В сельской местности и в рабочей среде драки между братьями и кузенами — удобный и действенный способ сведения счетов. Бить жену — прерогатива мужчины. Побои и плохое отношение со стороны мужа — причина 8о% заявлений о раздельном проживании. Еще больше, чем неверных жен, бьют женщин расточительных и плохих хозяек. Мужья, часто пьяные, возвращаясь с работы, бьют их смертным боем. «Обед не готов, печь нетоплена», — смущенно оправдывался обвиняемый, забивший жену до смерти.

Это классическая сцена из жизни простой семьи. Жоэль Гийе–Мори исследовала сотню убийств из ревности, совершенных в Париже в конце XIX века. Они почти всегда совершались мужчинами, как правило, молодыми. Они убивали жен, чтобы «отомстить за свою поруганную честь». «Ты моя жена. Ты мне принадлежишь». Как следствие — «я тебя убиваю». В данном случае речь идет о женщинах, замужних или нет, которые действительно сопротивляются, отказываются заниматься сексом с мужчиной, который им не нравится, заводят любовника, сбегают. Эти женщины чрезвычайно Энергично и прямолинейно требуют права на свободу передвижения и выбора; они говорят о своих желаниях, жалуются на неверных, грубых мужей, импотентов или, наоборот, сексуальных тиранов. «Это был ад», — говорит одна из них. Они требуют телесной неприкосновенности, но платят за свой протест очень дорого, иногда жизнью.

Женщина — главная жертва любого домашнего насилия. Вот история Луизы Праде, любовницы Флобера, которую выгнал муж: «У нее отняли детей, лишили всего. Она живет в меблированной комнате на 6000 франков в год, без прислуги, в нищете» (письмо Флобера, 2 мая 1845 года). Тот же Флобер рассказывает о женщине из рабочей среды, имевшей любовную связь с именитым жителем Руана. Муж убил ее, положил тело в мешок и бросил в воду. За это преступление он получил всего четыре года тюрьмы. Расчлененное тело женщины — популярный сюжет газетного раздела «Происшествия» — наглядно иллюстрирует реальность XIX века: ярость по отношению к женщинам, эмансипация которых не принимается.

В народе по–прежнему широко распространена внутри– и межсемейная частная месть. Анна—Мария Зон, изучавшая юридические архивы второй половины XIX века, обнаружила уголовные дела, возбужденные по поводу преступлений, совершенных почти исключительно в простонародной среде. Луи Шевалье описал интенсивность драк в Париже в первой половине XIX века. Окрестности кабаков, танцевальных залов, где дрались из–за девицы (как правило, жертвами этих нападений становились итальянцы, слывшие великими соблазнителями), пустыри, городские окраины — вот места, на которых сходились хулиганы, чтобы свести между собой счеты. Если же вмешивалась полиция, противники выступали против нее единым фронтом. Участие посредников для выяснения такого рода отношений не требовалось.

В сельской местности вендетта в чистом виде не существует больше нигде, кроме Корсики. Тем не менее статистика убийств и административные доклады позволяют очертить «регион мести»; сюда входит вся южная часть Центрального массива: Велэ, Виваре, Жеводан. Некоторые ученые относят эту местность к регионам с патриархальным типом общества. Э. Клавери и П. Ламезон изучили огромное количество уголовных процессов и продемонстрировали разнообразие механизмов мести, рост напряженности в обществе, вызванный экономическим упадком. Как следствие общей подавленности — внезапно летящие в голову камни, эпидемия поджогов, драки со смертельным исходом и непонятное оцепенение.

В то же время авторы указывают и на участившиеся обращения за помощью в полицию. На смену частным потасовкам приходит закон. Место поджогов и драк постепенно занимают жалобы в полицию. Однако обращение в суд пока вызывает сомнения, люди смутно осознают, что благодаря судебному разбирательству все их тайны станут достоянием гласности. Возникают попытки «примирения», «полюбовного соглашения». Если они не имеют успеха, процедура идет до своего логического завершения. Признание человека уголовником, повестка в суд, заключение, к которым раньше относились безразлично, даже с некоторой бравадой, теперь считаются бесчестьем и могут служить поводом для мести. Жалобы в суд, эти свидетельства индивидуализации мировоззрения, способствуют развитию юридического аппарата и погружению этого аппарата, некогда направленного вовне, в глубь народных проблем.

Право на частную месть, частично признаваемое судами присяжных рассматриваемой эпохи, по крайней мере по отношению к убийствам неверных жен из ревности, все менее признается криминологами начала XX века: они видят в этом праве проявление примитивности, безумия, «отрицания закона, возврата к варварству и животному состоянию», по словам Брюнетьера, выразителя просвещенного мнения (Revue de Deux Mondes, 1910).

В подаче жалобы, разумеется, нет ничего нового. Ив и Николь Костан изучили обращения за юридической помощью в Лангедоке в Новое время. Мишель Фуко и Арлетта Фарж описывали обращения родственников нарушителей спокойствия к помощи полицейского комиссара и к письмам с печатью, чтобы восстановить пошатнувшееся равновесие жизни семьи. В XIX веке этот тип взаимоотношений с юриспруденцией продолжается двумя путями: исправлением под эгидой отца и изоляцией по психиатрическим мотивам (по закону от 1838 года).

Исправление под опекой отца — мера малораспространенная: больше всего предписаний —1527 — было выдано в 1869 году. Тем не менее между 1846 и 1913 годами под опекой отца находилось не менее 74 090 молодых людей. Наибольшее распространение это явление получило в департаменте Сена и в частности в Париже (75% предписаний, выданных в 1840–1868 годах, 62%‑в 1896–1913‑м). Первоначально инструмент в руках обеспеченных слоев общества, исправление под опекой семьи становится все более популярным, декрет от 1885 года освобождает бедные семьи от расходов на содержание; в 1894–1895 годах доля заявок на работы, связанные с физическим трудом, составляла 78%. Шокирующая деталь — доля девиц, находящихся на исправлении: 40,8% в 1846–1913 годах, что является очень высоким показателем (в 1840–1862 годах доля молодых возмутительниц спокойствия составляла 16–20% от общего числа нарушителей, в 1863–1910‑м — 10–14%). Отцы опасаются беременности дочерей и следят за их поведением: девственность по–прежнему является капиталом, и ее сохранение — веский мотив для изоляции девицы.

Исправление под опекой отца было предметом ожесточенных споров между защитниками авторитета отца и сторонниками «интересов ребенка», которые обвиняют семейную среду. Среди них — юрист–католик Бонжан, основатель Общества тюрем и журнала La Revue pénitentiaire, автор работы «Восставшие дети и виновные родители» (1895). В конце века становится достоянием гласности ужасное отношение к детям со стороны потерявших человеческий облик родителей. Несмотря на законы от 1889 года (о лишении родительских прав) и от 1898 года (о плохом отношении к детям), исправление под опекой отца остается в силе, постепенно сходя на нет, — вплоть до 1935 года, когда постановление, имеющее силу закона, отменило тюремное заключение, но поддержало идею трудоустройства, что было разумно с точки зрения плачевного состояния, в котором находилась исправительная система. Бернар Шнаппер подчеркивает чрезвычайно медленный темп эволюции в этой сфере, которую можно объяснить консенсусом по принципам власти между общественным мнением и юристами, находящимися в нерешительности. Тем не менее эти изменения указывают на отступление privacy под натиском государства и воздействие на семью во имя интересов ребенка как социального существа.

Закон от 1838 года позволяет семьям изолировать не только потенциально опасных сыновей и дочерей, нежеланных детей или нарушителей порядка, но и психически больных. Нет никакой связи между сумасшедшим домом и тюрьмой — наоборот, разница огромна: речь идет об изоляции по медицинским показаниям, а не вследствие правонарушений. Ни одно должностное лицо не может выдать предписания на помещение под замок без медицинского свидетельства. Робер Кастель настаивает на этом новшестве. С другой стороны, справка может быть выдана врачом в связи с девиантным поведением и никакой душевной болезни на самом деле нет, но это уже другой вопрос.