Именно в это время во французской литературе появляются первые описания пережитого. В 1887 году, через сорок лет после опиумных снов Теофиля Готье и «Аврелии» Жерара де Нерваля, новелла Мопассана «Орля» показывает читателю ужасающую картину внутреннего слома, раздвоения личности. Именно тогда возникает новая тревога, тревога XX века. Монстр проявляется в животности желания; он больше не Чужой; своим присутствием он нарушает самоидентичность человека.

Совсем иными выглядят в XIX веке специфические симптомы женских болезней. Удивительная физиология женщины, ее хрупкость, убежденность в том, что именно пол руководит болезнями, которые досаждают женщинам, — все это объясняет глубину проблем, которые принято называть «женскими болезнями». Эти болезни — постоянная головная боль для всей семьи, требующая большого внимания со стороны врачей, обслуживающих буржуазные семьи, и поглощающая все их время, и первейшая и самая распространенная из этих болезней–анемия. Тысячи бледных девушек заполоняют картины, фигурируют в романах и медицинских отчетах. Ангелоподобная девственница, боящаяся солнечных лучей, белоснежный цвет лица которой говорит одновременно об изяществе и угасании, вскоре станет культовой фигурой у символистов.

Многословная медицинская литература, множество научных теорий свидетельствуют о беспокойстве, которое вызывает эта странная болезнь. К началу 1860‑х годов объяснений становится очень много. Для тех, кто придерживается старинного гиппократовского мнения, анемия является результатом неустановившегося менструального цикла и невольного проявления пробуждающейся сексуальности. Поэтому они настаивают на проведении терапии, предохраняющей от всего, что хоть сколько–нибудь пробуждает страсть; настоящим лекарством они считают брак. У других практикующих врачей существовал более ханжеский взгляд: анемия являлась следствием неправильной работы желудка, символического эквивалента матки. Для третьих анемия — проявление недостатка жизненных сил; речь идет не столько о полнокровии или ретенции, сколько о «неудаче при потере девственности» (Жан Старобинский), как правило, передающейся по наследству. Эта теория придает важности женской половой зрелости, которая, как мы знаем, очень волнует врачей и романистов. Трудности, испытываемые героинями Золя при переходе пубертатного порога, ясно свидетельствуют об этом. Связанная с началом менструаций анемия в данном случае близка к истерии и сродни «пубертатному безумию».

На протяжении последней трети века появляется новая истина; отныне принято считать, что болезнь является следствием недостаточности. Дальнейшее изучение анемии и подсчет эритроцитов крови подтверждают правильность лечения препаратами железа.

Все эти перипетии побудили взрослых внимательно следить за пробуждением женской сексуальности и использовать силу морали, способную оттянуть этот момент; также девушек, у которых в ходе последних десятилетий менструации начинались все раньше, стали сразу выдавать замуж. Фантазии, вызванные этим физиологическим проявлением, способствовали созданию соответствующих условий.

Еще одна фигура, о которой стоит упомянуть, — женщина- истеричка, преследующая своих домашних, руководящая сексуальными отношениями, глухим голосом отдающая бесконечные команды. Вездесущая истерия давит на частную жизнь с тех пор, как исчезла публичная фигура страшной колдуньи. На протяжении почти всего века это заболевание считалось специфически женским. Мнение врачей, которые заявляли об обратном, не принималось во внимание. И лишь в последние десятилетия века мужская истерия заявила о себе. В иконографии больницы Сальпетриер первая фотография мужчины, страдающего этим необычным для мужского пола заболеванием, датируется 1888 годом. Истерия не оставляет органических следов; со времен Гиппократа это вносит смятение в ряды медиков. В античные времена болезнь приписывалась матке, которая якобы действовала как зверь, скрывающийся в глубине организма. Утверждалось, что желание невозможно подавить волевым усилием и что человек не в силах сдержать свое тело. Считалось, что во время истерического припадка женщина не владеет собой и поэтому ни в чем не виновата.

В конце XVIII века истерия стала предметом новых исследований. Ученые зациклились тогда на утверждении, что болезнь происходит от женской природы. В своей ежедневной практике врачи XIX века долго оставались сторонниками этой концепции, придававшей большое значение роли матки и проявлениям сексуального желания. С их точки зрения, истеричку должны были лечить гинекологи. Послушные тем же ментальным схемам, задолго до того как Мишле описал механизм овуляции, многие мужья прощали женам проблемы, которые возникали перед началом менструации. Некоторые из них бдительно следили за правильностью цикла.

Врачи, однако, на протяжении долгого времени обсуждали роль мочеполовой и нервной систем в этиологии заболевания. В середине XIX века некоторые стали придавать значение роли мозга. В 1859 году истерию назвали мозговым неврозом. Эта перемена во взглядах очень важна. Болезнь теперь связывается с качествами, которые формируют женщину, подверженную истерии, потому что она очень чувствительна, потому что ей доступны благородные чувства и эмоции. Все существо женщины связано с этим специфическим заболеванием, вызванным теми же качествами, что делают ее хорошей женой и матерью. Болезнь, по мнению Жерара Важемана, отныне выходит за рамки патологии. Надо заметить, что книга Брике была опубликована пять лет спустя после утверждения догмата о Непорочном зачатии, на следующий день после видений в Лурде, когда ангелическая антропология укрепляет свои позиции в пансионах для молодых девиц.

В период между 1863 и 1893 годами Шарко остается верным примату невроза, который он считает наследственным заболеванием, спровоцированным «нервным шоком», вызывающим проявления бреда. Если болезнь проходит бесследно, то потому, что она затрагивает только мозговую оболочку.

Вне зависимости от того, каково происхождение истерии — маточное или мозговое, она по–прежнему рассматривается как телесное проявление, не зависящее от субъекта. Болезнь, пишет Глэдис Свэйн, «воспринимается человеком, в котором она живет, как нечто отдельное от него». Это неизвестная сила, воздействие которой женщине иногда приходится терпеть, как и жестокое желание мужчины. Женщина целомудренная, даже индифферентная и холодная, рискует, как в недавнем прошлом одержимые, подвергнуться действию природных сил, которые могут сделать из нее нимфоманку.

Убежденность в этом ведет к превозношению разумного удовлетворения желания и потребности в нежности, которых требует женская чувствительность. Эта мания, которой невозможно противостоять, говорит о необходимости сексуальной гигиены, основанной на умеренности, и восхваляет мирную супружескую жизнь, которая позволит женщине без всякого риска проявить свои лучшие качества супруги и любящей матери. Мужу предстоит развить чувствительность жены, не втягивая ее в чрезмерную чувственность, что может привести к вечной угрожающей истерии.

Однако в то же время шли и другие дебаты, способные усложнить решение проблемы. Анимисты XVIII века считали истерию не результатом напряжения и нарушения равновесия между субъектом и его телом, но следствием непорядка в душе. Для Шталя эта болезнь — последствие страсти, знак конфликта, пережитого пострадавшей душой. Душа, по мнению Поля Гофмана, «мешает открыто проявлять удовлетворение и в то же время не способна высказать свое желание».

Мы видим, что эта теория предвосхищает субъективизацию тела, теоретическое обоснование которой наблюдается в период между 1880 и 1914 годами и которая приводит к появлению психологического анализа Жане[448], а потом и психоанализа. С этих пор истерия понимается как раздвоение сознания, распад личности, внутренний слом субъекта. Впервые в истории исчезнет установка о внешнем характере тела; одновременно с этим истерия перестанет считаться исключительно женской долей.