Привыкшие к темноте глаза сразу отыскали сероватую ленту тропинки, тянувшуюся вдоль огородов. Засмеявшись, побежала по тропинке на клубные огни.

И надо же такому случиться — уже перед самыми дверями вдруг подвернулась нога. Сдержанно охнув, Галина чуть не упала, ухватилась за косяк. Боль искрой пронзила все тело. Она беспомощно огляделась. Рядом никого не было. Музыка. Шум. Смех.

Сразу за порогом у стены увидела никем не занятую скамью. Держась сперва за косяк, а потом за стену добралась до нее и села.

Танец закончился, но баянист, очевидно, решил не давать передохнуть молодежи. Он быстро вытер потный лоб, поправил ремень на плече, молодцевато тряхнул чубом и заиграл польку.

С минуту никто не шел в круг.

Галина одиноко сидела на скамье. Она увидела, как поднялся высокий сухощавый парень, которого она днем видела возле трактора, когда шла с Сергеем и Виктором на квартиру.

Николай Мовчан обвел взглядом девушек, столпившихся в углу, и вдруг заметил Галину.

— Посмотри, Степа, городская пришла, — тронул он за плечо своего коренастого соседа. Тот по-бычьи медленно повернул голову в сторону Галины, исподлобья окинул ее острым взглядом.

Степан Бондарь резко поднялся со стула, что-то тихо сказал чубатому баянисту. Тот крякнул, и музыка, словно споткнувшись, затихла. Но сразу же пальцы неуловимо быстро пробежали по клавишам сверху донизу. Полилась мелодия вальса.

Несколько пар, вышедших в круг для польки, удивленно остановились.

Степан улыбнулся, подмигнул Николаю, словно говоря: «Смотри, что сейчас будет», — и твердым шагом пошел через весь зал прямо к Галине. Все обернулись в его сторону.

Парень остановился перед девушкой, смерил ее взглядом снизу вверх — от щеголеватых башмачков до плетеной шляпки.

— Потанцуем?

— Я… Я не могу, — морщась от боли, проговорила Галина.

— Не можешь? — брови его подпрыгнули вверх, губы криво усмехнулись. — Вальс танцевать не научилась? Ха-ха! Может, привыкла танцевать вот это, — он сделал несколько комичных движений руками и ногами, изображая рок-н-ролл. — Здесь не дикари!

В зале зашумели. Послышался смех.

Галина вспыхнула, нахмурила брови. Их глаза встретились. Во взгляде Степана искрилась ирония и насмешка, и вместе с тем было что-то тяжелое, словно свинец, отчего Галине стало жутко.

— Не могу я, понимаете, не могу. Ногу подвернула, — тихо, чтобы не услышали другие, произнесла она, стараясь вложить в эти слова всю искренность и откровенность.

В лице Степана что-то прояснилось. Но сразу же брови снова нахмурились.

— Подумаешь, нежности… — и вдруг глаза вспыхнули гневом: — Ты для чего сюда приехала? — с тихо, с угрозой произнес он, но Галине показалось, что голос его прогремел на весь зал. — На каких деревьях растут огурцы знаешь?..

Секунды две он смотрел на нее, словно удав на кролика, сжав челюсти так, что на висках надулись жилы, и проговорил уже громко, со злостью:

— И до тебя наведывались сюда такие, только быстро назад возвращались… Так что лучше сразу сматывайся — потом забот меньше будет!

Забыв о боли, Галина резко приподнялась, но, ойкнув, упала на скамью.

Баян захлебнулся и замолчал. В зале наступила тишина.

Вдруг из группы девушек выбежала Настя и, встряхнув рыжими кудрями, бросилась на Степана.

— Чего ты к ней прицепился, бугай?! — попыталась она оттолкнуть его плечом, но сама отлетела, словно ударившись о афишную тумбу. — Девушка ногу вывихнула, а он с танцем. — И к Галине: — Пойдем, я тебя доведу. Девочки, помогите! — позвала она.

Несколько девушек подхватили Галину, и чуть не понесли ее из клуба.

…Галина долго не могла уснуть. Лежала лицом вверх, широко открытыми глазами смотрела в темный потолок и беззвучно плакала.

Нет, не так она мечтала провести здесь первый вечер.

Когда девушки привели Галину, бабка Степанида заохала, засуетилась, принесла из хлева пшеничных отрубей, чтобы сделать припарку. Но мрачный фельдшер, за которым сбегала Настя, лишь наложил на ногу тугую повязку.

— Растяжение связок, — пояснил он. — Придется дня три полежать. У нас, девочка, надо быть осторожнее. Тут не городские тротуары, — и он, как показалось Галине, с иронией взглянул на ее ботинки.

«Дались им мои башмачки!.. — с раздражением подумала девушка. — То председатель, а сейчас этот. Вон у рыженькой Насти и у других девушек тоже на высоких каблуках. Почему же только меня попрекают?»

Фельдшер запел. Девушки помогли раздеться, постелили постель. Старушка, несмотря на протесты Галины, положила под больную ногу большую подушку.

— Лежи, лежи, ласточка. Выше оно удобнее будет. Кровь отойдет и боль с собой оттянет.

Девушки ушли, пообещав пропесочить Степана на комсомольском собрании.

А через полчаса в комнату вбежал раскрасневшийся, взволнованный Виктор Костомаров.

— А я всю деревню обегал, разыскивая тебя! — вытер он платком пот с лица и шеи. — Где ты была? Как некрасиво: договорились вечером вместе пойти в клуб, а ты куда-то исчезла, — говорил он с обидой.

— Я ждала тебя.

— Ждала и не дождалась. Я уже второй раз бегал в клуб. Мне все рассказали.

Он минуту помолчал.

— А с этим бегемотом я еще поговорю. По-моему, тупой, интеллектуально неразвитый субъект с бицепсами и силой быка. Он чувствует себя богом только потому, что его кулаков боятся все ребята.

Виктор сел на стул у кровати.

— Я с первого дня почувствовал, что этот тип видит в нас врагов. Он даже взглядом готов съесть. Понимает, что у нас культура, это его раздражает. Зависть донимает… Ничего, он еще у меня попляшет!

Галина лежала молча, думала о чем-то своем. Несколько минут Виктор тоже молчал, глядя на нее, потом проговорил, вздохнув:

— Шел я только что по деревне, словно по туннелю. Темно — своих ног не видно, не то что дороги. Половина села уже спит.

И снова вздохнул.

— А в городе сейчас вокруг лампы дневного света. В парке как раз в разгаре гуляние. Оркестры играют. В кинотеатрах новые фильмы… Хорошо, черт побери… — Потом, словно стряхнув печаль, бодро сказал: — Ну, да и здесь не всегда так будет. Мы же сами выбрали свой путь, как говорится — сами кузнецы собственного счастья. Только, я вижу, из тебя плохой кузнец выходит.

— Это почему?

— Боюсь, не приживешься ты. Я вот уже, можно сказать, нырнул в жизнь. Не хвастаюсь, но меня здесь уже принимают за своего человека. А у тебя, мне кажется, этого не получится.

— Почему?

— Подхода у тебя нет. Не нравишься ты им…

Галина промолчала.

— Ты не думай, что я хочу обидеть тебя. Характер у тебя замечательный, дай бог каждому, а не нравишься. Половина села, понимаешь, родственники — сваты, кумовья. Все держатся друг за друга, обидеть своего не дадут. У них свои вкусы, обычаи, традиции, у всех примерно одни потребности и духовные интересы. Нет резких, ярких индивидуальностей. Поэтому на нового человека с другим кругозором и потребностями смотрят с недоверием, боясь, что он нарушит установленное, спокойное течение их жизни, весь ее уклад. С этими людьми, как говорится, надо пуд соли съесть, пока они примут тебя за своего.

— Но ведь тебя приняли и без соли?

— Я — другое дело. У меня, если хочешь знать, талант, я умею быстро сходиться с людьми.

Виктор надолго задумался, потом со вздохом проговорил:

— Здесь нужно суметь приспособиться, раствориться в массе. Ты же очень прямолинейна, индивидуальна, самолюбива, чтобы пойти на это.

— Переламывать себя не собираюсь!

— Вот этого я и боюсь больше всего. Тогда тебе остается либо смириться, либо уезжать отсюда…

Виктор ушел, не дождавшись ответа.

Галина лежала неподвижно, смотрела в густую тьму комнаты и беззвучно плакала.

Боли почти не чувствовала, только в суставе был жар и какая-то тупая тяжесть, словно на ногу навалился большой камень.

Бабка Степанида несколько раз, шаркая ногами, подходила к двери, приотворяла ее, стояла, прислушиваясь к дыханию девушки.