— Вот видишь! — Настя толкнула Любу в плечо. — Дуся не захотела идти на свиноферму. Где уж тут, интеллигентка — восемь классов прошла, да еще и один коридор…

При этих словах Настя поджала нижнюю губу, сделала высокомерное лицо, изображая эту Дусю.

— А человек из города, с аттестатом сам попросился к нам. Вот это — по-нашему! — она обняла одной рукой Галину, но сразу же отступила, боясь испачкать ее чистую одежду.

Галина увидела, как из черной дыры в углу клетки, где лежала свинья с поросятами, вылезла большая толстая крыса с длинным облезлым хвостом. Мигнула сюда-туда глазками, спокойно уселась, сгорбив спину, и принялась обтирать лапками мордочку, словно умываясь. Галина широко раскрытыми глазами смотрела на гадкого зверька.

— Ты чего? — удивилась Настя и, увидев крысу, коротко засмеялась.

— Вот паскудная тварь! — она схватила какую-то палку и бросила на крысу. Видимо, попала, потому что зверек пискнул и юркнул в нору.

— Сколько говорила Лямкину — привези яду. Только обещает. Не человек, а мешок с половой. Крысы уже весь пол погрызли. Еще моих маленьких покусают.

Настя устало вздохнула.

— И когда уж построят новый свинарник, чтобы этот можно было сжечь вместе с крысами? Осточертело даже смотреть, а не то что работать здесь! — и обернулась к Галине. — Ты сама сюда пришла?

— Нет, заведующий привел.

— Лямкин? Вот кабан гладкий! Все у него не по-человечески! Ходит и спит. Почему же он тебе спецовки не дал? Пойдем, мы тебя оденем. Разве можно здесь в таком наряде?..

Настя подхватила Галину под руку и повела в кормокухню, где стояла печь с двумя вмурованными в нее котлами. В обращении Насти было столько простоты и доброжелательности, что у Галины немного отлегло от сердца.

С шутками и смехом ее обрядили в такой же, как у Насти, фартук и старые, с загнутыми носками, далеко не по размеру кирзовые сапоги.

— Это от тети Гаши осталось. Она их танкетками называла, — смеялась Настя. — Мы недавно старушку на пенсию проводили.

Настя шутила, Галина смеялась вместе с ней. Даже Люба Антарова, всегда молчаливая и мрачная, хохотала, удивляя Настю.

Так началась трудовая жизнь Галины.

В первый же день она убедилась, что свиньи не кусаются, и перестала их бояться. Утром запаривала дерть[5], носила ведрами в корыта, туда же таскала подпорченные овощи, свеклу. Работы было много.

Вместе с Настей ходила смотреть на новый маточный свинарник, на откормочную площадку с автокормушками, в которых свиньи сами будут открывать крышки.

— Автоматика! — коротко похвалила Настя. — Теперь бы только свинарку посадить за стеклянную загородку, чтобы чаек попивала и кнопки нажимала, когда надо опорос принять или убрать в свинарнике…

Через день руки Галины покрылись мозолями, а ночью ныли. Но с этим она мирилась. Не могла привыкнуть к крысам и неприятным запахам. Каждый раз, приходя с работы, старательно мыла руки и лицо, брызгала одеколоном, но запах не исчезал. Он преследовал ее даже во сне. Не хотелось ходить домой в рабочей одежде, и как-то утром она сказала Насте:

— Хорошо бы нам свой душ организовать. Печь все равно палим. Можно подогревать воду и на солнце. У нас в городе многие у себя в саду имеют такое: поставят на столбах бак или бочку — и все. Тогда бы мы смогли после работы помыться, переодеться и идти домой в чистой одежде.

— А и в самом деле! — подхватила идею Настя.

Она бросила мешок с отрубями и побежала к Лямкину, в комнатку перед кладовой. Он сидел там над какими-то бумагами.

— Эй, заведующий, ставь нам душ!

— Что-о? — обернулся к ней Лямкин и испуганно забегал маленькими глазками. Он даже жевать перестал.

— Душ, говорю, надо нам соорудить. Так коллектив решил.

Толстое лицо Лямкина дрогнуло и расплылось в улыбке.

— Может, еще персональные ванны для вас поставить или отдельные номера с зеркалами открыть?

— Я тебе серьезно говорю! На улице вон какое пекло. Надо только поднять на крышу бочку — и душ готов. В колхозе имени Калинина сделали душ с горячей водой. Прямо от кормозапарника. А мы что — рыжие?

— А какие же?.. Га-га-га! — громко, во весь свой большой рот загоготал Лямкин, глядя на золотистые Настины кудри.

— Ну, чего разоржался? Я дело говорю. Загородку мы сами как-нибудь сделаем, а ты достань нам бочку.

— Где же я вам ее достану, рожу, что ли?

— А хотя бы и так, нам-то что до того. А не достанешь — самого посадим на крышу вместо бочки…

— А я с удовольствием, — расплылось в сальной улыбке лицо Лямкина.

— Я не шучу! Чтоб завтра же была бочка! И потом — когда, наконец, привезешь известь, чтобы побелить станки. Когда яда крысиного достанешь? У меня уже мозоли на языке, а ты все обещаешь…

— Ну, хорошо, иди, пошутили и хватит, — отмахнулся Лямкин, — мне некогда. — Он склонился над бумагами.

Ничего не добившись, Настя вернулась к подругам.

— Ну как? — спросила Галина.

— Скорее вот с этой печкой договоришься, нежели с ним. Сидит, словно мешок, жует себе.

— А и в самом деле, что он всегда жует? — спросила Галина.

— А бес его знает. Может, в карманах дерть или силос носит. Видишь, как его разнесло. Настоящий тебе кормозапарник, — и Настя громко засмеялась.

Лямкин так ничего и не сделал. Девушки сами договорились с ребятами из тракторной бригады, те вкопали за кормозапарником столб, установили на нем железную бочку, оборудовали для девушек душ.

…Прошло две недели.

Как-то Галина сказала подругам:

— А почему мы воду ведрами носим. Не лучше протянуть шланг к крану и мыть пол, как шоферы моют машины.

— А ведь и правда! — поддержала Настя. — Зачем надрываться? Слушай, Галочка, у тебя не голова, а целый универмаг. Дай-ка я тебя поцелую!

Настя подняла на ноги весь колхоз, спорила, кричала, требовала. И, наконец, сам Матвей Лукич вынужден был привезти из города пятнадцатиметровый резиновый шланг.

— Получите, черти горластые. За эти деньги можно было бы теленка купить: по весу за килограмм платил, — недовольно проворчал он.

Настя только победно тряхнула рыжими кудрями.

…Постепенно Галина втянулась в работу. Руки уже не болели. Делала все, что требовалось по распорядку дня. О ней начали говорить, как о хорошей свинарке, а Лямкин даже зачисли это себе в актив. Но девушке не нравилась эта работа.

По вечерам засиживалась в библиотеке, читала книги и брошюры по садоводству и виноградарству, делала выписки, и, наконец, однажды зашла к Матвею Лукичу в кабинет, и расстелила на столе почвенную карту Крыма.

— Вот, взгляните, вся крымская степь имеет южные черноземы. На территории нашего колхоза только кое-где карбонатные почвы. И сады, и виноградники прекрасно здесь приживутся.

Впопыхах раскрыла принесенную книгу.

— Послушайте, что пишет об этом профессор…

Но Матвей Лукич оборвал ее:

— Учебниками в школе занимаются, а тут надо работать. Это не теория, а практика, сама жизнь. У нас работы — только успевай вертеться, экспериментами же заниматься некогда. Понятно? А что выращивать на нашей земле — знаем и без твоего профессора. Пшеничка — царица наших полей!

— Да пшеницу же можно выращивать и в Тамбове, и в Коростене, и в Хабаровске. А виноград не везде будет расти. Надо понимать…

— Ты меня не учи, как надо мыслить по государственному! — сердито поднялся Матвей Лукич. Галина покраснела. — Зеленая еще учить, поняла?! Я свое дело знаю. А вот ты знаешь, что здесь бывает? Бури коней с ног сбивают, крыши срывают, хлеба с корнями выдувают к чертям, а ты с садом… А зимой? Земля голая, мороз… Выбрось из головы, занимайся своими делами, нечего проекты строить. Начала работать неплохо, так и продолжай.

Матвей Лукич встопорщил усы. Но вдруг сразу обмяк и примирительно произнес: