На фоне теряющего силу отца женщина обретает уверенность в себе.

Домохозяйки из городских низов весьма многочисленны. Они составляют большинство женщин, живущих в паре с мужчиной, состоящих в браке или нет. Зарегистрированный брак более распространен, особенно когда есть дети. Говорят, что простонародный образ жизни предполагает наличие женщины «у очага», что не означает «в интерьере»; бедное и убогое жилье было скорее местом, где семья собиралась, а не проживала. Хозяйка выполняла множество функций. Во–первых, она рожала и растила детей, которых в рабочих семьях было очень много, и рождаемость ничем не сдерживалась. Жена ремесленника или лавочница отправляли своих детей кормилице; самые бедные кормили детей сами, публично обнажая грудь, как путешественница третьего класса на картине Оноре Домье. Домохозяйка из народной среды повсюду таскает своих детей за собой; как только они начинают ходить, они всюду сопровождают мать — на рисунках или первых фотографиях городской жизни на улицах всегда присутствовала мать в окружении детей. Впрочем, дети очень рано начинали передвигаться самостоятельно, собираясь в целые уличные или дворовые банды. Опасности, поджидавшие детей на улице, были постоянной головной болью матерей — они боялись как несчастного случая, так и попадания в «дурную компанию». Постепенно ритм рабочего дня домохозяйки стал определяться ритмом жизни детей, в частности школьным расписанием.

Вторая функция — поддержание жизни семьи, «хозяйственные работы», включавшие в себя очень многое: женщины искали дешевые продукты, постоянно что–то выменивали, собирали остатки на рынках—в большом городе существовало много возможностей для этого; готовили еду для всей семьи, в том числе ту, что муж брал с собой на работу; таскали воду, топили печь, делали уборку в доме, стирали, а также перешивали, штопали, перелицовывали белье и одежду. Все это требовало значительных временных затрат. Во времена Второй империи начались попытки как–то рационализировать труд домохозяйки, о чем пишет Ле Пле: например, появились большие механизированные прачечные по примеру английских.

Наконец, домохозяйка изо всех сил пыталась заработать хоть немного денег, оказывая различные услуги: делала уборку, стирала, покупала и доставляла продукты (женщина, несущая хлеб, — обычная картина на улицах), торговала разными мелочами прямо на тротуаре.

Постепенно, особенно в последней трети XIX века, женщины начинают шить на дому. Прогрессивная швейная индустрия с ее разделением труда заполучила этот огромный ресурс рабочей силы. Швейная машина «Зингер» стала мечтой многих женщин; они прекратили слоняться по улицам в поисках заработка и стали заниматься надомным шитьем. На заводах заработает «потогонная система» — людей, трудящих в одном месте, проще контролировать.

Домашний «министр финансов», женщина благодаря своим заработкам располагает властью, но власть эта неоднозначна. Похоже на то, что женщины, уставшие ждать денег от мужей, постепенно побеждают. Неизвестно, каковы были этапы этого движения. К середине XIX века во Франции, которая в работах Ле Пле противопоставляется Англии, многие рабочие начинают отдавать деньги женам; это происходит не без конфликтов — скандалы время от времени потрясают предместья. Женщины, стараясь как–то справиться с безденежьем, пользуются услугами больших магазинов, делающих робкие попытки регулировать потребление и рекламировать свои товары; им часто приходится жертвовать собой и отдавать мясо и вино — мужу, сахар — детям; сами же они довольствуются чашкой кофе с молоком и сыром: «котлета портнихи» — это кусок сыра бри.

Несмотря на все трудности, это скромное финансовое управление заложило основы «бюджетного матриархата», который до сих пор можно наблюдать в небогатых семьях. У домохозяек были и другие сферы применения сил — забота о теле и душе, как сказали бы в XIX веке. В те времена медицинская помощь была практически недоступна рабочим семьям, поэтому женщины прибегали к многовековой мудрости народной медицины и современным методам гигиены. В частности, по совету Распая, этого «доктора бедняков», который обращался непосредственно к женщинам, зная их роль в семье, повсеместно применялась камфора. Об этом пишут Ле Пле и Фосийон в монографии 1856 года.

Женщины находят утешение в чтении романов с продолжением — в городах в XIX веке становится все больше грамотных женщин, и они по методике Жакото[65] учат читать своих детей, — а также в пении и танцах, и средства массовой информации (в те времена речь шла, конечно, о газетах) всячески этому способствуют. Часто они становятся очень религиозными, соблюдают все церковные праздники и общаются с другими прихожанками; это вызывает конфликты с более материалистически настроенными мужьями.

Женщина из народа говорит все, что думает, и нередко восстает против порядков как в частной жизни, так и в публичной. Часто ей приходится дорого платить за это — она становится мишенью для насилия, вплоть до «преступлений на почве страсти». Ее вмешательство в городскую жизнь становится более редким, но регулярным. Не факт, что модернизация дала ей больше власти — идентичность рабочего класса была ориентирована прежде всего на мужчин. Отсюда конфликты, проблемы с включением в общественную жизнь, уход в себя — к этому ее подталкивало буквально все (например, плакаты Всеобщей конфедерации труда, посвященные английской неделе), равнодушие к миру политики, к профсоюзам, которые ее игнорируют.

«Когда рождается ребенок, вся семья…»[66] В XIX веке ребенок больше, чем когда–либо, главенствует в семье. Его любят, в него вкладывают деньги, его воспитывают. Ребенок — наследник, с ним связано будущее семьи, ее надежды и чаяния, ее борьба со временем и смертью.

Все эти вложения в детей — о чем можно прочитать в обширной литературе о детстве — не всегда делаются ради самих детей. Вот как Стендаль говорил о своем отце: «Он любил меня не как человека, а как сына, который должен был продолжить его род»[67]. Группа важнее индивида, и понятие «интересы ребенка» появится во Франции с опозданием. Пока же коллективные интересы выше личных; ребенок рассматривается как «социальное существо».

В самом деле, ребенок не принадлежит только лишь своей семье; он — будущее нации и расы, производитель, воспроизводитель, гражданин и солдат завтрашнего дня. Между ним и семьей — в особенности бедной, которую считают неспособной как следует растить ребенка, — появляются третьи лица: представители благотворительных организаций, врачи, чиновники, которые хотят защищать, воспитывать, контролировать его. Первые социально ориентированные законы появились именно в связи с детством (в частности, закон от 1841 года об ограничении работы на производстве). Неважно, что сначала эти законы не работали эффективно. Они имеют очень важное символическое и юридическое значение — поворот от либерального права к социальному (Ф. Эвальд[68]).

Таким образом, детство — это сфера, где сталкиваются, иногда жестко, частное и публичное.

Детство также — сфера знаний, которая стала развиваться в последней трети XIX века благодаря совместным усилиям медицины, психологии и права. Эффект этих знаний противоречив. Благодаря им детство становится непостижимой тайной.

Франция была в числе первых стран, где рождаемость контролировалась и люди знали «зловещие секреты» этого (Моо[69], конец XVIII века); ребенок, безусловно, еще не «планировался» — не было такой возможности, но рождаемость уже ограничивалась: ее уровень постоянно снижался, и если в 1800 году он составлял 32 на 1000, то в 1910‑м — уже 19 на 1000; стараниями демографов рождение — дело сугубо частное–превращается в рождаемость — дело государственной важности. Таким образом, детей начинают заводить относительно добровольно — конечно, с учетом социальных и региональных различий. Согласно Э. Ле Бра и Э. Тодду, различия объясняются желанием или нежеланием семьи заводить ребенка. На передний план обычно выходят идеологические факторы. В 1861 году начинают отчетливо выделяться три региона с низкой рождаемостью — Нормандия, Аквитания, Шампань, но дело там обстоит по–разному: если в Аквитании в среднем 1–2 ребенка в семье, то в Нормандии — очень большое количество бездетных пар (например, в Орне), а больше всего детей — в местности под названием Коньяк (за двадцать пять лет супружества—9 детей и более); авторы исследования говорят даже о «невротическом поведении».