Пройдя мимо консьержа, этого цербера, попадаем на лестницу. В буржуазных домах она широкая. Наш взгляд упирается в статую неаполитанки, на голове которой амфора с выходящими из нее тремя газовыми рожками — читаем у Золя[217], но это может быть и фигура ландскнехта, и мавританки, также используемая в качестве осветительного прибора. Такие скульптуры стоят иногда в домах до сих пор. Стены из искусственного мрамора — продукции некоторых предприятий; перила чугунные; ковер, красный или с восточным узором, удерживаемый на ступенях медными стержнями, смягчает шаги. Лифт, изобретенный в 1867 году инженером Леоном Эду (он же — автор французского слова ascenseur — лифт), войдет в широкое употребление лишь в начале XX века.

Рационально организованное пространство

Интерьер каждой квартиры весьма рационален, чего не было раньше. В обязательном порядке есть некое публичное пространство для визитов, интимное пространство для семейной жизни и хозяйственные помещения. Сразу за входной дверью — передняя, где оставляют верхнюю одежду; отсюда нельзя пройти дальше, если посетителя не пригласили. Это «поворотный круг» буржуазного жилища. В начале XIX века прихожая, если она достаточно просторная, иногда превращалась в столовую. Читаем у Бальзака: «Баронесса поместила дочь в столовой, наскоро превращенной в спальню… прихожая стала служить столовой, как и во многих других домах»[218].

Столовая, если она в полной мере выполняет свою функцию, становится самым важным местом в доме. Здесь семья демонстрирует себя гостям, выставляет напоказ свое столовое серебро, в особенности то, что произведено каким–нибудь известным ювелиром. Кстати, еда — тоже немаловажный момент в социальных отношениях: «Именно за столом делаются дела, проявляются амбиции, заключаются браки. Гастрономические горизонты расширяются: еда становится знаком престижа, превосходства и победы, инструментом могущества, залогом удачи и счастья»[219]. Существует великое множество картин, изображающих тщательнейшим образом приготовленные трапезы. Мы видим накрытые столы и все разнообразие блюд: некоторые хозяева без колебаний заказывают их сначала себе, а потом предлагают гостям.

Пространство для приема гостей, столовая — еще и место встречи членов семьи. Представляется, что в ходе XIX века она перестала быть интимным пространством. Это отмечает по крайней мере один автор[220]: «После обеда, убрав со стола скатерть и поставив лампу, жена брала вышивание, муж — книгу или газету, дети играли и весело болтали». Если верить Кардону, мать семейства проводила больше всего времени именно в столовой, потому что она была освещена лучше других комнат в доме. Он пишет, вероятно, о старинных особняках предместья Сен–Жермен и Марэ, превращенных в доходные дома. В большинстве домов, построенных в 1860–1880‑х годах, особенно в Париже, под столовую обычно выделялась комната, окна которой выходили в темный и тесный двор. Поэтому вне обеденного времени она пустовала, предпочтение отдавалось уютной маленькой гостиной, где так хорошо было почитать и позаниматься рукоделием.

Не во всех буржуазных домах была такая комната, зато все буржуа стремились иметь «большую гостиную». Ни одна квартира, принадлежавшая представителям имущих классов, не могла обойтись без этого театрального пространства, через которое осуществлялась связь нового общества со старым: буржуазия перенимала аристократические ритуалы — приемы в определенные дни недели. Беро или Тиссо, художники, изображавшие светскую жизнь конца XIX века, неустанно это прославляли.

Отметим, что в домах представителей самой мелкой буржуазии, где поддерживались почти исключительно семейные связи, гостиная представляла собой мертвую зону — мебель стояла, закрытая чехлами. В конце концов отдельные специалисты по обустройству домов начнут возмущаться существованием этой нежилой комнаты и объявят ее бесполезной. При этом они недооценивали ее символическое значение: наличие гостиной — признак общительности и светскости, что говорит о принадлежности хозяев квартиры к классу буржуазии.

Необходимость сохранять в тайне малейшие проявления сексуальности привела к обязательному выделению в квартире священного места — супружеской спальни, храма деторождения, а не сладострастия. Времена, когда можно было принимать посторонних в помещении, где стоит кровать, безвозвратно прошли. Отныне накладывается табу на все, что так или иначе связывается с понятием «спальня», как если бы проникновение туда без точной цели представляло ужасную опасность.

Нельзя не сказать, что ни в XIX веке, ни ранее в книгах по архитектуре не упоминаются пространства, предназначенные для детей, — это подтверждает и изучение кукольных домиков. Вплоть до 1914 года новорожденных детей отдавали кормилице, а с седьмого класса школы — в интернат, о чем вспоминают авторы многочисленных мемуаров[221].

Чем дальше в историю мы углубляемся, тем заметнее, что главным принципом организации внутреннего пространства буржуазных квартир было накопление. Они напоминали лавки древностей, в них смешивались все эпохи: ренессансная столовая соседствовала со спальней в стиле Людовика XVI, а бильярдная в марокканском стиле выходила на веранду, оформленную по–японски. Повсюду переизбыток тканей, ковров, шелка. Драпируется все, вплоть до ножек рояля. Это золотой век отделки всего галуном, позументом и тесьмой с шишечкой на конце. Французскому декору предстоит долгий процесс освобождения от подобного пристрастия.

Аделина Домар дала этому явлению следующее объяснение[222]. На протяжении всего XIX века буржуазия, в особенности парижская — а именно она задавала тон, — приходила в ужас при мысли о народных восстаниях, поэтому буржуазное жилище — sweet home, убежище: «Все пространство символически можно подразделить так: внутренний мир — семья — безопасность— с одной стороны, внешний мир — чужаки — опасность — с другой». Стремление закрыть коврами стены и полы и не оставлять их «голыми», как в домах бедняков, становится наваждением. Редактор L’lllustration — самого читаемого в буржуазных кругах журнала — 15 февраля 1851 года так описывает идеальное пространство буржуазного дома: «Все собираются в маленькой гостиной, скрытой от мира плотными двойными портьерами, щели в оконных рамах заделаны шелковым шнуром. <…> Повсюду — на окнах, на камине, на полу — огромное количество ткани. Сухое дерево, холодный мрамор скрыты под коврами и гобеленами».

Буквально теми же самыми словами в 1885 году Мопассан в «Милом друге» описывает квартиру журналиста Форестье: «Стены были обтянуты старинной бледно–лиловой материей, усеянной желтыми шелковыми цветочками величиною с муху. На дверях висели портьеры из серо–голубого солдатского сукна, на котором красным шелком были вышиты гвоздики. Расставленная как попало мебель разной формы и величины — шезлонги, огромные и совсем крошечные кресла, табуреты, пуфы — частью была обита шелковой материей в стиле Людовика XVI, частью — прекрасным утрехтским бархатом с гранатовыми разводами по желтоватому полю»[223].

Буржуазная квартира, являясь вместилищем светской и семейной жизни, должна также обеспечивать функции переработки и выделения. Здесь готовят еду, поэтому надо куда–то выливать грязную воду, а также продукты жизнедеятельности человеческого организма. Казалось бы, здесь как ни в какой другой области нужна рационализация, однако этого не наблюдается. Мы видим здесь прямую связь с телом: известно, что порог чувствительности нового правящего класса по отношению ко всему «грязному» весьма низок[224]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в XIX веке архитекторы, одновременно представляя свой класс и в то же время находясь в зависимости от него, изгнали кухню из своего поля деятельности[225]. Кухни задвинуты в дальние углы квартир: здесь полно дыма, чада, тяжелых запахов; плита занимает почти все пространство, от нее исходит жар — сюда посетители заходят не часто. Лишь в конце XIX века врачи–гигиенисты, последователи Пастера, объявят кухню источником мух, заразы и палочки Коха.