Обращая внимание соседей на несоответствие супругов друг другу, обычай неявным образом гармонизирует союз мужчины и женщины и дает им возможность проявить добрую волю и откупиться от соседей. Сумма иногда устанавливалась обычаем, но в основном в XVIII веке каждый раз договаривались частным образом. Размах мероприятия, длительность и задиристость участников зависели от этой сделки. Если же молодые отказывались платить, обманывали или жадничали, дело принимало более серьезный оборот. Агрессивность молодых людей нарастала. В начале февраля 1787 года компания молодых гончаров из провансальского города Ваража преследовала ткача Жана Эйсотье, своего сверстника, и его нареченную Виктуар Ру, шестидесятилетнюю вдову. В день оглашения предстоящего бракосочетания они захватили вдову и с шумом возили ее по улицам на тачке. Спустя неделю они подкараулили пару у дверей нотариуса, где жених и невеста подписывали брачный контракт, и облили их водой и грязью. Наконец, в день венчания они пели оскорбительные песни перед церковью[440]. Иногда в травлю включалась вся деревня, в качестве зрителей или участников, и дело принимало неслыханный размах. Посмотрим, что некто Прион, секретарь суда в Обэ, в лангедокском городке Вонаж, пишет в своей «Хронике» по поводу одного памятного шаривари: «Четверг, 4 февраля 1745 года. Господин Бодран, кожевник из города Сомьер, 64 лет от роду, брал в жены девицу Терезу Батифор, 44 лет; вместе их возраст составлял 109 лет. Девица говорит, что У нее двадцать два коренных зуба; у жениха же их только четырнадцать. Написали им какой–то более или менее подходящий возраст. Молодежь Обэ устроила им самый невероятный „кошачий концерт”. Жених не проявил должной Щедрости. Обидевшись на его жадность, молодые люди в количестве ста семнадцати человек собрались и перекрыли все выезды из деревни и сняли колеса со свадебной коляски. Господин судья при помощи пастухов самолично возводил барьеры, преграждавшие путь свадебному кортежу. Старейшие жители Обэ говорили, что никогда в этих местах никого так не оскорбляли, как этих пожилых молодоженов. Все жители Обэ вышли из своих домов, чтобы насладиться этим унизительным зрелищем. Когда все участники свадебного кортежа сели на лошадей, их предупредили, что все дороги забаррикадированы. Жених с невестой и их гости поехали окружной дорогой; а молодежь и дети двинулись следом. Шум напугал лошадей, всадники вытирали грязь, которую в них кидали; невеста с какой–то девицей или женщиной си дели в плохонькой повозке, десять или двенадцать рассерженных молодых людей взобрались туда, под их тяжестью оглобля поднялась вверх вместе с коренной лошадью. <…> Между Сомьером и Обэ есть два замка, Гаверн и Грестен, дороги к ним тоже были перекрыты. Пастухи присоединились к происходящему, звеня в колокольчики, шум был такой сильный, что слышно было в Обэ. Со всех сторон доносилось улюлюканье. То же самое ждало молодых и на улицах Сомьера; на пути их встречали импровизированные могилы с горящими свечами. В этом городе никогда не было ничего подобного; солдаты местного гарнизона стали стрелять по участникам шаривари. Их тут же схватили и заставили отвечать за преступление. <…> Господину Бодрану связали руки, посадили во главе кавалькады и в таком виде ввезли в город на посмешище жителям»[441].

Достигнув такого размаха, шаривари перестает быть чем–то тайным, скрытым, ночным. Бесчинствующие молодчики захватывают одного из молодых супругов и делают из него героя нового действа. Приемы заимствуются и а другого символического наказания, обычно применяемою к парам, в жизни которых царит раздор. Один из супругов, забитый и подавляемый, как правило, муж, гораздо реже жена, подвергается самому обидному наказанию — катанию на осле (asouade), причем наказуемый сидит спиной вперед. Для этого мероприятия достаточно, чтобы ссора вышла за пределы дома — тогда она становится достоянием общественности. Самый показательный случай имел место в Беарне; посмотрим, что там произошло. 19 апреля 1762 года некто Раймон Блази, маркировщик тканей, которые производятся в этом текстильном краю, зашел в кабак в городе Коарраз, чтобы промочить горло, и сел играть в карты; одним из картежников был хозяин заведения. Через некоторое время появилась Менина, его жена, и, сказав, что мужа якобы кто–то спрашивает, попыталась вытащить его из игры, но безуспешно. Тогда она накинулась на игроков, разорвала карты и потащила мужа домой. Все собравшиеся, недовольные пассивностью Раймона Блази, пригрозили ему, что «прокатят на осле», и действительно, решение было моментально принято. Два дня спустя местный глашатай объявил во всеуслышание, что «24 апреля, в воскресенье, состоится прогулка на осле из Лабади в Могувер и что приглашаются все желающие посмотреть на это». Назавтра объявление повторили, и вечером в воскресенье шествие началось. Впереди шли барабанщики, следом ехала двухколесная повозка, с которой местные весельчаки произносили рифмованные комментарии происходящего; далее появлялись участники мелодрамы, «наряженные в плащи и шапки, один из них верхом на осле, другой на лошади». Действо, которое продолжалось до глубокой ночи, разворачивалось в строго определенном порядке: жена — роль которой, безусловно, исполнял парень — хватала своего партнера за волосы и стаскивала с осла, затем осыпала градом ударов веретеном, которое всем демонстрировала. Следующий эпизод: игра в карты на спине осла; появившаяся супруга размахивает веретеном, хватает карты и рвет их[442]. Помимо фарса, разыгрываемого актерами, еще одна деталь вводит этот ритуал в церемониальный контекст. Если аббатства Могувера в то время и в той местности в реальности не существовало, о нем стоило бы упомянуть как о веселом братстве, которое организовывало карнавал. Такие братства существовали во многих городах — в Дижоне, Маконе, Лионе, Руане, в особенности их было много в XVI веке. Тем не менее после 1750 года в регионе Тулузы и на севере Каталонии «рогатые суды», «ослиные общества» и «плотоядные трибуналы» являются важнейшей частью ритуала, высмеивающего мужа–подкаблучника, и происходят в Пепельную среду[443], кульминационный момент карнавала.

Мы постепенно подходим к рассмотрению заключительного ритуала, без сомнения, самому особенному. Этот ритуал приводит умершего в мир иной. На протяжении всего Средневековья Церковь стремилась регламентировать бдения у постели покойного, процесс оплакивания и поминальную трапезу. Эти три момента были предметом особого спора. В то же время есть некоторые признаки того, что в ходе этих ритуалов выражалось общественное мнение. Похоронные плачи на юге Европы (aurost в Беарне, vocero на Корсике) были целым посмертным спектаклем, который устраивали женщины — большие мастерицы таких декламаций[444]. К тому же мы встречаем повсюду, особенно на западе Франции, устные свидетельства настоящих бесчинств во время бдений и по ходу похоронного кортежа; эти эксцессы говорят о коллективном желании отторгнуть покойного.

Когда в 1640 году запретили не только свадебные «шаривари», но и все «ночные сборища», «неприличные песни» и «непристойные действия», сопровождавшие любые ритуалы, возникла идея, поначалу смутная, единообразить церемонии, которые мы только что бегло рассмотрели. Что общего мы видим сегодня во всех этих обрядах?

Во–первых, очевидное сходство языка. Во всех этих ритуалах присутствует набор одних и тех же способов выражения — запахи, музыка, театрализация… Шаривари происходит по ночам, «прогулка» на осле — при свете дня; цветы и прочие «майские подарки» доставляются под дверь девушке в тишине, все остальное сопровождается невероятным шумом. Все эти ритуалы при известных обстоятельствах могут дополнять друг друга. К тому же эти способы выражения, без сомнения, являются одним из признаков праздника: сопровождают шествия, карнавал и праздник мая, устанавливают вехи в календаре.