— На сборы четверть часа, — бросил Ястребов уже с порога и вышел.

…Земля мягко и неслышно прогибалась под шинами машины. Ястребов вел ее целиной к шоссе. Мы с Димкой сидели на заднем сиденье. В багажнике лежали наши чемоданы, за моей спиной стояла огромная папка с рисунками, этюдами, набросками. Где-то за складкой местности остался наш городок, по сторонам плыла сухая степь, с которой мы так сроднились за два с половиной года. Нам дороги были ее зной и ломкая высохшая трава, запах пыли и внезапные ветры. Мы покидали все это, но уже не было вчерашней боли расставания. У меня было ощущение, что мы покидаем эту землю не навсегда. Буду ли я художником, станет ли Димка инженером — мы приедем сюда, чтобы вдохнуть аромат разнотравья, чтобы заново ощутить, как липкий пот приклеивает к спине рубашку, как после смены сладкой истомой ноет уставшее тело.

На душе было по-праздничному радостно и в то же время беспокоило чувство какой-то потери. Чего-то не хватало. И тут Димка вполголоса стал напевать мотив совершенно незнакомой мне песни.

— Что это? — спросил я его шепотом.

— А разве не узнаешь? — Глаза Димки лучились восхищением. И вдруг я вспомнил, чего мне не хватало. Песни! Во мне вспыхнула, как пламя, ночная торжественная мелодия. Только почему Димка поет что-то незнакомое! Я не стал говорить ему, что я пел ночью совсем другое. Да это и не важно. Главное, что песня жила в каждом из нас, что мы увозим ее с собой, как что-то необозримо величественное и радостное. И я думал: счастлив тот человек, кто имеет такую песню, кто в силах сберечь ее и до конца своих дней!

Печатается по изданию:

газета «Крымская правда»,

Симферополь, 30.01.1968, № 25

Райком комсомола давно опустел: все ушли домой пораньше, чтобы подготовиться к встрече Нового года. Только в кабинете первого секретаря зеленым светом горела настольная лампа. Анатолий Делягин, как обычно, задержался. Сегодня для этого были особые причины: впервые в жизни он собирался встретить Новый год вместе с молодежью.

«На вечере будут комсомольские активисты, мои подчиненные, — размышлял секретарь. — Я должен произнести тост — инструктивную, направляющую речь. Я вскрою их ошибки, укажу на недостатки, начертаю перспективы работы на новый год».

Анатолий решил набросать тезисы речи. «Начну так: «Товарищи!.. За отчетный период…» — на этом мысли Делягина прервались. Он потер ладонью лоб — не помогло. В голову лезли вялые, расплывчатые мысли, а энергичных, руководящих слов не было.

Минут десять секретарь сидел, с серьезным видом рисуя на бумаге восклицательные знаки. Мыслей не прибавилось.

Вдруг его осеняло: он достал из стола свой доклад на районной комсомольской конференции. С уважением посмотрел на солидную кипу бумаги: «Для тоста, пожалуй, многовато, сокращу-ка я его минут до сорока».

«Товарищи! За отчетный период, — прочитал он и обрадовался: начало доклада совпадало с будущей речью, — райком комсомола, — не отрываясь, читал секретарь, — как ведущее звено, претворяя и руководствуясь указаниями и директивами, спущенными отделами обкомома, систематически и повседневно выполняя и успешно решая эту задачу, проявил в работе некоторые положительные моменты, заострил факты, которые способствовали выявлению явлений и недооценки важности некоторых событий…»

«Здорово! Пойдет», — с удовольствием подумал секретарь и отчеркнул абзац карандашом. Дальше он читал уже не отрываясь, отмечая абзацы и даже целые страницы.

В комнате царила тишина. Шелест бумаги становился все тише и, наконец, прекратился.

Неожиданно дверь распахнулась, и в комнате появился коренастый мужчина с большой бородой, держа за руку мальчика в белой шубке.

— А-а-а! Старый год! Прощаться пришел? — поднялся из-за стола секретарь… — Ну как, принял дела? — обратился он к мальчику.

— Какой там год… — ответил мужчина. — Три года, как я комсомолец, а билета вы мне еще не вручили… Вот уж скоро сын в комсомол вступать будет…

Секретарь понял, что ошибся, и недовольно проговорил:

— Зайдите в будущем году, там разберемся.

— А вы помните меня? — услышал он голос и обернулся. У стола стояла девушка.

— Вы из области? — мягко спросил секретарь, с улыбкой протягивая ей руку.

— Нет, из артели швейниц, но я агроном, — ответила девушка. — Полгода я прошу вас направить меня на работу в деревню. До сих пор мое заявление не разобрано.

Лицо Делягина омрачилось.

— Я руковожу кампанией в целом, мне некогда заниматься отдельными агрономами. И вообще… я занят!

— А ты как сюда попал? — спросил он входящего в кабинет заворга райкома Петю Смирнова. — На вечер разве не пойдешь?

— Стыдно идти, — с обидой ответил Петя. — Ведь из тех, кто там будет, я никого не знаю в лицо. Здесь, — Петя потряс в воздухе объемистой папкой, — собраны справки, постановления, решения, отношения, инструкции, резолюции… Весь год я сидел над ними в райкоме: писал, регистрировал, подшивал, нумеровал… и ни разу не был в комсомольских организациях. И другие райкомовцы не были. Мы оторвались от масс, стали бюрократами…

— Как? По-твоему, я тоже бюрократ? — возмутился секретарь.

Петя не ответил, бросил папку на стол.

«Бом!» — раздался вдруг металлический звук. Папка подпрыгнула, звук повторился.

Делягин вздрогнул. Били часы. Перед ним лежал доклад и лист бумаги, разрисованный восклицательными знаками.

— Над своей речью заснул! — ахнул секретарь.

Тост не получился.

Печатается по изданию: газета «Крымский комсомолец»,

Симферополь, 01.01.1954, № 1,

Соавтор — Л. Федоров