Такая нетерпимая позиция была характерна и для Бухарина, чья роль во внутрипартийных битвах коренным образом изменилась в результате событий 1924–1925 гг. Вначале его роль ограничивалась лишь поддержкой антитроцкистской кампании; затем, когда триумвират неожиданно распался, Бухарин оказался в центре дискуссии. Зиновьев и Каменев, ранее непревзойденные защитники умиротворения крестьянства, вначале поддерживали новую аграрную политику. Но позднее, изменив свое мнение о последствиях этой политики и завидуя растущей власти Сталина, они перешли в оппозицию осенью 1925 г. Подобно троцкистским левым, с которыми они объединились в последующие годы, они атаковали методы сталинского руководства через партийный аппарат, а также экономическую политику большинства и официальную интерпретацию нэпа, включая идею построения социализма в одной стране {626}.
С распадом триумвирата Бухарин выдвинулся в солидеры возглавлявшегося Сталиным большинства — естественное развитие событий, так как Бухарин был главным автором оспариваемой политики. К лету 1925 г. она стала составной частью его собственного пересмотренного понимания революции и строительства социализма в Советской России. Его экономическая программа и в известной мере его более широкие программные теоретические взгляды стали официальной доктриной партии. Поскольку он занимал на высоком посту совершенно ясную политическую позицию, считалось, что он вдохновляет и организует политику большинства и, более того, является официальным толкователем господствующей ортодоксии; в результате он стал главной мишенью оппозиционных нападок. Начиная с 1925 г. он был втянут в постоянную борьбу как главный участник конфликтов, в которых бухаринизм, или «бухаринская школа», как тогда говорили, являлся центральной темой {627}.
Эти напряженные политические обстоятельства, очевидно, повлияли на формулировки и на суть мыслей Бухарина о главных вопросах дискуссии. Между 1924 и 1926 гг. он разработал особую программу индустриализации и дал теоретическое обоснование тому, как она приведет к социализму в СССР. Единственный среди участников дискуссии, он старался построить общую теорию экономического, политического и социального развития. Его идеи, однако, были редко изложены систематически или хотя бы бесстрастно. Их отдельные элементы содержались в его пылких полемических речах и статьях {628}. В результате, как Бухарин молчаливо признавал в 1926–1927 гг., когда он приступил к серьезному пересмотру, первоначальные предложения его экономической программы 1924–1925 гг. были недостаточны во многих отношениях. Некоторые являлись следствием просчетов, другие проистекали из воинствующего характера дебатов. Вынужденный утверждать и защищать то, что он считал элементарными истинами, Бухарин преувеличивал свою аргументацию и недооценивал чужую. Охваченный страстным революционным воображением и чувством революционной правоты, он, подобно другим, чаще отзывался на возражения своих оппонентов, нежели на реальные экономические условия страны. И самым важным вызовом со стороны оппонентов был «закон первоначального социалистического накопления» Преображенского.
«Закон» Преображенского явился грандиозной мозаикой из проницательного анализа, широких исторических аналогий, теоретических новшеств и соображений, связанных с экономической политикой. Благодаря глубокому анализу «закон» явился крупным вкладом в дискуссию по вопросу индустриализации. Начиная с 1921 г. внимание руководства было сосредоточено на восстановлении довоенного уровня (1913 г.) разрушенной экономики, особенно индустрии, а это предполагало возобновление работ поврежденного и бездействовавшего производственного оборудования. Преображенский имел в виду не эти краткосрочные цели, а то время, когда существующие промышленные предприятия будут действовать на полную мощность. Доказывая, что судьба социализма в Советском Союзе зависит от быстрой индустриализации, он поднимал проблему приобретения ресурсов для интенсивных капиталовложений, особенно в сектор производства средств производства. Большая программа капиталовложений была необходима не только для возмещения непродуктивного потребления и обычной амортизации основного капитала после 1913 г., но и обеспечения расширения и технологической реконструкции индустриальной базы, унаследованной от старого режима {629}.
Отсталость экономики Советской России, более чем временная разруха, вопросы дальнейшего развития промышленности, а не просто ее восстановления, были главной заботой Преображенского. По этой причине он формулирует долгосрочные проблемы индустриализации гораздо яснее, чем это делалось ранее, и прокладывает путь к постепенной переориентации в экономических дискуссиях. Он считал, что официальные взгляды на экономику отражают иллюзорную веру, подкрепленную относительной легкостью и низкой стоимостью восстановительного периода, будто прибыль, достаточная для широкой индустриализации, может быть получена внутри самого государственного промышленного сектора. Он доказывал обратное: раньше, чем удастся достичь накопления, которое может самостоятельно образоваться внутри государственного сектора, должен существовать первоначальный период, в течение которого большие суммы извлекаются главным образом «из источников, лежащих вне комплекса государственного хозяйства», и концентрируются в руках государства. Рассматривая ограниченные альтернативы, возможные в изолированной Советской России, Преображенский пришел к выводу, что существенным источником капиталовложений может быть только крестьянское хозяйство. Его решение задачи быстрой индустриализации заключалось в предварительной интенсивной перекачке прибавочной стоимости из крестьянского в промышленный государственный сектор {630}.
Для придания своим доказательствам большей наглядности и теоретической последовательности Преображенский провел аналогию между этим периодом «первоначального социалистического накопления» и ранней стадией развития капитализма, которую Маркс назвал «первоначальным капиталистическим накоплением». Он добросовестно воскрешал в памяти Марксово представление о том, как зарождающийся капитализм паразитировал на эксплуатации некапиталистических экономических форм, используя «систематическое ограбление» (колониальные грабежи, экспроприация, непосильные налоги), приобретая добавочный капитал «всеми способами принуждения и разбоя». Преображенский не защищал подобные методы для социалистического накопления; некоторые из них были «неприемлемы принципиально» {631}. Но он сохранил термины «эксплуатация» и «экспроприация», характеризуя извлечение прибавочной стоимости из крестьянского хозяйства, и утверждал, что один из секторов, социалистический или частный, должен «поглотить» другой. Его аргументация, что было еще менее тактично, определенно означала, что отношения между государственной промышленностью и крестьянским хозяйством были сопоставимы с отношениями между капиталистическими метрополиями и их колониями. Оппоненты Преображенского обвиняли его в том, что крестьянство в его представлениях играло роль колоний рабочего государства. Он позже смягчил наиболее вызывающие определения и образы, но они не были ни прощены, ни забыты.
На самом деле суть плана Преображенского была менее жестока, чем подразумевающаяся аналогия. Отвергая насилие и конфискацию как недопустимые методы, он предлагал, чтобы новый капитал накапливался в результате «неэквивалентного обмена» в рыночных отношениях между двумя секторами, а это было бы, по его мнению, более эффективным и менее раздражающим крестьянство, чем прямое налогообложение. Государственная промышленность должна была использовать свое уникальное сверхмонополистическое положение, чтобы преследовать политику «цен, сознательно рассчитанную на отчуждение определенной части прибавочного продукта частного хозяйства во всех его видах» {632}. Цены на промышленную продукцию должны быть искусственно повышены, тогда как на сельскохозяйственную — соответственно занижены, то есть государство покупало бы по более низким ценам, а продавало бы по более высоким. Это предложение, в сущности платформа левых после 1923 г., было непосредственно направлено против официальной политики. Преображенский пренебрежительно относился к усилиям руководства уменьшить расхождение между промышленными и сельскохозяйственными ценами. Напротив, он определял структуру цен 1923 г. («ножницы») как ключевое средство общественного накопления.
