В комнате было душно. Раскаленные за день стены домика дышали липким теплом, навевали сонливый дурман. Открытое окно не помогало.

Перед глазами встал город.

В такое время там на улицах людно. Работают магазины, ларьки, кинотеатры. А тут уже царит сонная тишина. Несколько раз где-то прозвучал женский голос: «Же-ня! Же-ня, пора спать!» — и снова стало тихо. Где-то у соседей хрюкнул поросенок, лениво гавкнула собака, и все затихло. Только на стене равнодушно тикали ходики, отсчитывая секунды новой жизни, которая для Галины началась так неудачно.

«Вот так, вот так! — казалось, говорил маятник. — И всегда будет так, так, так!»

«Неужели и впрямь я не приживусь здесь? — думала Галина. — Неужели всегда будет так?»

«Так-так!» — отвечали ходики.

Сонную тишину улицы нарушил чей-то негромкий, сдержанный разговор. Потом шумно, с шутками и смехом прошла большая ватага молодежи, расходившаяся из клуба.

Перед глазами Галины предстало злое лицо Степана. За что он так возненавидел ее, за что так безжалостно и грубо оскорбил? Неужели такими поступками он действительно завоевывает себе авторитет вожака? Как это низко, подло… А с каким настроением она ехала сюда, какие картины рисовала в своем воображении! Девчонка! Нелепая детская романтика… Да, в реальной жизни все значительно грубее, сложнее. Но как жить, если не видеть впереди чудесной цели, к которой всегда надо стремиться? Если все, о чем мечтала и чему хотела посвятить себя, здесь никому не нужно, то зачем же она ехала сюда?..

Путались мысли, разболелась голова. Галина заставляла себя уснуть, начинала считать до ста, но ничего не помогало. Тяжелые мысли не давали уснуть.

Может, она еще жила детскими помыслами, похожими на игру? Ведь известно, что у детей каждый день новое увлечение. Возможно, и она еще не вышла из того возраста с его наивным пониманием жизни, а увлечение садоводством и виноградарством — очередная выдумка детского воображения, о чем она через полгода забудет? Ведь когда-то мечтала стать летчицей, педагогом и даже водолазом, ищущим сокровища на морском дне в затонувших пиратских кораблях… Может и впрямь не место ей в этой неприветливой деревне?

Перед глазами возникла городская квартира с газовой плитой и ванной комнатой, с библиотекой. Все такое любимое, обжитое, знакомое до малейших мелочей. В груди защемило. Захотелось хоть одним глазом взглянуть на тот родной мир, где она прожила столько времени, тихо, беззаботно и счастливо. Показалось до боли нелепым и странным: как она могла отказаться от той жизни, променять ее на такую тяжелую, беспокойную и неустроенную?

Представила, как она с чемоданом и пальто в руках робко входит в родительский дом. Тетя Фрося привычно и радостью бросается навстречу, обнимает, целует. Мать оторвется от чертежного стола, также поцелует, скупо улыбнется, сделает вид, что ничего особенного не произошло, и скажет:

— Поди отряхни пальто, видишь, как запылилось. Сейчас обедать будем.

И все это — чтобы успокоить Галину.

Так мама — человек с крутым характером, в деда Назара пошла. Не любит менять своих решений. Возможно, в душе и будет радоваться ее возвращению, но ни за что не покажет этого. Наоборот, уже где-то после обеда, когда Галина успокоится, посадит ее перед собой и строго отчитает. Начнет примерно так: «Я не перечила твоему желанию ехать в колхоз, потому что уважаю в людях самостоятельность. Самое ценное в человеке — его целеустремленность. Решила — добивайся своего. А ты оказалась трусом, дезертиром». И начнет излагать свои принципы. Будет говорить жестко, резко. Но только один раз — больше не будет повторять.

Впереди же у Галины останется самое страшное — разговор с отцом. Он придет с какого-то заседания, как всегда поздно, увидит Галину и весь засияет от радости. Своих чувств не умеет скрывать.

— Ну, кто был прав? — спросит. — Говорил тебе, что ты еще зеленая. Впредь тебе наука. Будешь знать, как отца не слушаться.

Все это скажет с нарочитой строгостью, а сам пожалеет Галину и будет радоваться ее возвращению.

Именно этого она больше всего боялась.

«Нет, мама права — бросить сейчас все и вернуться в город — значит не уважать себя!» — думала она.

Если в такие годы хоть один раз сделаешь что-то вопреки своим убеждениям — это будет началом твоего падения. Ты потеряешь свое лицо, можешь навсегда остаться безвольным человеком, который боится, избегает трудностей. Появится желание всегда идти легким путем. Тогда жизнь твоя, вместо тернистого, но прямого пути, будет петлять по неровной, заячьей тропе. И не будет ни радостей побед, ни ощущения гордости, ни уважения к себе. Постепенно потеряешь интерес, стремление к лучшему, к усовершенствованию, исчезнет цель, облагораживающая человека, окрыляющая душу. И так шаг за шагом из человека вырастет обыватель, мещанин с узким личным мирком. Он постарается отгородиться от всех скорлупой своей квартиры. Вся его цель — поудобнее приспособиться, жить в достатке, без забот и волнений. Безмятежный и спокойный, он бережет свое здоровье, а для чего? Ведь он, по сути — живой труп.

И все это может произойти из-за первого же неправильного шага.

«Нет, только не это!» — подумала Галина и вдруг вспомнила председателя колхоза, его взгляд, полный иронии и скрытой насмешки.

— Я еще вам докажу! — громко, со злостью упрямо произнесла девушка.

Бабка Степанида проснулась, думая, что ее позвали. Подошла к двери.

— Что тебе подать, доченька, воды? — спросила тихо.

Никто не ответил. Галина спала.

С больной ногой, как и говорил фельдшер, Галина пролежала три дня. Когда уже можно было ступать, решила-таки идти на ферму. Оделась в старое ситцевое платье, обула ботинки на низком каблуке, которые собиралась носить только в непогоду.

Вслед за заведующим фермой Егором Лямкиным, толстым неуклюжим мужчиной лет тридцати пяти, переступила порог свинарника и остановилась. Показалось, что она сейчас задохнется от невероятной вони. Но в следующий миг, боясь, что заметят ее нерешительность, бросилась за Лямкиным. Шла, стараясь не ступать в грязь.

Лямкин остановился посередине свинарника.

— Вот это будет твоя группа, — кивнул он влево, где за обгрызенной деревянной загородкой лежало десятка три свиней. Они щурили глаза и удовлетворенно похрюкивали.

— Рацион — известен, а что и как делать — девушки расскажут. Тут ума институтского не надо. Справишься! — закончил Лямкин, скользнув по девушке взглядом, вынул что-то из кармана, положил в рот и, пережевывая, лениво побрел к выходу.

Галина посмотрела на равнодушную спину Лямкина, на толстую розовую шею, и ей захотелось заплакать, выбежать из этого приплюснутого, с кривыми стенами и прогнувшимся потолком помещения. С безвольно опущенными руками она стояла и оглядывалась вокруг.

Две свиньи за перегородкой что-то не поделили между собой. Одна толкнула вторую, и та с визгом метнулась в сторону. Галя тоже инстинктивно отскочила.

— Ах ты мой пузатенький, колобок мой кругленький, — услышала позади ласковый голос и оглянулась.

Блаженно хрюкая, через весь станок разлеглась огромная свинья. Возле ее живота, налезая друг на друга, беспорядочно толкались десятка полтора розовых поросят. Настя Малько в клеенчатом фартуке сидела на корточках, брала то одного, то другого поросенка, прислоняла их розовыми пятачками к соскам и разговаривала с ними.

«А они ее не укусят?» — подумала Галина.

Настя приподнялась и улыбнулась.

— Галочка, пришла уже? Вот и хорошо!

Она выбежала из-за ограды, откинула с раскрасневшегося лица рыжие кудри и звонко окликнула:

— Люба, подмога пришла!

Подошла невысокая, робкая на вид девушка, тихо поздоровалась.

Галина вымученно улыбнулась, беспорядочно отвечая на вопросы. Сама не понимала, что с ней творится. Смелая, всегда гордая, а иногда даже дерзкая, здесь растерялась. Так удручающе подействовала на нее вся эта обстановка. Сейчас действительно была причина для того, чтобы посмеяться над ее беспомощностью и растерянностью. Но девушки смотрели доброжелательно, улыбающимися глазами.