Наиболее распространенная причина развода–длительное безвестное отсутствие или уход одного из супругов. Вторая причина — несовместимость характеров. Сухие цифры статистики демонстрируют грустную картину: в Лионе четверть подающих заявление на развод жалуются, что не видели супруга десять лет и более! Добрая половина супругов отсутствовала более пяти лет. Революция дала возможность легализовать фактическую ситуацию; проблема была стара как мир. Разве удивительно, что мужчины и женщины называют в качестве основных причин желания развестись уход супруга или несовместимость характеров? На жестокое обращение жаловались, как правило, женщины. Отчеты семейных и, позже, гражданских трибуналов полны историй о мужьях, которые, вернувшись из кабака, били жен кулаком, метлой, посудой, утюгом и иногда даже ножом. В зависимости от причины развода несчастливая пара должна была обратиться к посредничеству семейного трибунала или семейного совета, состоявшего из родственников (или из друзей, если родственников не было), выбранных обоими супругами, для оценки обоснованности развода, а также для урегулирования финансовых вопросов и опеки детей.

Представляется, что идея развода была принята благосклонно, потому что лишь в трети случаев, иногда в половине, вопрос не решался положительно (без сомнения, под давлением семьи). Количество состоявшихся разводов поражает, особенно если принять во внимание новизну явления и сопротивление Церкви. Даже те священники, которые присягнули государству, принимали развод только в том случае, если ни один из супругов не вступит в повторный брак при жизни второго, однако около четверти разведенных женились или вышли замуж вторично (после 1816 года Церковь стала признавать повторный брак, если предыдущий был гражданским, что, с точки зрения священников, не имело никакой силы). Разводы редко влекли за собой конфликты на почве опеки над детьми, с одной стороны, потому что большинство подающих на развод не имели малолетних детей (у 6о% разводящихся пар дети были совершеннолетними), с другой — потому что ни трибуналы, ни родственники не рассматривали детей как составную часть семьи. Впрочем, в свидетельских показаниях, даваемых разводящимися супругами в ходе судебных дискуссий, ссылки на детей весьма редки; родители часто упоминают своих детей, даже не называя их по имени, а иногда и не говорят об их количестве.

Описание процедуры развода дает нам редкую возможность узнать что–то о сфере чувств в эпоху Революции. Трудно сказать, до какой степени изменилась эта сторона жизни. Нугаре[11] рассказывает историю некой девицы, забеременевшей от женатого любовника. Чтобы скрыть позор дочери, мать девушки объявила о своей собственной беременности. Таким образом мать и дочь смогли уехать в деревню и оставаться там до рождения ребенка. Эта образцовая мать, описанная на страницах сборника «Париж, или Поднятый занавес», не кажется слишком охваченной революционным духом. Семейные проблемы оставались теми же, что и до 1789 года. Жестокое обращение с женщинами — безусловно, не изобретение Революции. Но сама возможность развода отразилась на браке. Появились такие женщины, как Клодина Раме, которая решила расстаться с мужем, потому что «не могла быть счастливой с ним». Для многих людей любовь должна была быть основой брака. Бракосочетание вошло в моду в период Революции: при Людовике XVI в год заключалось 239 280 браков, в 1793 году—327 000. Но не все браки заключались по любви: доля браков, в которых муж не достиг возраста двадцати пяти лет и был на десять лет моложе своей супруги, к 1796 году достигла 19%, тогда как раньше таких браков было 9–10%. Возникает вопрос: не была ли женитьба лучшим способом избежать призыва в армию?

Рассказать о частной жизни самих революционеров очень трудно. Мемуары крупных политических деятелей до удивления безлики; они почти полностью посвящены жизни публичной, как и мемуары их предшественников из прежних времен, и большая часть аспектов частной жизни — любовь, супружество, здоровье — остается в тени, как если бы авторы этих мемуаров не имели ничего общего с великим экспериментом по созданию новой нации. Даже в мемуарах, написанных в более позднее время, подробностей крайне мало. Ларевельер–Лепо[12], закончивший писать мемуары к 1820 году и посвятивший множество страниц рассказам о своих первых любовных похождениях, лишь в одной главе из трех томов рассказывает о своей «частной жизни до Революции». Такое впечатление, что частная жизнь автора закончилась с началом Революции и возобновилась только с его уходом из публичной сферы. «Одним из самых ярких обстоятельств [его] частной жизни» была встреча в юности с будущим депутатом Леклерком (от департамента Мен–и–Луара) в коллеже Анжера. Все его воспоминания о прошлом покрыты флером опыта публичной жизни в эпоху Революции. Единственные эпизоды частной жизни, о которых Ларевельер–Лепо повествует в своих мемуарах, посвящены важнейшим событиям его семейной жизни: выбору супруги и чувствам к ней и детям. Когда же он подробно описывает свой революционный опыт, он тщательным образом обходит все, что не связано с политикой. Смешивать публичное и частное было не принято.

Даже сама мадам Ролан[13] писала весьма условно. Зная, что ее ждала гильотина, она оставила нам «Исторические заметки о Революции», которые, как и мемуары политических деятелей, представляют собой политический дневник. В то же время в «Мемуарах», в которых она описывала свою частную жизнь, она обращалась к годам юности: «Я решила использовать время, которое провожу в заключении, для рассказа о том, что мне было свойственно». Она в деталях описывает свою жизнь в родительском доме и гораздо больше внимания уделяет чувствам, чего не делал Ларевельер–Лепо. Она с болью говорит о смерти матери; равнодушно рассказывает о первых встречах с господином Роланом: «Его солидность, характер, привычки, посвященные лишь работе, делали его для меня, так сказать, бесполым, или философом, существовавшим лишь в сфере разума».

В письмах, написанных в 1780‑е годы, мадам Ролан удалось соединить горячий интерес к политическим событиям с неменьшим вниманием к деталям повседневной жизни. Но в дальнейшем событий становится так много, что, полностью поглощенная общественной жизнью, мадам Ролан не сможет стать мадам де Севинье Революции, ее погружение в бурную политическую жизнь не оставит ей времени на досужую переписку. Признавая, что Революция нанесла удар по частной жизни, она писала 4 сентября 1789 года: «Честный человек может освещать себе путь факелом любви только в том случае, если этот факел будет зажжен от священного огня любви к родине». 1789 год был демаркационной линией в ее частной жизни, как и в национальной политике. Более личные «Частные мемуары» мадам Ролан охватывают лишь дореволюционный период. Уже зная, какая судьба ее ждет, мадам Ролан все же говорит о своих чувствах к дочери: «Пусть ей удастся в мире с собой и в безмятежности выполнить трогательный долг жены и матери». Участие в публичной жизни уничтожило частную жизнь этой женщины; для своей дочери она хотела другой судьбы.

То немногое, что известно об интимных чувствах людей в последнее десятилетие XVIII века, показывает их большую озабоченность прежде всего ходом Революции, затем созиданием Империи. Так или иначе, все эти события затронули каждую семью: сыновья уходили на войну, священников изгоняли, церкви, до того как были заново освящены, превращались в общественные места, земли продавались с молотка, потом выкупались возвращающимися из эмиграции бывшими хозяевами, свадьбы не праздновались так, как раньше, и стал возможен развод. Влияние политики коснулось даже имен людей. В 1793–1794 годах детей называли Брут, Муций Сцевола, Перикл, Марат, Жеммап[14] и даже Челнок (Navette), Свекла (Betterave) или Жатва (Messidrice[15]). Чаще всего революционные имена получали мальчики, в особенности незаконнорожденные или подкидыши. Мода на революционные имена прошла быстро, но время от времени и в начале XIX века то тут, то там появлялись Прериали[16], Эпикуры–Демокриты или Марии–Свободы (Marie‑Liberté).