Постепенно этноним «вепсы» вытеснил и другие названия вепсов - чухаръ и кайваны. В настоящее время он является единственным официальным названием народа и прочно закрепился как самоназвание, хотя сохраняются и прежние самоназвания. Они соответствуют диалектным группам вепсов, которые выделяют в зависимости от места их проживания. На северовепсском (или прионежском) диалекте говорят в селах, расположенных вдоль юго-западного побережья Онежского озера. Большая часть данной территории входит в Карелию. Здесь они называют себя «ludikel’» (мн. ч. - lildikeled). Самоназвание vepsläine (мн. ч. vepsläizet) распространено в основном среди носителей средневепсского (оятского) диалекта, в деревнях по рекам Оять и Капша. У части оятских вепсов (в Ярославичах) бытуют близкие к северовепсскому этнониму: Itidinik и Itidilaine. В зоне распространения южновепсского диалекта вепсов в в бывшей Новгородской губернии (ныне Бокситогорский район) по р. Лидь вепсы называют себя «bepsläine», а также «чухарями» (cuhar’, мн. ч. cuharid), где он воспринимался вепсами как и самоназвание. В речи их русских соседей названия вепсов чудью и чухарями носили иронический оттенок. Местное русское население называло вепсов также и кайванами, но последнее вепсами воспринималось как прозвище.

Самоназвания от основы Iud’ у вепсов и карелов Д.В. Бубрих связывает с древним социальным термином, используемым в Древней Руси и ставшим этническим у карелов ливвиков, людиков и части вепсов. Превращение социального термина в этнический, как отмечает Д. В. Бубрих, не «составляет редкости». В Древней Руси людинами (ед.ч. людин) до середины XIII в. называли часть свободного населения, которая не состояла на службе князя, но платила ему подати, в отличие от другой его части - княжих мужей, имеющих по Русской Правде более высокий социальный статус.

В конце 1880-х гг. к вепсам начинают проявлять интерес русские краеведы и этнографы. Появляются работы о вепсах В.Н. Майнова, А. И. Колмогорова, В.Ф. Лескова, Д.П. Никольского, Н. Подвысоцкого и др.

Для поисков «живой старины» особый интерес представляли районы расселения южных и пограничных с ними средних вепсов, сохранявших наиболее архаичный образ жизни. Более столетия южновепсский ареал служил местом изучения древностей для зарубежных и отечественных исследователей вепсской культуры.

Наряду с описаниями «чудской и чухарской экзотики» из жизни обитающего в «подстоличной Сибири» малоизвестного для широкой публики народа, они содержат много интересных этнографических сведений. В.Н. Майнов при сборе материалов о вепсах был осведомлен о работе финских исследователей и постарался заполнить словарь культурных слов, опубликованный А. Алквистом в его «Kulturwöuter», с целью определить культурную ступень, на которой «находилась Весь в момент встречи с русскими и шведами и что именно и от кого из них переняли».

В целом, хотя в своих исследованиях финские учёные отдавали приоритеты изучению вепсского языка, а русские - культурным традициям вепсов, их работы сформировали представления о вепсах как народе, находящемся на закате своей более чем тысячелетней истории. Речь не шла о демографическом сокращении численности вепсов. В. Н. Майнов отмечал, что «среди приоятской чуди не только не заметно вымирания, но напротив того, детопроизводительностъ у них чуть ли не превышает детопроизводителъность русских». По его данным, в среднем на одну женщину из 20 опрошенных пришлось 8,4 рождения детей, но выживало из них 58,25%. Опасения у многих исследователей вызывала активность обрусения вепсского населения. Его причины казались очевидными: жизнь в окружении русских, тесные экономические и торговые отношения с русским населением, единая с ними православная вера вынуждали вепсов осваивать русский язык.

По мнению профессора Московского университета А. И. Колмогорова, многие годы изучавшего вепсов, конец их уже близок:

«Не за тридевять земель, а бок о бок со столицей... доживает свои последние дни целая народность, так как неизбежный процесс ассимиляции с русским народом заставит кайванские ручьи слиться с «русским морем» и в нём исчезнуть».

Исследователи отмечают и новые угрозы для устойчивости вепсского народа. После отмены в 1861 г. крепостного права начинается экспансия вепсской территории лесопромышленниками, выкупившими право на заготовку лесов, ранее принадлежавших государственной казне. Возможности крестьянских общин, имевших до реформы свободный доступ к казенным лесам на своей территории, оказались сильно ограничены. С сочувствием об этом писал А.И. Колмогоров: к лесопромышленникам «отошло то, что вепсы привыкли считать своим. Несколько лет вепсы безрезультатно судом добивались своих прав. Так они оказались стиснутыми со всех сторон тесным кольцом частнособственических земель, которые им не желают ни продавать, ни сдавать в «аренду», лишеными права пользоваться в них и лесами и озёрами». С того времени среди средних и южных вепсов необходимостью становится работа по найму на лесозаготовках, часто вдали от дома и в разноэтничных трудовых коллективах. «Топор и невод, лесопромышленники и рыбопромышленники -вот орудия и деятели обрусения на красивой и исконно Чудской реке Ояти», - писал в 1877 г. В.Н. Майнов. Ему же принадлежит и самое безапелляционное заявление, что «пройдет десятка два лет и от стародавней Веси останутся лишь одни намеки, выражающиеся в особеной скуластости, в белесоватости глаз, да пожалуй, в раскосости смешанного населения». Отмечали, что «на это особенно влияет школа, где подрастающее поколение приучается говорить по-русски, а... взрослое население знакомится с русской речью при отхожих промыслах в силу необходимости».

В то же время Н. Подвысоцкий отмечает, что у тихвинских вепсов вепсскому языку ничего не угрожает: здесь «все мужчины говорят, худо ли, хорошо ли, по-русски, но между собой они иначе не говорят, как только на своем наречии, которое вовсе не понятно для нас, русских. Тайванская речь слышится на всем протяжении от села Вонозера до Печуш — здесь редко услышите даже русскую речь, так как сами русские говорят по-кайвански и при сношении с кайванами предпочитают инородческую речь своей русской». По сообщению Д.П. Никольского, относящемуся также к концу XIX в., «в глухих кайванских деревнях женщины и дети не знают русского языка».

Вместе с тем в основе пессимистических высказываний дореволюционных исследователей и краеведов о будущем вепсов и их языка стоял не сам факт распространения среди них русского языка, а неспособность, как позднее отмечал В. Равдоникас, противостоять «засасывающей их и ассимилирующей русской массе». Уязвимость этнического развития вепсов усугублялась тем, что они как «оседлые инородцы, христианскую веру исповедующие», по действующему в царской России законодательству не могли рассчитывать для улучшения своего положения на покровительство государства. Они относились к «природному» населению империи и «управлялись на общих основаниях». Особые права предоставлялись лишь «бродячим, кочевым и оседлым инородцам, исповедующим языческую или магометанскую веру»[17].

Значительно более благоприятным было положение у прионежских вепсов благодаря развитию у них камнетесно-камнеломного промысла. А. Алквист, совершивший в 1855 г. исследовательскую поездку в Олонецкую губернию, замечает, что прионежские вепсы живут намного лучше, чем жители многих мест в Финляндии, поскольку дополнительные средства для жизни находят на стороне, в частности в Петербурге.

В период формирования этнографической науки, нацеленной преимущественно на выявление в крестьянском быту наиболее архаичных черт, общее представление о вепсах в то время оставалось поверхностным и неполным. Наряду с весьма пессимистическими высказываниями о будущем вепсского народа, сообщение И. Колмогорова о борьбе вепсских общин за свои коллективные права с «сильными мира сего» в определённой мере противоречит создаваемому в то время литературой образу обреченного на исчезновение народа. Оставались без внимания исследователей и представители других сословий вепсского происхождения. В последнее время появилась информация о вепсском купечестве.