Галина в мыслях улыбнулась. Заранее знала, что именно так и будет говорить отец. Вот сейчас он скажет: «Говорил, что зеленая!» Но отец продолжал так же строго:

— Если уж приняла решение, то отступать нельзя. Прятаться в кусты после первых трудностей — это не по-нашему!

— Да я вовсе не испугалась трудностей, с чего вы это взяли? — улыбнулась Галина.

Нет, не предполагала она, что все так обернется! После ужина отец предложил всем пойти прогуляться. Мать отказалась, сославшись на усталость, тетя Фрося — на домашние дела.

— Так пойдем вдвоем, пусть остаются, — весело сказал отец, — надо же иногда проветриться…

На улице шли под руку, весело разговаривая. С Павлом Тарасовичем то и дело здоровались встречные, некоторые пытались завязать деловой разговор, но он отмахивался.

— Завтра, завтра, сейчас — отдыхать! Ко мне вот дочка приехала…

Он не скрывал своей гордости за нее.

В городском парке отец угостил ее мороженым, газировкой, заставил стрелять в тире, а сам набрасывал кольца на колышки, искренне сожалея, что не завоевал приз. Зато в лотерею выиграл детскую книгу.

— Пойдем, Галочка, на карусели тебя покатаю, — предложил Павел Тарасович.

Она кружилась, а он стоял у ограды и следил за ней глазами.

«Вот какой ты у меня, папочка, — с нежностью думала Галина, — а я и не знала…»

Потом снова ели мороженое, на открытой эстраде смотрели кино. Домой вернулись где-то в одиннадцать вечера, возбужденные и довольные.

Ложась спать, Павел Тарасович сказал жене:

— Зря, Оля, не пошла с нами. Прекрасно отдохнули! Все же неправильно мы живем — работа работой, а об отдыхе тоже не следует забывать…

Ольга Назаровна помолчала. Закрыла глаза и протянула руку к выключателю. А минуты через три тихо спросила:

— А может, уговорить ее вернуться?

— Что ты, мать?!

— Боюсь я за нее… Одна в чужом селе…

— Не бойся, с характером девчонка, вся в тебя!

— Понимаю, а все же душа болит за нее, — вздохнула Ольга Назаровна.

Сразу за селом протянулась широкая долина. Очевидно, когда-то здесь протекала река. Кто знает, сколько таких речушек появлялось и исчезало в свое время в крымской степи! Теперь же даже в самый сильный ливень в долине собирался лишь небольшой ручеек, исчезавший, как только прекращался дождь.

На одном пологом склоне долины были разбиты огороды колхозников, остальная площадь долгое время никем не обрабатывалась. Выпасались на ней гуси, шастали, привязанные к колышкам, козы. Так и назвали это место Козьей балкой.

Перед войной ее вспахали, начали засевать ячменем, пшеницей. В первый же год своего председательства Матвей Лукич повернул по-своему. В километре от села долина была перегорожена невысокой плотиной. Весной образовался небольшой пруд. Ниже плотины заложили колхозный огород, а пологий склон и остальную часть долины засадили картофелем, овощами, луком и чесноком. Хвалили колхозники своего председателя за смекалку и были очень довольны, впервые собрав высокий урожай огурцов, помидоров и других овощей. Картошка уродилась не очень. Но все, и прежде всего сам Матвей Лукич, удивились рекордным урожаям лука и особенно чеснока. По сто пятьдесят центнеров с гектара собрали!

— И не поливали ни разу, а головки выросли почти с кулак величиной, — удивлялись колхозники.

За лук и чеснок в тот год колхоз выторговал около двадцати тысяч рублей. Матвей Лукич потирал руки. На второй год, удобрив землю, в Козиной балке посадили лука и чеснока втрое больше. И снова собрали хороший урожай.

Матвей Лукич сиял. Начали строить сразу два коровника, возле пруда, плотину которого решили поднять еще на целый метр, запланировали поставить птицеферму. Лучшего места нечего было и искать.

Теперь Барабанов решил отвести под лук и чеснок всю неполивную часть Козьей балки, совсем вытеснив оттуда картошку.

Целую неделю возили навоз. Потом за четыре дня Степан его глубоко припахал. Матвей Лукич, по щиколотки увязая в рыхлом черноземе, ходил, прикидывал в уме, сколько дохода принесет этот золотой участок в следующем году…

…В воскресенье Матвея Лукича и Стукалова вызвали в областной центр на двухдневное совещание. Выехали они рано, чтобы быть в городе к двенадцати часам.

«Победа», подпрыгивая на ухабах, медленно, словно наощупь, ползла по разбитой грейдерной дороге. Секретарь сидел сзади, его бросало из стороны в сторону. Кузов скрипел и перекашивался, от чего правая передняя дверца открывалась сама собой, и Матвей Лукич, ругаясь, раз за разом закрывал ее. Внутри машины было полно пыли.

— Сядь хоть вперед, придерживай эту чертову дверцу! — попросил Матвей Лукич Стукалова. — Я же машину веду…

— Не могу, Лукич, сидеть впереди. У меня голова кружится, когда вижу, как бежит дорога, — сдерживая улыбку, проговорил Стукалов. — Из-за этого и отказался от работы в южнобережном колхозе. В горах-то еще больше укачивает…

— Тоже мне, гимназистка!.. Голова у него кружится. А мне что, разорваться? Баранку крути и дверцу держи! Закрой глаза или кепку надвинь, тогда можешь не смотреть, а то сел там, словно принц.

— Меня и тут выворачивает… — зажал Стукалов рот рукой, чтобы не засмеяться. — Вот чего не могу терпеть, так это самолета, а на корабль только издали взгляну, и сразу тошнит.

Стукалов, зная, что дверца будет открываться, нарочно сел сзади и теперь разыгрывал Барабанова.

Матвей Лукич что-то недовольно пробурчал и прибавил газу. Машина рванулась вперед, но тут же подпрыгнула, кузов заскрипел, а Матвей Лукич щелкнул зубами и выругался.

— Всего два года машина отбегала, а уже на свалку просится. Чертовы дороги! — пробормотал он.

— Ремонтировать надо, — сказал Стукалов и повалился на левый бок, больно ударившись локтем.

— Умный ты, я вижу… Ремонтировать… — со злой иронией протянул Матвей Лукич. — Тут вон воду допотопным способом достаем.

Он сердито плюнул и взглянул на степной колодец, надвигавшийся на них впереди.

— Это не оправдание. Вон дорога, ведущая в колхоз имени Калинина, почему-то ровная, а мы на своих машины калечим.

Они миновали развилку, где сходились два пути.

— Да ты что, разозлить меня сегодня решил? — возмутился Матвей Лукич, жалея, что не может повернуться лицом к Стукалову.

— Зачем?.. — беззвучно смеялся Иван Петрович. Глаза его блестели. — На злых, говорят, воду возят. Мне кто-то рассказывал, Ховрах кажется, что кобыла у деда Якима в молодые годы очень сердитой была, потому ее и определили бочку возить до кончины. Я серьезно говорю…

— Серьезные люди так не говорят…

— Почему?

— Потому что они имеют привычку сначала думать, а уже потом говорить. А ты говоришь черт знает что! Думаешь, я в зеркало не вижу, как ты зубы скалишь, дурака из меня делаешь. Решил разыграть старика?

— А я не разыгрываю! — с лица Стукалова сползла улыбка. Он нахмурился. — О дорогах мы тоже должны беспокоиться, а то и новую машину, которая придет прямо с завода, придется ставить сразу на ремонт после наших асфальтов.

За чигирем путь был лучше, и машина покатила быстрее.

— Знаешь, насколько мы укорачиваем жизнь машины? — продолжал Стукалов.

— Знаю, знаю, знаю! Чего ты ко мне прицепился, как репейник к овечьему хвосту?! — действительно разозлился Матвей Лукич. — У меня район и сельсовет за эту чертову дорогу с шеи не слезают, а тут еще и ты подпрягаешься! Суешь мне под нос колхоз имени Калинина! У них земля компактная, одним куском, и все дороги — до федеральной трассы, всего пять километров. А ты бы, умная голова, поинтересовался нашими земельными угодьями… Хоть бы на план посмотрел, увидел бы, какими аппендицитами вытянулись они на целых тридцать километров. Вот и попробуй все дороги упорядочить. И кой черт так планировал, чтоб его самого аппендицит схватил!

Матвей Лукич затормозил немного и свернул направо, пропуская встречные грузовые автомашины. В кузове первой, горланя песню, ехала молодежь школьного возраста, две другие были загружены саженцами.