— Ты пьян и не понимаешь, что говоришь! Повторяю: иди проспись!

— Родная, я всё понимаю. Всё-всё! Все три месяца я только и думал об этом. Думал, что сама опомнишься, поймешь, что наше место не здесь, а в городе! У тебя отец и мать на хороших должностях. Неужели они не устроят? — с пьяной откровенностью говорил он. — Ведь жизнь, Галочка, одна! Это самое дорогое, что есть у человека, и нельзя, пойми, нельзя преступно тратить ее на бессмысленные эксперименты… Надо спешить жить…

— Хватит! — крикнула Галина, наконец, опомнившись. — Я думала, что ты человек, а ты — ничтожество! Что ты мне предлагаешь! Продать совесть? Совесть комсомольца? Да что тебе комсомол… У тебя нет ничего святого, кроме собственной шкуры! Теперь я все поняла, разобралась. Эгоист! Сколько лет ты нас обманывал! Так вот почему ты рисовал мне всех здешних людей такими тупыми! Ты любишь только себя? Три месяца назад газету со своим портретом и трескучими обещаниями всем знакомым разослал, смотрите, мол, какой я!.. Хамелеон! А теперь?

— Галочка, родная!.. — слезливо тянул Виктор.

— Молчи!

— Дорогая, послушай!..

— Замолчи, негодяй! — захлебывалась словами Галина. — Ты позоришь нашу школу, комсомол… Гнилая твоя душонка! Вот когда я тебя раскусила! «Так бы летел и летел на этой машине по жизни! Смена впечатлений, настроений… Жизнь — это счастье!» — повторила она его слова. — Ты хочешь, чтобы кто-то работал, а ты был только пассажиром, нахлебником был? Наблюдать, болтать, летать на крыльях мечты? Но ни крыльев, ни мечты у тебя нет — самая гнилая шелуха! — воскликнула Галина, дрожа от возмущения.

— Галочка, любимая…

— Замолчи! Кто тебе дал право так называть меня?! Таких, как ты, не любят, их ненавидят! Уходи!

Виктор порывисто встал.

— Глупышка, для тебя же хотел лучше!.. Пойми ты: кому нужен твой патриотизм, вернее твое самоотречение, твоя жертва? Ведь жизнь дается только один раз!

— Самоотречение? Убирайся отсюда, слизняк!

— Ах, да! Мало тебе было… — Виктор не договорил. — Хорошо, я тебе еще не то устрою! Не хочешь, так оставайся в своем свинарнике…

— Прочь! — закричала Галина.

В глазах ее было столько ярости, что Виктор испуганно метнулся к двери.

Той же ночью он исчез из села.

В октябре прошел первый осенний дождь. Как-то после обеда с востока начала надвигаться огромная сизая туча. Развесив по краям лохматые щупальца, издалека она была похожа на гигантскую медузу.

Но ветра не было.

Бурая, выжженная солнцем земля, так долго ждавшая влаги, насторожилась. Замолкли цикады и кузнечики, притихли птицы, только суслики еще тревожно пересвистывались, словно предупреждая друг друга о надвигающейся опасности.

Туча одним своим крылом закрыла солнце, и сразу потемнело, как вечером.

Легкий ветерок колыхнул сухой застоявшийся воздух над деревней. Запахло дождем. Потом налетел сильный ветер, бурный, порывистый. Заламывая курам хвосты, он погнал их по улице. Домашняя птица, поросята, собаки — все живое бросилось в укрытие.

Крупные, как черешни, капли звонко зашлепали по накатанной дороге. И вдруг ливануло как из ведра.

Минут двадцать стояла сплошная водяная завеса. Быстро переполнились придорожные канавы, лужи пузырились, росли, разливаясь шире и шире. Вода заливала все вокруг.

Ливень прекратился так же внезапно, как и начался.

Ждали хорошей погоды, как обычно бывает после такого дождя, но на следующее утро небо затянуло серой пеленой, и пошел мелкий, как сквозь сито, дождь. Земля размокла. Люди ходили в потемневших плащах и накидках, месили кирзовыми или резиновыми сапогами грязь.

Все работы в поле прекратились. И неудивительно, что на заседание правления в клуб пришло много колхозников. Наиболее активные заняли первые скамьи, а у дверей столпились те, которые просто любили послушать, что решает правление.

В выступлениях вырисовывалась неутешительная картина. Один коровник в этом году так и не достроили. Не хватало леса, денег. Надо бы купить хотя бы три автомашины; вон соседний колхоз продает племенного бугая, а в Сельхозснабе есть сеялки, культиваторы. Будущей весной решили строить клуб и новую контору. Все требовало денег.

Члены правления критиковали заведующего третьей фермой за низкие надои. Досталось овощеводческой бригаде, которая не сумела вовремя собрать помидоры и арбузы. Когда же начали обсуждать вопрос о садах и виноградниках, мнения резко разделились.

Одной из первых выступила тетя Луша.

— Все ясно, раз у людей есть, то и мы должны сажать. Вон, видели какой калининцы виноградник заложили весной — сорок четыре гектара!

— И что с того? Половина саженцев не принялась! — крикнул худощавый Павел Трофименко, бригадир овощеводов.

— Правильно, только деньги выбросили!

— Поймите, не такой Загоруйко, чтобы деньги на ветер бросать.

— Вылетит в трубу твой Загоруйко!

— Не вылетит! — Луша не сдавалась. Она доказывала свое. — Небольшая беда, коли придется частично подсадить. Главное то, что остальные прижились, растет же! Через два года начнут виноград есть, а мы все на чесноке и луке сидеть будем. Пора и о сладком подумать!

— Зубы испортишь!

— У нее железные…

Стоявшие у дверей все больше заинтересовывались разговором. Некоторые сели на ближайшие свободные стулья, другие опустились на корточки у стены. Пришел и Егор Лямкин. После истории на свиноферме его вывели из состава правления, и он считал себя незаслуженно обиженным. Теперь радовался тому, что без него в правлении возникают споры и недоразумения.

Встала невысокая, но не по-женски крепко сбитая женщина. Она сердито заговорила:

— Я, товарищи, просто скажу: ехали мы, переселенцы, сюда с радостью. Наслушались о цветущем Крыме. Думали, действительно, рай здесь… А оказалось? Да что говорить… Из шестнадцати семей две уже уехали назад, на Сумщину. А почему? Конечно, они дезертиры, иначе не назовешь. Только знаете, что говорил мне Платон Кондратенко? «Сплю, говорит, и во сне вижу рощи и перелески, садик вишневый». У него там сад был, пчелы. «А проснусь, говорит, грусть пробирает. Просто места не нахожу. Вот и домик здесь хороший, и трудодень оплачивается хорошо, но разве только хлебом живет человек? Сердце мое там осталось!» Почему бы и здесь за сады не взяться, но никто не надоумил.

— Да разве только он один такой? — крикнула тетя Луша. — Живут здесь переселенцы, словно квартиранты. Весной едут на родину картошку сажать, а осенью опять же да — копать. Разрываются надвое. Гнать таких из колхоза!

— Правильно!

— Так ты всех поразгоняешь, а кто будет работать?

— Ничего, справимся?

Матвей Лукич постучал карандашом по графину с водой. Шум затих. Сразу стало слышно, как у двери, чавкая, жевал Егор Лямкин. Колхозники оглянулись на него, засмеялись.

Матвей Лукич откинулся на спинку стула.

— Товарищи! Хоть вопрос посадок и поставлен сегодня на повестку дня по требованию Стукалова, я же считаю это преждевременным. В принципе я не против, но на данном этапе…

Он начал говорить, что не уверен, можно ли в условиях колхоза заниматься садоводством и будет ли какая-то выгода. Такие вопросы, мол, не решаются с ходу. Надо все взвесить, учесть, обдумать…

— Получится, как с хлопком когда-то: забот полный рот, а жевать нечего, — подал свой голос Лямкин.

— Тебе бы только жевать, — ответила ему Луша. Вокруг засмеялись.

— Вовремя от свинофермы его отлучили, а то сжевал бы…

— Теперь за овощи возьмется…

— Кто позволил посторонним вмешиваться в дела, которые решает правление?!

Матвей Лукич нахмурился. Поддержка Лямкина не на пользу, а наоборот. Он молча посмотрел на шумную компанию у дверей. Там притихли.

— Вот я и говорю — хорошо все взвесить надо. И опять же вопрос с водой. Во-первых, как вы сами убедились из доклада бухгалтера, лишних средств у нас нет. Решайте сами, что для нас важнее: купить машины, инвентарь, скот, строиться или вбухать деньги в сомнительный эксперимент. Я лично — за первое. И, наконец, во-вторых, даже имея средства и пригодную землю, мы все равно не сможем сейчас закладывать сад и виноградники. Здесь одного желания мало. Может, кто-то захочет завтра посадить у нас банановую рощу или какие-нибудь финики. А кто за ними будет ухаживать? Правильно здесь сказали — нужны специалисты. Их за неделю не подготовишь, нужен год или два, чтобы научить людей. Вот именно с этого и надо начинать. А если делать все так, как предлагают горячие головы, то мы потеряем средства, посадочный материал, займем зря землю, оторвем людей от других дел. Как не верти — убытки…