И снова, с прежней неотвратимостью, сталинские уступки и бухаринские победы оказались пустым звуком. В обмен на номинальную поддержку Бухариным, Рыковым и Томским принятых на пленуме резолюций и предоставленное Рыкову право выступить на пленуме с тезисами по индустриализации Сталин, видимо, согласился несколько уменьшить капиталовложения и прекратить преследования сторонников Бухарина. Первая его уступка была настолько минимальной, что явилась крупным поражением правых, а второе обещание он просто игнорировал ^{1186}. В соглашение входило также, по всей видимости, назначение Угланова наркомом труда, что тоже было сомнительным успехом для правых, поскольку он сменил на этом посту бухаринского союзника — сотрудника Томского Шмидта. В любом случае должность Угланова давала ему мало власти, и пробыл он на ней недолго ^{1187}.

Достигнутый компромисс дал фракциям в Политбюро возможность проявить мнимое единодушие на Пленуме ЦК. Однако видимость эту соблюдали без особого рвения, а заседания пленума принесли правым явное поражение. Осторожный доклад Рыкова о промышленности был встречен шумным неодобрением сторонников генсека ^{1188}. Затем Сталин выступил с речью, выдержанной в более резких, чем когда-либо, тонах, на тему «о необходимости иметь побольше капитальных вложений» (иначе гибель и опасность «правого уклона»). Что еще более важно, хотя резолюции пленума отражали бухаринское влияние (или сталинскую нерешительность) в области сельского хозяйства, они впервые были в значительной степени сталинскими по содержанию. Они одобряли сталинский подход к индустриализации, называли «правый уклон и примиренчество» главной опасностью и объявляли первую после 1921 г. широкую партийную чистку — на этот раз еще бескровное удаление нежелательных элементов. Хотя последняя резолюция была направлена против «чуждых элементов», не могло быть сомнений, кто является ее настоящей мишенью ^{1189}. Будучи не в состоянии вмешаться в происходящее, но не желая своим присутствием санкционировать решения, Бухарин бойкотировал пленум ^{1190}.

Если вообще нужны были дополнительные доказательства, то бесполезность компромисса со Сталиным была снова продемонстрирована месяц спустя, когда он завершил завоевание «вотчин» Бухарина и Томского. Во время одного из своих редких выступлений в Коминтерне он лично подал сигнал к захвату этой международной организации. Это произошло на заседании ИККИ 19 декабря. На повестку дня был поставлен вопрос о твердой антисталинской оппозиции в руководстве немецкой компартии. Заклеймив «трусливый оппортунизм» бухаринских сторонников в Исполкоме — Эмбер-Дро и Таски, Сталин предложил изгнать из партии немецких правых и «примиренцев»: «…нельзя терпеть дальше существование таких людей в составе Коминтерна» ^{1191}. Несмотря на протесты Бухарина в Политбюро, скоро последовала волна исключений, затронувшая, в числе прочих, Брандлера и Тальгеймера. Параллельно шла подготовка к репрессиям и в других партиях, и в 1929 г. произошли массовые исключения зарубежных коммунистических руководителей, бывших союзниками Бухарина или сочувствующих ему ^{1192}. Сталинский захват центрального аппарата Коминтерна символизировала фигура Молотова, пришедшего там к власти и не обладавшего необходимыми данными для работы в области международной политики, как и сам Сталин.

Падение Томского, чему предшествовала такая же закулисная подрывная деятельность, как и в московской парторганизации, произошло на VIII съезде профсоюзов 10–24 декабря. К началу ноября сталинская кампания дискредитации руководства спровоцировала жалобы со стороны профсоюзных работников на «такую атмосферу, что совершенно невозможно работать» ^{1193}. После открытия съезда Томский и его сторонники в руководстве профсоюзов оказались в меньшинстве среди партийных делегатов, контролировавших повестку дня, и потерпели поражение по двум важнейшим вопросам. В первом случае речь шла об одобрении ноябрьских резолюций Центрального Комитета и, таким образом, официальном согласии профсоюзов с политикой индустриализации, против которой яростно выступало их руководство ^{1194}. Итог борьбы решался в кругу партийцев, но она продолжалась намеками и в дебатах на официальном съезде. Если возглавляемые Куйбышевым сталинисты пели хвалу повальной индустриализации, то Томский и его сотрудники возражали против кампании индустриализации, которая измотает рабочий класс и превратит профсоюзы в «арестные дома». Лебединой песней Томского и возглавляемого им руководства была защита традиционной роли профсоюзов времен нэпа: «…профсоюзы существуют для обслуживания масс» — принцип, который теперь отвергался как «узкая цеховщина» и аполитичный подход. Наступающий порядок был провозглашен новым сталинским лозунгом: «Профсоюзы — лицом к производству!» ^{1195}.

Десятилетие профсоюзного руководства Томского закончилось вторым его поражением. По распоряжению Политбюро делегаты-партийцы проголосовали за кооптацию в Центральный совет профсоюзов пяти членов, назначенных Сталиным. Томский попытался блокировать кандидатуру Кагановича, заявив, что таким образом создается «двоецентрие» и что профсоюзам навязывается «политкомиссар». Потерпев поражение, Томский 23 декабря снова подал заявление об отставке. Заявление было отвергнуто, но он отказался вернуться на свой пост и оставался главой профсоюзов лишь номинально ^{1196}. Томский и почти все профсоюзные руководители (большинство из них, как и сам Томский, были зачинателями большевистского профсоюзного движения) были официально смещены со своих постов в июне 1929 г. Ниспровержение это было настолько массовым и беззаконным, что Каганович счел нужным дать объяснение: «Могут сказать, что это нарушение пролетарской демократии, но, товарищи, давно известно, что для нас, большевиков, демократия — не фетиш…» ^{1197}.

В ноябре-декабре Бухарин, Рыков и Томский перестали быть ведущими членами разделенного руководства, принимавшего решения путем компромисса, и стали оппозиционным меньшинством сталинского Политбюро, безвластным и оказывающим все меньше влияния на политические решения. Если не считать Рыкова, роль их стала менее, чем минимальной. Бухарин формально оставался редактором «Правды» и политическим секретарем Коминтерна, однако, подобно Томскому, в знак протеста в декабре отказался от своих постов и так на них уже не вернулся ^{1198}.

Они оказались в таком положении потому, что приняли, но проиграли бой оружием закулисной аппаратной политики, в которой Сталин был непревзойденным мастером. За исключением «Заметок экономиста», опубликованных после долгих колебаний в сентябре, Бухарин избегал открытой оппозиции: «Расчет говорит: надо действовать осторожно», — объяснял он Каменеву ^{1199}. Теперь, когда единственной альтернативой было полное молчание, он изменил свое мнение. В конце 1928 г. и в январе 1929 г. он трижды высказывался публично против сталинской «генеральной линии». Все три протеста появились в «Правде» и были обращены к политическому благоразумию и совести Центрального Комитета. И хотя Бухарин воздержался от прямых нападок на Сталина, его гневные слова, вне всякого сомнения, несли на себе отпечаток горячей оппозиционности.