Менее чем через десять лет, в 1862 году, во время переписи было обнаружено, что из 560 домов 488 были проданы к 31 марта[317]. В этой старинной торговой республике присутствовали почти все преимущества фурьеристского фаланстера: дома с семнадцатью комнатами с мебелью для рабочих–холостяков, бесплатная медицинская помощь, прачечная с сушилкой–центрифугой, баня, пекарня, где хлеб продавался ниже себестоимости, недорогой ресторан, магазин, торгующий товарами первой необходимости по низким ценам.

Удачный опыт Мюлуза — в 1867 году в рабочем городке было 800 домов, в которых проживали 6000 человек[318], — переняли в других городах Верхнего Рейна: в Гебвиллере в 1854 году стал строить подобное промышленник Буркар, потом, с 1860‑го, — акционерное общество; в Бокуре, владении семьи Жапи, строительство началось в 1864 году; в Кольмаре — в 1866‑м. В этих трех случаях в точности копировался опыт Мюлуза: создавалось акционерное общество, которое управлялось четырьмя или пятью членами во главе с держателем контрольного пакета акций; в Мюлузе это был Дольфюс, в Бокуре — Жапи.

Во всех этих деяниях чувствовался дух консерватизма и патернализма. «Это благотворительность, — писал доктор Пено, — цель которой — приучение рабочих к экономии при стимулирующем соблазне обладания собственностью». В Мюлузе городом управлял человек, пользующийся доверием местных промышленников. Женатым рабочим очень не рекомендовалось пользоваться рестораном. «Жаровня с тушеным мясом, — претенциозно заявлял доктор Пено, — это, в конце концов, один из краеугольных камней семьи, и очень досадно видеть рабочих, которые отказываются от домашних трапез ради сомнительных развлечений за общим столом». Семьи должны были замыкаться на самих себе и отдавать приоритет обустройству своего дома; каждый год их посещала комиссия, присуждавшая денежную премию тем семьям, которые «отличаются порядком, чистотой и в целом хорошим поведением»[319].

В 1895 году строительство рабочего городка в Мюлузе было закончено; он насчитывал 1240 домов–до сих пор обитаемых, — в которых проживало около 10 000 человек, то есть более 10% населения города. Опрос, проведенный в 1874 году, показал, что он не превратился в гетто, потому что в нем жили представители восьмидесяти профессий. Однако исследование С. Жона продемонстрировало, что заработка главы семьи, занятого в промышленности, не хватало для внесения ежемесячной платы: нужно было, чтобы работал не только он, но и его жена и дети. Они шли на это ради получения собственности. Ловушка захлопывалась.

В ближнем парижском пригороде Клиши, на улице Кайу, 14, скопировали опыт Мюлуза: там появился городок Жуффруа–Рено, состоящий из сорока павильонов пяти различных моделей: в каждом от двух до четырех комнат плюс погреб, чердак, небольшой садик. Максимальная годовая плата за такое жилье составляла 380 франков. Через пятнадцать лет регулярных платежей, то есть после уплаты 5700 франков (что практически вдвое превышало цену Мюлуза), дом переходил в собственность.

В том же духе на закате Второй империи архитектор Дольфюс предлагал «порядочным, трудолюбивым и аккуратным» столичным рабочим домики с садом в предместье Сент–Антуан[320]. По утверждению застройщика, это было очень просторное жилье, вмещавшее до десяти человек; в подвале находились мастерская и кухня, на первом этаже — две комнаты, на втором — еще три. Наличествовали стенные шкафы, санузел. Квартплата составляла 1 франк в день; чтобы в дальнейшем выкупить дом, надо было доплачивать еще по 49 сантимов в день в течение пятнадцати лет. В целом стоимость дома превышала 8 000 франков. Неизвестно, был ли этот проект хотя бы начат. В любом случае понятно, что такие цены значительно превышали финансовые возможности рабочих того времени.

Парламентская деятельность Третьей республики началась с проведения малоизученного опроса о положении рабочего класса во Франции. Одним из докладчиков по этому поводу выступал Арман де Мелен[321]. Жилищный вопрос по–прежнему был приоритетным для вдохновителя закона от 1850 года; он сообщил, что в целом этот опрос был весьма полезен. Он оценил усилия, приложенные в годы Второй империи для обеспечения рабочих жильем. По его мнению, городки барачного типа не принесли хороших результатов: такой стиль жизни не соответствует характеру независимых французов. К тому же они представляли моральную и даже политическую угрозу, и за ними надлежало бдительно следить. А вот в городках, состоящих из индивидуальных домиков, такого не наблюдалось. Мелен воздал должное хозяевам предприятий, которые облегчили своим рабочим приобретение собственного дома; он говорил: «Собственность вырабатывает ценное качество: она делает своего обладателя более аккуратным, более трудолюбивым, не дает ему возможности предаваться сомнительным развлечениям, удерживает его дома, в семье, и дает возможность с пользой проводить досуг».

Так с официальной трибуны была открыта дискуссия по вопросу рабочего–собственника. Эта тема оказалась главной в конце века. В идеале рабочие должны были сами стремиться к собственности и осуществлять свою мечту самостоятельно, а не с помощью государства, как некоторые уже осмеливались утверждать; Мелен говорил: «Передавая государству, всесилие которого несколько переоценено, заботу о своей судьбе, народ как бы освобождается от необходимости действовать самостоятельно, что всегда достаточно тяжело и требует новой организации общества и проведения политики, зависящей от его воли; на самом деле все эти блага рабочие должны были бы получать, лишь упорно работая и честно выполняя свой долг».

Так же думал и Фредерик Ле Пле, основатель Общества социальной экономики (1856)[322]. Анализируя отсутствие порядка в либеральном обществе, он выступает теоретиком, успешно поспособствовавшим распространению идеи морализаторского характера обладания недвижимостью: «Нерушимая связь семьи с домом оказывает самое благотворное влияние на ее мораль и благополучие», — писал он[323]. Эта мысль развивалась в его главной работе — «Социальная реформа»[324]

В первом томе[325] Ле Пле заявляет, что одна из самых плодотворных традиций Европы — право собственности на жилье для каждой семьи. Во Франции этот обычай сохранился лишь в сельской местности. В городах и промышленных центрах преобладает проживание в съемном жилье. Последствием этого являются социальные потрясения: «Строгое применение принципа спроса и предложения дезорганизует общественные отношения как в жилищном вопросе, так и в отношении заработной платы».

Развитие промышленности изменило жизнь простого народа: рабочие снимались с родных мест и массово оказывались там, где не было никаких институтов, способных предотвратить порок и легкомыслие. Там не стоял вопрос об отдельном проживании семьи, которая является «одной из основ любой цивилизации». Семья должна была довольствоваться углом в бараке, что влекло за собой тяжелые последствия[326]: «Съемное жилье без какого бы то ни было комфорта говорит прежде всего о том, что семья потеряла чувство человеческого достоинства. Отца почти никогда нет дома, он либо занят на работе, либо предается грубым и эгоистичным удовольствиям. Мать нередко уходит из дома и занимается проституцией или, наоборот, честно выполняет тяжелую работу. Мальчики и девочки, с раннего возраста вынужденные трудиться, постепенно приобретают порочные привычки. Родители, преждевременно состарившиеся и ослабевшие вследствие лишений, умирают значительно раньше положенного природой срока».