Смерть отца — один из важнейших сюжетных ходов в романах с продолжением, которые в первой половине XIX века часто описывают жизнь какой–нибудь семьи. Как говорит Лиз Кеффелек[59], только после смерти отца сын достигает зрелости и может обладать женщиной.

Тем не менее власть отца ограничивается принятыми законами и нарастающим сопротивлением этой власти в обществе. История частной жизни в XIX веке можно рассматривать как полную драматизма борьбу между Отцом и Другими.

Отмена права составлять завещание по своему усмотрению — убийство отца, согласно Ле Пле, — влечет за собой раздел состояния и разрушает власть главы семьи. В местностях, где семьи большие, этот акт встречен враждебно, в других регионах, например в Центре страны, он приветствуется и считается освободительным. В 1907 году Эмиль Гийомен объявляет устаревшие порядки патриархальных семей «эксплуатацией детей отцом» и призывает отменить их навсегда. Даже в Окситании, где традиционная культура ревностно сохранялась, напряжение в течение века постоянно растет.

В XIX веке постепенно, очень медленно, сокращались прерогативы отца, с одной стороны, под натиском конкурентоспособных женщин и детей, с другой — в связи со все усиливающимся вмешательством государства, в особенности это касалось бедных семей, главы которых обвинялись в неподобающем отношении к домочадцам. Законы от 1889 года (о лишении родительских прав) или от 1898 года (против плохого обращения с детьми) повлекли за собой усиление контроля за соблюдением интересов ребенка. Закон от 1912 года после целой серии попыток начиная с 1878 года признал наконец законным право преследования отца не только в случае похищения и насилия, но и при «умышленном соблазнении» (при наличии письменных доказательств). Сторонники закона — благотворительные организации, законодатели, священнослужители — защищают одинокую мать и брошенного ребенка.

Все более признаваемая дееспособность жен, право на развод (1884), на который все чаще подают именно женщины, как и на раздельное проживание, — все это свидетельствует о том, что отец, патриарх, сдает свои позиции. Можно проверить все до юридических мелочей: например, вопрос о праве посещения бабушки и дедушки со стороны матери детьми разведенных родителей, чьи дети остались с отцом. До Второй империи отец не имел никаких обязательств в этом отношении; в 1867 году было законодательно закреплено «в интересах ребенка» выполнять подобные просьбы предков по материнской линии.

Надо сказать, что закон медленно и робко, с опозданием, утверждает тихое, но постоянное требование, зреющее в лоне семьи, которое несет перемены. Демократичная семья, какую Токвиль наблюдал в США в начале века, не есть результат прогресса, но результат компромисса, который сам по себе является творцом новых желаний.

Существует множество этнологических и демографических исследований такого явления, как брак, поэтому нам необязательно останавливаться на этом вопросе надолго. Анна Мартен Фюжье описывает брачные ритуалы; Ален Корбен показывает медленную эволюцию чувств, эмоциональных и сексуальных потребностей; эта эволюция меняет современную пару, подчас вступая в конфликт с семейными стратегиями.

Мы напомним лишь некоторые важнейшие моменты. Вопервых, существование хотя бы одной гетеросексуальной пары автоматически означает отсутствие хотя бы одного гомосексуала и одного холостяка, этих изгоев общества. XIX век характеризуют полярные взгляды на брак, который пытается взять на себя все функции, не только функцию союза, но и секс. «Семья — это пункт обмена между сексуальностью и супружеством: она переносит закон и измерение юридического в диспозитив сексуальности, и она же переносит экономику удовольствия и интенсивность ощущений в распорядок супружества» (М. Фуко)[60]. Эта трансформация идет с разной скоростью. Буржуазия выступает здесь мотором: осознание своего тела–одна из форм самопознания. С другой стороны, отнюдь не всегда человек испытывает сексуальное влечение к своему партнеру по браку. В основе множества семейных драм — именно этот конфликт. Чем сильнее брачные стратегии пытаются скрепить узы брака, тем быстрее уходит или умирает сексуальное желание. Чем сильнее дух индивидуализма, тем яростнее он восстает против браков по сговору и расчету. Здесь кроется причина романтической драмы или преступления на почве страсти.

Вышесказанное можно проиллюстрировать двумя примерами. Во–первых, достаточно высокий и относительно стабильный уровень заключенных браков (около 16%, с небольшим снижением в эпоху Второй империи и особенно в период 1875–1900 годов). Это снижение вызвало тревогу демографов, ранее недовольных падением уровня рождаемости. Как результат — популяционистские морализаторские кампании и резкая критика не желавших вступать в брак. В то же время уровень холостяков и незамужних женщин во второй половине XIX века был весьма низок и составил соответственно 10 и 12%.

Во–вторых, снижение возраста вступления в брак. Поздний брак, брак как предприятие, был также средством предупреждения нежелательной беременности в традиционных обществах. По словам Прудона, его предки женились «как можно позже»; враждебный к зову плоти, он также находил это пред почтительным. Однако в XIX веке в буржуазной среде стала популярной идея контрацепции (хотя способы контрацепции только начинали разрабатываться), что способствовало снижению возраста вступления в брак.

Мелкие земельные собственники, рабочие и даже представители буржуазии стремятся вступить в брак как можно раньше. По словам Тэна, «в цивилизованном обществе главными потребностями человека являются профессия и партнер по браку». Это также средство ускользнуть из–под родительского гнета и жить независимо. Надо упомянуть и стремление найти более молодого и желанного партнера, в особенности это касалось женщин, которые отныне отказывались выходить замуж за стариков. Дюпен де Франкёй, автор высказывания «Старость придумала Революция», был старше своей жены на сорок лет, и такая разница в возрасте очень удивляла их внучку Жорж Санд. Кроткая Каролина Брам восстает против подобной практики: вот что она записала в дневнике 25 ноября 1864 года после свадьбы молоденькой девушки, выходившей замуж «за друга своего отца, который был вдвое ее старше»: «Мне бы это совсем не понравилось». Она влюблена в своего ровесника, девятнадцатилетнего мальчика, которого, впрочем, ее семья отвергла.

На самом деле средние показатели не много значат в сферах, тесным образом связанных с семейными структурами. Данные Э. Ле Бра и Э. Тодда весьма красноречивы. «Снижение брачного возраста демонстрирует, как общество контролировало взрослую молодежь. <…> Более поздний возраст вступления в брак — признак авторитарного типа семьи. Это приводит к появлению огромного количества холостяков, которые живут, иногда всю жизнь, в семьях своих женатых братьев или замужних сестер, оставаясь „старыми детьми", вечными дядями». В 1830‑м и, в меньшей степени, в 1901 году особенно поздно выходят замуж в Бретани, в южной части Центрального массива, в Стране басков, в Савойе и Эльзасе. Живучесть этой мальтузианской практики можно объяснить и тем, что в католических странах церковь рекомендует позднее вступление в брак как лучший способ контроля за рождаемостью.

Выбор брачного партнера — важное семейное дело. Гомогамия, даже эндогамия наблюдается во всех социальных слоях и местностях; это объясняется в том числе и формами общения: женятся на тех, кого знают, с кем встречаются. Однако не стоит забывать, что порядок социального воспроизводства (в смысле, который вкладывал в это слово П. Бурдьё) иногда нарушается поступками людей, идущих против течения.

В XIX веке эндогамных браков, единственно возможных в сельской местности при Старом порядке, становится меньше в связи с миграцией населения. Тем не менее семейные правила распространяются даже на тех, кто переезжает с места на место. Жизнь в первой половине века подчиняется сезонному ритму — овернцы или лимузенцы приезжают в Париж на временные работы; можно сказать, что они ведут двойную сексуальную жизнь: в городе в борделях и у себя на родине — в законном браке. Так было у Мартена Надо[61], брак которого был одновременно заключен по любви и по расчету: воля родителей была полностью соблюдена.