Врачи бесконечно обсуждают опасности мужского истощения. В полном соответствии с ментальностью правящего класса они превозносят идею строго размеренного расходования спермы. Супружеский секс также может привести мужчину к потере сил. Отсюда — целая серия советов, как вести себя в зависимости от возраста. Подобная литература, черпающая сведения в старых книгах Линьяка и Никола Венетта[440], указывает, как часто следует заниматься сексом, однако неизвестно, соблюдались ли эти рекомендации. Все врачи едины во мнении относительно старческого секса: для женщины после менопаузы, как и для бесплодной женщины, секс бесполезен. Мужчине следует с недоверием относиться к их ненасытности, которую никакая надежда на беременность уже не сможет успокоить. Многие врачи рассматривают пятидесятилетний возраст как критический для мужской сексуальной активности; секс в более позднем возрасте может привести к смерти.

Половой акт должен привести к беременности, отсюда — забота об энергичности соития. Медицинская мысль, далекая от того, чтобы восторгаться изысканностью и продолжительностью ласк, ассоциирует качество акта с мужской горячностью и скоростью; таким образом, врачи игнорируют проблему, возникающую в связи с преждевременной эякуляцией. Однако частота непроизвольных семяизвержений, о чем постоянно шла речь, наводит на мысль, что это очень неприятное для женщин явление было весьма распространенным. Так или иначе, очевидно, что супружеский секс на протяжении всего XIX века был быстрым и кратким; это заставляет думать, что одновременный оргазм был большой редкостью. В 1905 году Форель подчеркивает исключительную редкость этого явления среди своей клиентуры.

Однако следует избегать анахронизма. Постановка вопроса здесь иная: удовольствию партнера уделяется мало внимания. В конце Июльской монархии открытие механизма овуляции доказало, что женщина — не просто «сосуд», как думал Аристотель. Как и предполагал Гален, она активно участвует в зачатии. Однако, вопреки мнению греческого врача, для успешного зачатия женщине необязательно получать удовольствие. Осознание факта, что овуляция произойдет вне зависимости от того, испытала женщина оргазм или нет, провоцирует эгоизм мужчины. Начинается период враждебного отношения к женскому оргазму и бесполезному клитору. Тем не менее отметим, что это же открытие в некотором роде освободило женщин, которые, до того убежденные в том, что наслаждение — необходимое условие зачатия, старались не допустить его из боязни забеременеть. Даже в самом конце века многие женщины, никогда не испытывавшие оргазма, будут отказываться признавать себя беременными. Все это доказывает пропасть, разделяющую науку и ежедневную практику.

Культ девственности, романтического ангелизма и религиозный восторг, вызываемый стыдливостью, провоцируют у набожного буржуа желание превратить спальню и супружеское ложе в святилище, алтарь, на котором совершается священный акт продолжения рода. Молодой Огюст Вакери поставил в спальне своей Леопольдины церковную скамью; соседство кровати, распятия и мебели для молитвы часто подчеркивает религиозность места. Стыдливость предписывает заниматься любовью в темноте, вдали от зеркал; врачи советуют использовать так называемую миссионерскую позу; как и теологи, медики рекомендуют позы, благоприятствующие зачатию.

В какой мере сладострастие, которое супруг познал на стороне, доходит до супружеской постели? До какой степени может быть отважен мужчина и откровенна в своих желаниях женщина, чтобы это не шокировало партнера и не вызвало у него презрения и отвращения? Что они могут себе позволить без риска болезни или осуждения? Литературные источники ничего не рассказывают об этом: судебные процессы по поводу раздельного проживания не содержат никаких упоминаний о сексуальной неудовлетворенности, если только она не прячется за терминами «насилие» и «оскорбление». И лишь в самом конце века женщины отважатся публично признаться, что они отказываются практиковать оральный секс.

Секс, в настоящее время главная составляющая любого союза, в XIX веке был лишь фоном супружеской жизни. Аделина Домар показала, как прочны были в Париже того времени браки по расчету. Огромное количество дарственных между живыми супругами и распоряжений в завещаниях в пользу одного из супругов доказывает существование настоящей нежности. В этой среде бездетные супруги редко оставляют друг друга ни с чем в случае смерти, давая наследство своим родственникам. Изучение завещаний со всей очевидностью доказывает привязанность, о которой говорит и крайне редкое раздельное проживание супругов.

О супружеском сексе крестьян известно мало. Не будем, однако, утверждать, что в этой среде отсутствовала близость и царила разнузданность нравов. Здесь очень часто любовный акт совершается не в спальне. Сексуальные потребности можно удовлетворить в любой момент где угодно — на чердаке, на сеновале, в роще. Тогда крестьяне не носили нижнего белья, не знали личной гигиены, им не мешали никакие буржуазные предрассудки. Однако, как советует Мартина Сегален, не стоит недооценивать нежность супругов. Тяжелый совместный труд, решение задач сообща, воспитание детей — все это создавало между супругами тесные и прочные связи. Джеймс Ленинг отмечает, что среди крестьян Марля, небольшой коммуны на Луаре, заключаются брачные контракты на совместное владение имуществом и оформляются дарственные между супругами.

Примерно с 1860‑х начинается современная история секса. В традиционной культуре слышен глухой рокот; эротическое воображение меняется. Запертый в частном мирке буржуа начинает страдать от своей морали. Образ народного секса, диковатого и свободного, усиливает желание бегства; проституция приобретает новые привлекательные черты. Золя интерпретирует эти страдания; в шокирующем монологе директора Энбо, жадно подсматривающего за любовными утехами шахтеров, сквозит это болезненное желание. Он «с радостью согласился бы голодать так же, как они, если бы мог заново начать жизнь с какой–нибудь женщиной, которая отдавалась бы ему на куче щебня со всею силой страсти, всем своим существом»[441].

Романтический любовный код рушится. Вместе с ним у женщины исчезает волнение, связанное с чем–то запретным; соблазнение становится делом банальным. Фигура Дон Жуана деградирует и становится пассивной. «Милому другу» больше не надо скрывать свои порывы. Страсть все чаще уступает перед боязнью «неприятностей». Одновременно с этим растет страх перед женщиной. Буквально назавтра после падения Парижской коммуны почтенные граждане, испуганные тем, что преграды на пути женской сексуальности рушатся, стали совершать попытки установить моральный порядок, но это им не удалось. Ужас перед наступлением народа подпитывал сексуальную тревожность. Тема проституции захватила литературу. Максим Дюкан изобличает нарастающую порочность общества, которую Золя иллюстрирует, создавая образ Нана. Женщин–соблазнительниц становится все больше, это начинает беспокоить многих. Забыв том, что нужно устремлять глаза к небу, о полупрозрачных туалетах, слезах, вздохах и робких страстных признаниях, женщина открыто провоцирует желание; она душится тяжелыми мускусными духами. Дамы полусвета — яркий пример этого; вскоре соблазнительница, окруженная лианами и экзотическими растениями, захочет стать священной принцессой из слоновой кости.

Параллельно с этим зарождается scientia sexualis, которая вносит новизну в тактику спора. Первое поколение сексологов — от Молля до Хиршфельда, от Фере до Бине, от Крафт–Эбинга до Фореля — фрагментирует эротическое поле, кодифицирует перверсии, табуирует с точки зрения патологии то, что раньше осуждалось лишь с моральной точки зрения. Таким образом подготавливается царство секса. Домашний мир, наполненный эротизмом, становится эпицентром назревающих подземных толчков.