти такое происходило по той причине, что время наступления родов старались скрыть. Объясняли это по-разному. В первом случае роженица начинает считать себя как бы нечистой — «надо вину спрятать». Очень распространено, возможно, более позднее по времени объяснение, что, рожая тайком, роженица испытывает меньше страданий —«iihten tedad - tiks ‘i bol, kaks’ tedaba - kaksikerdoi bolid, a äjad tedaba - äjad i bolid» - «одна знаешь — одна боль, двое знают — вдвое больней, а многие знают—намного больнее». Очень боялись сглаза (prizor, prikos). При наступлении схваток старались незаметно скрыться в хлеву — «заболел живот — сама ушла в хлев». Начало родов скрывали даже от самых близких: в этот период и они могли сглазить. Хлев считался самым надежным убежищем. Там, приготовив подстилку из соломы, чаще всего и рожали. В летнее время рожали также и на повети в сарае. В крайнем случае спускались рожать в подполье. Роженица обращалась к хозяевам своего убежища: хлева, подполья с просьбой разрешить ей занять место для родов и не наблюдать за ней, ибо роды рассматривались как таинство: «Rodinsijan izandaized, rodinsijan emägaized! Pästkad mindei rodimaha, kaks’ henged erizi. Kut etei nähtet laps tegese, muga i etei nähkoi rod‘ise» - «Хозяева и хозяюшки родильного места! Пустите меня рожать - две души врозь (разделить). Как вы не видели, как дитя делается, так и не увидите, как рождается». Полагали, что если не спросить разрешения, то духи обидятся и подменят ребенка в момент его появления на свет.

Удачными считались роды, когда роженица управившись самостоятельно, звала свекровь и передавала ей ребенка. Если роды затягивались, сначала оказать помощь пытались домашние, чаще всего свекровь. Самым известным способом помощи роженице считалось неожиданное брызганье ей в лицо водой изо рта. Такое магическое средство якобы избавляло от сглаза со стороны тех, кто знал о родах, и в то же время ускоряло их. Вода, используемая для этой цели, должна быть речная или родниковая. В избе открывали печные трубы, распахивали все двери: в доме, сарае, бане. Роженицу заставляли пить воду, смешанную с сажей, пропущенную через ствол ружья, после полоскания правого сапога мужа, засовывать в рот свои волосы, пальцы. Все это могло вызвать у роженицы рвоту, что, как полагали, ускоряло роды — «выполоснули ствол ружья, эту воду дали мне пить, меня стало рвать - вода сильно отдавала ржавчиной,— и я сразу родила...». Растирали спину роженицы балахоном, заставляли, поддерживая её, стоять над паром, но греть воду при этом надо было раскаленными камнями. Водили ее по двору, стараясь, чтобы никто не увидел.

В случае особенно тяжелых родов приглашался «tedai» или «noid». Причем знахарем мог быть и мужчина — «дедко наш ходил на роды, колдун был». Институт специальных повитух, судя по нашим данным, развит не был, их обязанности брал на себя в основном тот, кто считался в местной среде как «tedai». Меры, предпринимаемые знахарями при родах, дополнялись заговорами— «abutus», «puheg», которые знали многие из женщин, и не считавшиеся знахарками.

«Вабить ребенка» (babta laps), т. е. выполнять обязанности повитухи, чаще всего приходилось свекрови. Она обрезала ножницами пуповину (naba, nabarihm), завязывала ее волосами матери, к которым, видимо, позднее стали добавлять льняную нить.

Новорожденного в избу вносила свекровь. Первое появление ребенка в избе сопровождалось определенными действиями: его клали на порог, и мать перешагивала через него, затем сразу же свекровь подносила его к печи и, поддержав его немного на шестке, произносила: «kut песе рас siizub, muga песе bladenz spokoin oliz - как эта печь стоит, так пусть и младенец спокойный будет». Смысл данной процедуры сейчас видят «в успокоении» ребенка — «как родится — к печке тащили, чтоб спокойный был», что показывает и сопровождающий ее несложный заговор. Исследователи усматривают здесь и стремление «представить» новорожденного самой главной святыне жилища — семейному очагу и, возможно, заручиться его покровительством.