Километров в пятнадцати от города грузовик свернул с шоссе и побежал по неровной грунтовой дороге, тянувшейся между полями пшеницы. Позади клубилась пыль. Машина то и дело наклонялась на ухабах, Виктора и Галину бросало от одного борта к другому, а шофер, равнодушный ко всему на свете, тянул свою бесконечную песню. Слов было не разобрать, слышался только мотив, убаюкивающий, протяжный и печальный. Песня напоминала что-то давно отжившее, извозчичье.

Целый час подпрыгивали на размытой дождями и разбитой колесами дороге. Поля кончились. Машина свернула с дороги и помчалась прямо по степи.

Приятно так ехать. Не слышно ни стука, ни скрипа. Колеса катятся мягко, бесшумно. Отпусти руль, и все равно машина будет мчаться прямо вперед — ничто ее не остановит.

Несколько минут ехали вдоль извилистой котловины, по дну которой когда-то, много-много лет назад, бежала река. На пологих берегах то тут, то там проглядывали бурые, ячеистые глыбы ракушечника.

— Гляди, гляди! — закричал Виктор, вытянув руку.

На серой равнине Галина не сразу увидела два рыжих пятна. Это играли лисицы. Догоняя друг друга, прыгали, кружили в своем зверином танце.

— Ату-у-у! — закричал из кабины шофер и пронзительно свистнул. Звери на секунду замерли и мгновенно исчезли, словно провалились сквозь землю. Через минуту из кабины снова послышалась песня.

До самого горизонта раскинулась степь, серая, словно вытертое сукно шинели. Она двигалась навстречу, плоская, однообразная. Далеко впереди слева серыми колтунами застыла овечья отара, и чабан, смешно перебирая ногами, постепенно отплывал в противоположную своему движению сторону.

Какая-то птица, раскинув крылья, долго летела над машиной, потом резко повернула назад и вскоре исчезла.

На ярко-голубом утреннем небе еще виднелся прозрачный серп Луны. Казалось, что кто-то протирал тряпкой стеклянный купол и не смог отмыть прилипшую бумажку.

Степь… Веками неуемные ветры резвились здесь серыми шарами перекати-поля, и нигде, вплоть до предгорных лесов, им не за что было зацепиться. Рано весной степь облачалась в зеленый бархат, но уже в начале лета ее роскошное одеяние бледнело, и она снова превращался в унылую, выжженную солнцем равнину с твердой, словно одежная щетка, травой.

Галина долго всматривалась в эту первозданную девственную степь, и ей казалось, что такой же она была и десять веков назад, и двадцать.

«Вот где нужна наша энергия и неутомимые руки!» — подумала она.

Девушка представила на минуту, что впереди, до самого горизонта, тянутся массивы виноградников и садов, и вздохнула. Ей даже показалось, что степь дыхнула на нее каким-то неуловимым благоуханием плодов.

«Правду говорит Витя — человек рожден для счастья. А что такое счастье?..»

Девушка долго смотрела на плоскую равнину и рисовала сказочную картину. Асфальтированные дороги пролегли между садами, над которыми вздымаются белокаменные дворцы, и песня, легкая, безудержная песня, звенит надо всем.

Галина не видела, как Виктор с любопытством и восхищением наблюдает за ней.

Наконец он не выдержал, спросил:

— О чем мечтаешь?

Она вздрогнула, глубоко вздохнула.

— Скажи, Витя, о чем ты сейчас думаешь?

— Как это о чем?

— Ну, что навевает на тебя эта степь, когда ты смотришь на нее?

— А-а, — засмеялся Виктор. Он несколько минут молчал, собираясь с мыслями, потом порывисто почесал затылок.

— Я думаю, что жизнь человеческая должна быть вот такой же просторной и ровной, как эта степь, чтобы куда бы ни оглянулся, — везде ясно видел горизонт. Жизнь, Галочка, — это движение. А движение неодолимо и неумолимо. Ему, как и времени, нет препятствий. Все перед ним бессильно.

— Что-то непонятное ты говоришь…

— Непонятно? Это не я, а философия так говорит. Ты никогда не интересовалась этой наукой?

— Нет.

— Зря. В ней есть удивительные вещи… Жизнь, по-моему, состоит из случайностей. А случайности — это временные явления. Поэтому вся жизнь человека — сумма временных явлений на пути движения к счастью, которое где-то вон там, за горизонтом…

— Ничего не понимаю. Я спросила, что ты думаешь, глядя на степь, а ты мне целую лекцию читаешь, да еще такую туманную…

Виктор искренне засмеялся.

— Так я и отвечаю на твой вопрос. Когда вершина человеческого счастья где-то вон там за горизонтом, то я хотел бы, чтобы моя жизнь была ровной, как эта степь, где для нее нет никаких препятствий, из-за которых надо делать вынужденные остановки. Кажется, проще простого, — весело закончил Виктор.

Несколько минут Галина молчала, полусознательно прислушиваясь к бесконечной песне шофера. Она считала себя умной. Во всяком случае, науки, которые изучали в школе, ей легко давались. Она хорошо разбиралась во всех теоремах, физических и химических явлениях, успевала по всем предметам в рамках программы. Но то же самое знали все, кто вместе с ней окончил школу. А вот он — ее одноклассник, а знает значительно больше. Как легко и просто он говорит об этой сложной науке, о которой Галина даже думала с трепетом. Фи-ло-со-фи-я!

Вздохнула, не поворачивая головы, взглянула на Виктора. Он сидит без фуражки, слегка откинув назад голову, и задумчиво смотрит на невнятную, дрожащую в мареве черточку горизонта. Встречный поток воздуха лохматит черный чуб. И вдруг нехорошее завистливое чувство шевельнулось в груди Галины.

Что такое ее мечта стать хорошим садоводом? Мелкая, невзрачная мечтишка. Нет в ней ни поэзии, ни полета фантазии. Такая мечта может быть у каждого, кто думает только о себе и о своем будущем. А Виктор? Он мыслит широко, и планы у него, видимо, не такие мелкие.

Она пытается вспомнить все, что он говорил, но все больше и больше злится. Главного, видимо, она так и не поняла…

— Ты что-то накрутил со своими временными явлениями, — наконец холодно отозвалась девушка.

Виктор удивленно обернулся.

— Значит, вся жизнь состоит из определенных отрезков времени, или временных явлений, как ты их называешь? Для примера: детство до школы — одно, школьный период — другое, и так без конца?

— Совершенно верно. И эти отрезки времени в свою очередь делятся на части. Тот же период обучения, например, состоит из занятий в школе, каникул, отдыха, домашних работ, — пытался заглянуть ей в глаза Виктор, но она упрямо отворачивалась.

— Значит, наша жизнь в колхозе тоже будет только временным явлением?

— А как же? Конечно! По сравнению со всей нашей жизнью, это только какая-то часть.

— Ну, а каким будет это временное явление: хорошим или плохим?

Виктор засмеялся, распознав ее маневр.

— Каким оно будет, я не знаю и отгадать не могу. Я не оракул. Жизнь сама покажет. В конце концов, это моя личная довольно примитивная теория. Вообще, зря мы увлеклись этой темой. Честно говоря, я сам в философии плаваю, как топор в реке, только азы усвоил, полистал несколько книжек из любопытства, да и морочу тебе голову. Ты не сердись, Галочка. Философия — сплошная абстракция. Давай лучше держаться ближе к реальной жизни. Что это там темнеет впереди?

— Не знаю.

Ей показалось, что Виктор нарочно так говорит, лишь бы только смягчить ставший неприятным разговор. Видимо, он все-таки неплохо разбирается в этой проклятой философии! Перед глазами стояла виноватая улыбка Виктора. Ей стало жаль парня. Надо бы извиниться за резкость, но самолюбие удерживало. Одновременно росло чувство уважения.

Злость исчезла также быстро, как и появилась.

Галина вглядывалась в невысокое, непонятное, похожее на гигантский гриб, сооружение, маячившее на горизонте.

«Вот так часто бывает: много лет видишь каждый день человека, а потом оказывается, ты почти не знаешь его. Немного глубже заглянешь в душу и видишь, что этот человек совсем не такой, каким казался раньше, — думала Галина. — А все потому, что до сих пор жила легкомысленно».

Машина долго мчалась по степи прямо на гигантский гриб. Затем он начал отходить в сторону.