Матвей Лукич быстренько написал распоряжение. Ребята ушли.

Их не было вплоть до вечера. И только в темноте к коровнику, из которого весь день не выходил Матвей Лукич, подползли трактора.

Оказывается, ребята пробили в блочной скирде узкую траншею и волокушей оторвали от нее тонны две слежавшейся соломы. Тянуть по снегу нельзя было: копна перевернулась бы или засела в сугробе. Подложили под солому огромный лист железа, на котором во время ремонта раскладывали детали. В листе пробили дырки и цепями закрепили его к тросам волокуши. Так и притянули солому прямо к воротам коровника.

На шестой день под вечер ветер утих. Потом всю ночь сыпал снег.

Утром, выйдя из дома, Галина остановилась зачарованная. Словно и не было метели. Мертвая тишина висела над селом. Воздух прозрачный, чистый, небо голубое, выметенное, без единого облачка. Все вокруг покрыто рыхлым снегом. Он и поглощал все звуки.

Солнце только что выкатилось из-за горизонта, заливая все вокруг холодным сиянием. Дома словно съежились, притаились под пушистыми снежными шапками. Желтоватый дым из дымоходов поднимался вертикально вверх, высоко-высоко, словно стволы гигантских деревьев.

Казалось, что все вокруг отдыхает. Волшебная картина вызвала у Галины восторг. Так хорошо она чувствовала себя только в детстве, когда просыпалась солнечным утром в чистой просторной комнате. Где-то за стеной на кухне еле слышно звякала посудой ласковая тетя Фрося. Размеренно отстукивал мягкие удары тяжелый маятник часов. Солнце, пронизывая тюлевую гардину, оставляло ее рисунок на полу, где, щуря глаза, разлегся кот Дымок. То ли от того, что все вокруг пронизано солнцем, то ли потому, что вся жизнь впереди, а возможно, от чего-то другого, Галина, счастливая, смеялась, переполненная каким-то радостным чувством, спрыгивала с кровати и босиком бежала на кухню.

Точно так же и сейчас, засмеявшись неизвестно чему, она забежала в кухню, весело крикнула бабушке Степаниде, которая возилась у плиты.

— А утро какое хорошее!..

— У нас всегда так. Теперь надо ждать оттепели.

Галина быстро обула сапоги, надела пальто, вязаную шапочку. Она решила осмотреть сад.

Идти было легко. Такой рыхлый и невесомый был снег, что Галина не чувствовала никакого сопротивления. Она шла, оставляя глубокие борозды. Чуть поодаль на белой равнине виднелись еще чьи-то следы.

В Козьей балке увидела Тимофея, доярку Веру и Сергея Перепелку. Метрах в двадцати впереди них шел вдоль ряда Федька. А еще дальше, просто по полю, двигалась подвода.

— Все в порядке, — крикнул Галине Тимофей. — Стоят, выдержали!

Раздался выстрел. Галина увидела, как, высоко вскидывая ноги, бежал по снегу Федька с ружьем в руке. Он нагнулся и поднял что-то серое.

— Зайца убил! — проговорил Тимофей.

— Вот он! А тяжелый… — кричал Федька, держа зверька за ноги.

Все подошли.

Заяц действительно был большой. С рыжеватого бока возле передней ноги сочилась кровь. Вторая дробинка вспорола на лбу кожу. Глаза Федьки сияли радостью, а ноздри трепетали от возбуждения.

— Теперь охота будет правильная. Я так и знал, что сегодня буду с добычей. Спал, видимо, косой. Я его отпустил подальше и потом уж припечатал. Очевидно, в сердце попал, — хвастался Федька.

— А он уже стреляный. П-посмотри: ухо оборвано, словно у помеченной овцы, — засмеялся Сергей.

Действительно, на кончике уха был вырван треугольный кусочек. Рана давно зажила. Возможно, это след дробинки, а возможно, лоскуток уха остался в зубах лисы, не сумевшей удержать добычу.

— Заяц уже дохлый был, а ты в него стрелял! — подтрунивал Тимофей.

— Сам ты дохлый!

— Может, у него не только ухо, но и бок был прострелен в прошлом году? Посмотри, нет ли дырок.

— Дырки в твоей голове, — огрызнулся Федька. — Моль, видно, ее побила, вот и гуляют сквозняки. Ты, парень, продай свою дырявую макитру, купи другую, может, лучше будет соображать…

В этой словесной перепалке не было и крупицы злости. Так, переговариваясь, они дошли до конца сада.

— Что это дед Яким там делает? — спросил Сергей, наблюдая за подводой, которая, сделав по полю полкруга, возвращалась в село.

— Кажется, что-то сеет, — засмеялась Вера. — Чудак дедушка, стал совсем как ребенок.

— Сама ты чудачка! — вдруг разозлился Федька. — Такую голову, как у деда Якима, дай бог каждому иметь. Да умнее его никого в селе нет. А ты еще насмехаешься. Кто бы говорил…

«А сам с дедом Якимом всегда ругается», — подумала Галина.

Дед подъехал, остановил кобылу. Он был в неизменной шапке и кожухе, подпоясанным солдатским поясом.

— Хоть бы закурить кто дал. Просто страдаю без проклятого зелья!

— Пожалуйста, дедуля, курите! — услужливо открыл портсигар Федька. — Что, махра кончилась?

— Кисет куда-то делся. А куда — сам не знаю. Выезжал из села — был, а сейчас словно провалился. А хороший был кисет, еще Алена, покойница, вышивала. И как я, старая ворона, мог его потерять! — жаловался дед.

— А вы с махрой его не посеяли? — спросил Федька.

— Что-что? — переспросил дед.

— Мне показалось, что махру вы здесь высевали. Вот, думаю, догадался дед Яким. Глядишь, весной и вырастет табачок. Только кисет посеяли зря, — серьезно сказал Федька, но Галя видела, что глаза его снова стали озорными.

Дед зажег сигарету.

— Да… Грамотный ты парень.

— Да ну? Два универмага окончил и пехотно-балетное училище. Теперь вот практику отбываю за баранкой трактора, — сел на своего конька Федька. — А трактором управлять — не то, что кобылой: тпру да но! На ней только и осталось махорку по снегу сеять.

— Ну и въедливый ты, Федька, как посмотрю на тебя, — добродушно проговорил дед. — Все у тебя с подковыркой. Не табак, а морковь и капусту в поле разбросал. Подгнившие остатки из погреба выбрал. Думаю, лучше пусть пойдут на полезное дело.

— На какое же дело? — удивленно спросила Галя.

— А для зайчиков. Снега вон сколько, чем же им питаться?

— Кормить вредителей? — фыркнула Вера.

— Лучше бы свиньям отдали, — высказал свое мнение Сергей.

— Свиньи свой рацион получают, а зайчикам никто не отпускает. А есть они должны? Жить же хочется… А иначе — весь сад погрызут.

— Стрелять их надо. Вот посмотрите, какого свалил! — Федька бросил на подводу зайца и, подпрыгнув, сел сам. За ним на телегу забрались и остальные.

Дед Яким искоса взглянул на зайца, но ничего не ответил, дернул вожжи. Кобыла тронулась с места.

Минуту ехали молча. Колеса поскрипывали, почти до колодок утопая в снегу.

— Никогда я, дедуля, не думал, что вы такой жадный, — сказал вдруг Федька.

— Что-что? — обернулся к нему старик.

— У меня последнюю папиросу выпрашиваете, а сами махорочку экономите…

— Какую махорку? Я же говорю…

— А это что такое?

Только сейчас дед увидел, что его кисет заткнут за пояс.

— А, чтоб тебя! — ударил руками о полы дед. — Вспомнил! Теперь все вспомнил. Я ж знаю, что брал с собой. В поле хотел зажечь и только раскрыл его, а у Крали, значит, регламент наступил. Раз — и остановилась. Я в спешке сунул кисет за пояс и начал ее уговаривать, бился, бился, а она свое отстаивает. Потом тронулась, а я уже и забыл, куда положил кисет. Все на телеге перелопатил — не нашел. Вот история!..

Дед обрадовался, потянул кисет, и вся махорка веером высыпалась на снег.

Федька засмеялся.

— А еще говорите, что не сеяли табака!

— Вспомнился мне один случай, — улыбнувшись, начал дед. — Давно это было. Я еще озорным петухом тогда ходил. Работал у нас на стройке не то счетовод, не то нормировщик, одно слово, как Сергей — по бухгалтерской части, а фамилия — Хволый. И хоть фамилия так себе, а сам он был парень бедовый. В активистах ходил. Очень любил разные лекции и доклады произносить. Его, бывало, хлебом не корми, пусти только к трибуне похвастаться. Что он только не рассказывал! И о глубинах морских, какие, значит, там твари живут, и против бога агитировал, и о жизни на Марсе… Вот как-то в полдень прибегает он ко мне. «Слышь, — говорит, — Яким, хочу я сделать один доклад и нужно мне кое-что сказать о земледелии. Ты, мол, в сельской жизни разбираешься, помоги» — «Хорошо, — отвечаю, — завтра подготовлю вопросики такие», — «Тезисы», — говорит. — «Конечно, конечно, тезисы». Ну, написал ему на трех листах — как и что на полях делается и, между прочим, наплел там такого! Думаю, пусть посмеется парень. Через день видим на заборе объявление. Пошли мы в клуб всей бригадой. В зале людей — не протолкнешься. Кино интересное должно было быть, а перед кино всегда выпускали этого Хволого. Выпорхнул он вот к трибуне и начал говорить, как всегда, о международном положении, а потом о том, что вот, мол, как дружно живет у нас город с селом, помогают друг другу. Начал перечислять, что идет из города в село, какие машины, инвентарь, инструменты и прочее. «Все это сделано руками рабочих, — объяснил Хволый. — А теперь посмотрим, что дает деревня городу… Все вы знаете макароны, любите, значит, употреблять их с маслом или в супе. А знаете, сколько затрачивается крестьянского труда на выращивание этой культуры? Осенью, после полива, высевается обычная вермишель. Всю зиму она укореняется, весной ее пропалывают, подкармливают, поливают, а осенью косят готовые макароны…». И пошел, и пошел! Зал хохочет, каждый пытается остановить друг друга, чтобы послушать дальше, а он шпарит. Стоит на трибуне, нос в бумаги воткнул и сыплет все то, что я ему написал… Вот насмеялись все! Потом уже на сцену его не выпускали, а мальчишки начали дразнить «Макаронином».