Ражбадин первым выскочил из машины, за ним я и вслед — Абду-Рашид. А начальник стройучастка, увидев нас, расплылся в обычной своей угодливой улыбке. Нет, это была не простая улыбка. Это было выработанное им в его порочной деятельности оружие, его щит, которым он мог обезоружить мало-мальски благодушного и доверчивого человека.

— О, кого я вижу, вот встреча, очень рад! Ассаламуалейкум, дорогой Ражбадин, как здоровье, как семья? Дай бог здоровья. Самое главное для человека — это здоровье, что может быть дороже здоровья? — Протянув руку, пошел Акраб навстречу Ражбадину, немного прихрамывая на левую ногу. — Вчера еще хотел вернуться, но давно семью не видел, пришлось в аул заехать…

Мне казалось: подойдет сейчас Усатый Ражбадин, схватит обеими могучими руками, как клещами, его жирную шею и сдавит, да так, что у начальника стройучастка язык вывалится. И я был готов уже ринуться, чтобы спасти от беды самого директора, когда Ражбадин подошел к нему, ничего не говоря, и дал ему пожать свою руку. Я думал, Акраб сейчас поцелует его руку, так он приник к ней, сжав обеими руками. Хватило все-таки у Ражбадина хладнокровия сдержать себя.

— Жаль, дождик накрапывает, а то бы мы посидели с тобой здесь… — продолжал любезничать Акраб, — вкусную еду из дому захватил…

— У тебя эта бумажка? — выговорил наконец Ражбадин.

— О какой бумажке ты говоришь, дорогой Ражбадин? — спрашивает Акраб тоном не то удивленным, не то растерянным.

— Последняя… форма номер два, что я подписал?! — голос у директора дрожал.

— Ах, та… я уже сдал ее в бухгалтерию, да, да, сразу сдал. В деле она. А что случилось, что-нибудь серьезное? Ой, дорогой Ражбадин, что с тобой? Не узнаю тебя…

Тут уж Ражбадин не выдержал, схватил он за грудки этого Акраба и так потряс, что в карманах начальника стройучастка зазвенела мелочь. Начальник участка онемел от изумления и неожиданности и будто в ужасе вытаращил глаза.

— Ты, ты червь земляной, ты меня решил обмануть?! Меня обвести? И ты еще спрашиваешь, что случилось?!

— Не бей, не бей меня. Я в милицию пожалуюсь!.. — раздался визгливый голос Акраба. Ражбадин отпустил его.

— Пачкать руки не хочется. Давай бумажку!

И в это время из газика выскакивает мальчик лет десяти, аккуратно одетый, с большими черными глазами, испуганный, но готовый заступиться за своего отца. И мальчик становится перед своим отцом лицом к Ражбадину.

— Не смейте трогать моего папу!

Заметив мальчика, Ражбадин отошел к роднику, из ладони глотнул воду… Я облегченно вздохнул. Хорошо, что оказался с отцом мальчик. А перед мальчиком, я понял, Ражбадин не станет резко разговаривать и порочить отца.

Бледный, с бегающими глазами стоял Акраб, прижав к себе сына, и еле слышно выговорил:

— Нет у меня никакой бумажки. Сам подписал, а теперь… Нет у меня бумажки. Вот и все. Сына я вот вез, хотел познакомить его с твоими детьми, я о тебе ему рассказывал, а ты… Нет у меня никакой бумажки.

Директор долго пил воду с ладони, затем обернулся и, вытирая носовым платком руки, пошел к своей машине. Мы пошли за ним и сели в машину.

— Сам принесешь ее… сам! — крикнул директор уже из машины, упрямо сдвинув брови. Он был угрюм, но доволен.

Мы отъехали. А у меня перед глазами долго еще стоял этот мальчик, заступившийся за отца. Хороший мальчик, умные у него были глаза, но знать слабости своего отца ему пока не дано было. И мне кажется, знай он все о своем отце, хотя, быть может, все это отец и творит именно ради благополучия детей, он бы среагировал по-иному. Он или упрекнул бы, сказав: «Не надо, отец, этого делать», или, ничего не говоря, ушел бы в себя от стыда и стал бы замкнутым, привередливым. Хороший мальчик, наверное, и учится хорошо, совсем не подумаешь, что он сын такого отца!

Тропа бороды касалась, — говорят у нас о крутом склоне. На подъеме Апраку встретился нам всадник на взмыленном коне. Не сразу узнали мы в нем нашего ветврача Усмана — сына Сирхана. В папахе и в бурке он был похож на актера во время съемки художественного фильма, когда повторяют очередной дубль. Я даже огляделся, нет ли где камеры и оператора?

К нам в последние годы зачастили киноработники. Одна киносъемочная группа для съемки эпизода из старой жизни искала старый аул с глинобитными плоскими крышами, с маленькими окнами и кривыми балками, одним словом, со старым бытом и старой утварью. Искала, искала, и все тщетно. Говорят, пришлось им такое строить у себя в павильоне. А я бы все-таки сохранил для потомства, как музей под открытым небом, такой уголок. Тем более, что в горах сейчас столько мелких хуторов рушится, оставшись без присмотра. Жители давно переселились на равнину, ближе к новой жизни.

На самом деле, для такого вида искусства, как кино, здесь благодать: что ни поворот — новые очертания, новый пейзаж. А какой можно было бы заснять здесь боевик с захватывающим сюжетом, с бегством, погоней, со стрельбой из кремневых ружей, о жизни и любви такой девушки из гор, как Салтанет, чей образ увлек даже такого писателя, как Александр Дюма, автор «Трех мушкетеров».

Увидев директора совхоза, Усман спешился, поздоровался. Высокий, стройный джигит с упрямым, скуластым, мужественным лицом, украшенным черными, как перья у стрижа, усами. На чистом подбородке заметная ямочка. И почему-то подумалось мне, что этому джигиту была бы к лицу настоящая черкеска из домотканого серого сукна. Но в наше время этот прекрасный старинный наряд не носят. А жаль, надо было хотя бы раз в год на каком-то празднике всем надевать наряд этот.

— Ты что это коня не жалеешь, Усман, — говорит Усатый Ражбадин, пожимая руку, — лучшего коня я тебе выбрал из нашего табуна, а до чего ты его довел…

— Уговори отца моего, директор, чтоб он купил мне машину, тогда я с удовольствием отпущу эту клячу в табун… — отвечает Усман, и по голосу можно узнать, что джигит сегодня не в духе.

— Что ты такой угрюмый? Случилось что?

Директор, конечно же, знал о случившемся, о том, что сватам этого парня отказал своенравный Али-Булат, отец Асият. Но, по-моему, Ражбадин пока не догадывается о том, что Али-Булат настаивает, чтобы дочь поступила в институт и выучилась на врача.

— Вчера ночью волки поранили, говорят, лучшую собаку в отаре, вот отец и вызвал меня на стоянку.

— Волки?

— Да.

— Их же не было.

— Появились.

— Это же хорошо!

— Что же хорошего, двух овец зарезали.

— Не велика беда, Усман. Отрежь их уши и приложи к акту.

— А если они с ушами их утащили в лес?

— Тогда бери свидетелей, только отец не в счет. И неужели тебе больше делать нечего, кроме как собак лечить? У собаки раны сами заживут. Как там на ферме наши новые бугаи?

— Акклиматизировались, на прогулку выводили.

— Смотри, Усман, я этот комплекс строю для лучшей породы коров, бурой кавказской, а не для этих наших… В бурке, в папахе… Я-то сначала было подумал, не девушку ли украсть ты собрался?..

— Вот это мне и остается сделать, — морщит лицо Усман.

— Не унывай, держи хвост трубой. Невест в ауле не счесть, одна краше другой…

— Вы так говорите, дядя Ражбадин, как будто сами никогда не любили. — Усман согнал с лица угрюмость, заулыбался.

Усман спешит расстаться, подводит коня к камню, чтобы сесть в седло. Если бы у него было обычное настроение, он бы лихо заломил папаху и ловко вскочил бы на коня.

— Нет, почему же… было время — любил. Прекрасное это время, — говорит директор, поднимая ногу коня и проверяя подковы. — Давно подковывали?

— Совсем недавно.

— А почему ты нас не приглашаешь на чабанский куш?

— Да вы же не поедете. — Забегали у Усмана быстрые и любопытные глаза.

— А вдруг мы соскучились по чабанскому хинкалу?

— Тогда поехали! — со значением и готовностью сказал Усман.