— А мы ничего не забыли там, в старом? — спрашиваю я.
— Все вынесли, я сама прошла по всем углам.
— Подумай хорошенько…
— По-моему, ничего…
— По-твоему, а по-моему… мы забыли коров и бычка.
— Ой! — Жена озабоченно опускается на табурет. — Что будем делать?
— Бычка-то мы зарежем через месяц, мясо на зиму высушим, а вот как нам с коровами быть?..
Жена вскакивает и выбегает из дому, я за ней, она к маленькой двери в подвал, потом обежала вокруг дома.
— Что ты ищешь?
— А куда же мы поставим скот?
Да, на самом деле, куда его деть: хлева нет, а в этот проем подвала они не пролезут.
— Зря поторопились мы, муж мой. Необдуманно это все, как же мы без скота, без молока детям? Что будем делать? — Патимат совсем озадачена, она растеряна.
— А разве нельзя нам без скота? — спрашиваю я ее.
— Ты что, с ума сошел, как же без коров? Нет-нет, нельзя.
— Подумаешь, обойдемся, это же временно, вот закончат комплекс, так и без коров будет молоко.
— Нет-нет. Ты что, хочешь зарезать и коров?
— Нет. Я просто отдам их совхозу.
— Как? Совхозу?
— Да, совхозу. Внесем залог за этот дом.
— Детей оставить без молока не могу.
— А что хочешь сделать?
— Не знаю, я вернусь…
— Куда?
— В старую саклю, — присела она и заплакала. И в это время как раз мимо проходило, возвращалось домой, сельское стадо.
— Мама, мама, — закричал с веранды Хасанчик. — Вон, вон, наш бычок безрогий.
— Ты глупости не выдумывай, — говорю я жене, — коров мы можем оставить здесь…
— Где?
— Ну придумаем что-нибудь…
— Что? Иди, попробуй удержать их здесь.
— Привяжем. Я сейчас…
Но все мои попытки, так же как и попытки детей и жены, к сожалению, оказались тщетными. Не смогли мы отделить от стада этих упрямых животных, и жена моя вся в слезах проговорила: «Не мучайте их!» и ушла в старый аул, расстроив всех нас. Оставив на улице растерянных и озадаченных детей, я направился к стройке в надежде найти там директора. Усатого Ражбадина я не застал, сказали: только что был и уехал, зато меня остановил у строящегося торгового центра словоохотливый, как всегда, Кужак:
— Чем встревожен ты, дорогой Мубарак?
— Ничем, почтенный Кужак.
— Э, не говори, за мои годы, сынок, я так изучил человека, человеческое лицо, что угадываю даже, что он съел в обед. Присядь, помочь я ничем не могу, но дать совет я еще способен.
— Вещи-то перетаскали мы в новый дом… — говорю я ему, присаживаясь на выступ фундамента.
— Видел я, видел. Даже думал, пригласишь сегодня на гечлахинк (новоселье), и что же? Ты не удивляйся тому, что я более не говорю: «Спроси, спроси меня вот, почему я так говорю?», отучили меня люди от этой привычки.
— Не знаю, как со скотом быть?
— Да, об этом, представь себе, я думал со вчерашнего дня. На самом деле… здесь ведь ни хлева, ни подвала… И жена твоя, конечно, ушла обратно…
— Да, старик, да и дети вот потянулись за мамой. Знаешь, что, отец, как ты думаешь, я хочу их сдать в совхоз.
— Ты что? Как же так? Нельзя, как же дети без молока? Хотя, если вдуматься, сынок, к чему эти заботы человеку. Знаешь, ты, по-моему, прав, — рассуждал Кужак заинтересованно, то соглашаясь, то…
— Только наш Усатый их не примет.
— Почему?
— Зачем ему они, сынок, он хочет, чтоб все были племенными, продуктивными. Вот какие времена настали, а я ведь хорошо помню: когда создавали колхозы, люди плакали, не желая отдавать скот. Осла в рай тянули — уши оторвали, назад тянули — хвост оторвали.
— Пусть на мясо сдаст, хоть немного, да заплачу за дом.
— Тоже верно, очень правильно, сынок, но не удастся. Жена твоя не согласится, да и не сможет она жить без коров, что ей делать? Ты вот хозяин дома, а не ведаешь еще, что такое в хозяйстве корова, это не только молоко, сметана, творог, творожные пироги, но и общение с природой, да-да… Вот помяни мое слово, и Ражбадин не примет их у тебя, он не станет лишать семью такой радости. Хотя, почему тогда он построил образцовый дом и не учел, что надо строить и помещение для скота. Кругом противоречия, сынок, даже не знаю, что тебе посоветовать…
— Пойду за семьей в аул…
— Это и хотел я тебе посоветовать, иди и верни семью, уговори, верни и скот. Я могу тебе для временного загона дать железную сетку сто метров…
— Ты добр, милый старик, а не жаль тебе?
— Жаль, конечно, я свой участок хотел отделить… но мне не к спеху. И чувствую я себя, сынок, на закате, дни прощания мои настали, и каждый день с чем-то вот прощаюсь.
— С такими мыслями я у тебя ничего не возьму, — заявляю я.
— А знаешь, когда я боялся смерти, спроси вот, спроси меня, почему я так говорю? — с болью улыбнулся Кужак, и впервые я заметил, что единственный глаз на его лице вроде бы потухший, ничего не выражал — даже смутился я и поспешил поддержать его:
— Почему ты так говоришь, уважаемый Кужак?
— Вот спасибо, уважил старика. Люблю, когда меня поддерживают в разговоре, в этом я как бы чувствую не только внимание к себе, но и участие, а это, сынок, так важно человеку. Знаешь, когда меня стали одолевать мысли о смерти? Когда мне было под пятьдесят и меня не брали на войну, а враг почти долетел до нас, нефтяные амбары Малгобека горели, а дым висел над горами, черный такой, сразу видно было, что это не туча и не облако, а что-то неестественное, смрадное, злодейское… Вот тогда я боялся смерти, боялся, что не доживу до гибели супостата… О, с тех пор много воды утекло, и теперь не боюсь смерти. Природа все учла в жизни, чем старее становится человек, тем больше он сознает неизбежность смерти и чувствует, как организм истощается, приближаясь к концу… Керосин кончился, фитиль догорает…
— Мрачные у тебя мысли, отец, пойдем ко мне…
— Куда, в аул, в старый дом? Нет, не хочется туда более возвращаться. А вот если пригласишь в новый, то с удовольствием…
— В новый.
— Тогда пойдем. А ты не слыхал, сынок, где здесь будет кладбище, поселок-то строят, а вот кладбище… Понимаешь, сынок, раньше меня на этом новом месте никто не должен умирать. Дома своего, конечно, не буду иметь здесь, но хочется хотя бы лежать в земле на этом просторе. Эх, сынок, сложная это штука — жизнь… И ни о чем я не сожалею, только одно обидно: наследника нет у меня на земле.
— Что ты, отец, что ты, разве мы, дети войны, не твои дети? Разве не ты спасал нас от голодной смерти?
— Да-да, ты прав… — И вдруг обратив внимание на мои волосы, он говорит: — Ты уже успел искупаться даже, сынок?
— Да, отец, пойдем…
— И я хотел бы принять душ.
— Пожалуйста, о чем разговор. Знаешь, отец, — я сам уловил, что слово «отец» на этот раз тепло прозвучало у меня, переходи к нам, брось ты свою старую саклю.
— Что ты, что ты… — благодарно засветилось лицо старика, оживился глаз.
— Будь дедушкой нашим детям и живи у нас…
— Спасибо, Мубарак, характер у меня несносный стал: не то что людям, сам себе надоел своими капризами.
— Только-то… Вместе нам будет лучше. Главное, тебе будет с кем поговорить, собеседников хватит, целых пять, — показываю я руку, растопырив пальцы.
— Добрый ты человек, сынок, и очень правильный… — Взял хромой старик мою руку под мышку, прижал к себе и заковылял рядом. И мы пошли домой.
Подправил я огонь в печи нагревательной колонки, помог старику раздеться. Пока он купался в ванной, вернулась вся семья, принесла с собой кувшин молока. Жена подоила коров, положила корм и оставила в хлеву, попросила соседку, чтоб она утром подоила их и выпустила в стадо.
— Правильно сделала, жена моя, дядя Кужак обещал нам сетку, поставим изгородь, сделаем небольшой загон для скота у дома, на время до зимы, а там…
— Там кто-то есть?
— Есть, это дядя Кужак. Ты не обидишься, если я сообщу тебе одну новость?
— Какую?
— Скажи, не обидишься?
— При чем здесь обиды, говори.
— Я предложил старику остаться у нас, пожить с нами. Он одинок, ему трудно…
