— Поехали на стоянку чабанов, а, Мубарак? Чего слепой хотел? Два зрячих глаза. Или ты уже по дому соскучился? — спрашивает у меня Ражбадин. — Все равно день потерян… а? — будто упрашивал он меня. И я не мог отказаться.

— Конечно, поехали, — кивнул обрадованный Усман и весело взмахнул над головой кнутом, направив коня влево от шоссейной дороги через альпийский луг в местность, называемую шатер Аббаса. Конь его рванул с места, да так, что искры брызнули из-под копыт.

— Надо помочь ему приобрести машину, а то для него лошадей в табуне не хватит, — и, обернувшись с переднего сиденья, он спросил меня: — А ты не знаешь, почему Али-Булат отказал сватам Усмана?

И я объяснил все, как сказал сам Али-Булат, что он хочет, чтобы Асият училась и стала врачом. Боюсь показаться смешным, почтенные, но имя этой девушки теперь звучит для меня олицетворением той красоты, воссоздать которую пытались живописцы всех времен. Стоят вот перед глазами ее освещенные солнцем обнаженные гладкие плечи, бедра, спина с застывшими каплями росы, как на щечках персика летним утром.

— Хитер Али-Булат, ох, хитер!.. — проговорил Ражбадин, напряженно размышляя над тем, что я сказал.

— По-моему, не отец хитер, а она хитра.

— Нет, неволить дочь он не вправе. И что же она? — сказал директор с явной досадой. — Неужели неверна своему слову? А я ей поверил, она так искренне и душевно говорила…

— Своенравная она…

— Все равно, хорошая будет пара — Усман и Асият, — сказал он, подправляя усы, из-под которых проскользнула лукавая улыбка.

Я понял его, да, да, он не договорил, но я догадался о том, что за мысль осенила его. Он как бы сказал себе: «А я постараюсь, чтоб они поженились, пусть тогда Али-Булат попробует настоять на своем».

— Эх, мне бы их годы с моим вот нынешним опытом, горы бы перевернул. Да, жизнь не танец — назад, к сожалению, не станцуешь.

А Абду-Рашид молча рванул машину и поехал по еле заметной в траве колее в ту сторону, куда ускакал джигит Усман, видимо, поспешил предупредить чабанов о том, что к ним едет уважаемый гость — директор. То там, то здесь, то белыми, то черными пятнами плывут по альпийскому лугу, как тени облаков, отары овец, эхом отдаются в горах окрики чабанов. И окрики чабанов не такие, как встарь. В старое время, например, они кричали, вкладывая в смысл слова весь свой гнев, все проклятья, адресуя их бекам и князьям, хозяевам отар: «Да чтоб околел ваш хозяин, да чтоб лопнуть вам до того, как коснется кинжал, да чтоб вы подохли!». А ныне, размахивая ярлыгой над головой, чабаны говорят: «Эге-гей, да сохранитесь вы на славу, да чтоб приумножиться вам, да здравыми вам быть! Эге-гей, не туда, куда вы в кусты, здесь же трава сочнее! Эй, козел рогатый, ты что о себе думаешь, об отаре не думаешь, тебе бы листочков ивовых, я знаю, а овцам-то они ни к чему… Ты понял меня, рогатый?.. Вернись, поворачивай, нельзя только о себе и о своих вкусах думать!..»

Мы вброд проехали речку.

Еще издали нас заметили огромные лохматые собаки-волкодавы и с хриплым лаем всей сворой бросились нам навстречу. Многие собаки в горах уже привыкли к машинам, а вот свирепые чабанские псы не признают никакой техники.

Куш — это стоянка чабанов. Давно к лучшему изменился быт чабанов, не видны здесь, как раньше, убогие шалаши и войлочные бурки, накинутые на воткнутые в землю палки. Стоят две поменьше, для старших чабанов, и две большие — для остальных — современные палатки, какие бывают у туристов. Одни из них выцветшие, а другие почти новые, с синим тентом и оранжевыми боками. Палатки эти утеплены и с окошками, в них уютно и тепло: раскладушки, чистая постель, переносной телевизор, транзисторы, до которых чабаны дотрагиваются не так уж часто. За день они так устают, что хочется поскорее раздеться, растянуться и выспаться вдоволь. А это им удается в случае, если за ночь не происходит ничего непредвиденного. А то ведь нередко бывает: то волки нападут, то пойдет ливень, то молния ударит рядом в какое-нибудь дерево, и сорвется испуганная отара. Трудна чабанская доля, но зато привычная. Из рода в род с давних времен передается эта профессия, и недаром чабаны говорят: «Все равно когда-нибудь в каждом потомке нашем заговорит наша чабанская кровь».

Раньше я этого не понимал, но когда несколько наших учителей оставили педагогическую работу и взяли в руки ярлыги, я понял, что в них заговорила кровь предков. Кроме крови предков, конечно, и желание подзаработать — материальная заинтересованность пока что немаловажная деталь в жизни. И вот все чаще и чаще появляются чабаны с дипломами о высшем образовании, и глядишь: через два-три года этот чабан разъезжает на собственной машине и совершает с семьей поездки в самые лучшие курортные места, останавливаясь в автокемпингах, о которых я и понятия не имею.

У большой полинявшей палатки стоят две арбы, торчащими дышлами напоминая зенитки, что были установлены неподалеку отсюда в годы войны. Поодаль — сколоченная из досок кормушка для собак, с таким усердием оберегающих и чабанов и отары. А вокруг палатки разбросаны всякие пожитки животноводческой бригады. Здесь две бригады. Хала-Букун — это значит старший чабан, он же и бригадир. Али-Булат, отец Асият, и Сирхан, отец Усмана, — оба старшие чабаны. У первого овец в отарах больше тысячи, а у второго — более девятисот. И эти две бригады почти всегда бывают вместе: и на зимовье в Ногайских степях, и здесь, на летних пастбищах. У Али-Булата в бригаде пять чабанов, а у Сирхана, хотя у него меньше овец, — шесть. Бригады соревнуются как между собой, так и с другими бригадами.

Бригада Али-Булата сохранила от каждой сотни овцематок по сто семнадцать ягнят, тогда как бригада Сирхана от каждой сотни овцематок — по восемьдесят три ягненка. Зато настриг шерсти вторая бригада дала почти вдвое больше. Почему? Потому что Сирхан сторонник раннего окота овец. Такие ягнята быстро набирают в весе, и их можно стричь, а ягнята в бригаде Али-Булата ко времени стрижки бывают еще очень малы. Каждый сторонник своего метода, каждый защищает свои способы.

Метод Сирхана считается прогрессивным, новым, тогда как метод Али-Булата старый и испытанный, и Али-Булат выставляет всегда один аргумент: «При раннем окоте ни у одной овцы не бывает двойняшек, нужно больше ухода и больше дефицитного корма». На что Сирхан отвечает: «Надо думать о доходе, доход с шерсти больше».

А шерсть сейчас в цене. Метод этот в овцеводстве нашем считается новым, а все новое, прогрессивное поначалу всегда встречает на своем пути препятствия. «И от кого, от Али-Булата, который меня обвинял и назвал «консерватором», я такого не ожидал», — бывает, ворчит Сирхан.

Усман, отпустив лошадь, возился с собакой, раненной в схватке с волками. Пса держал, помогая ему, отец его Сирхан. А Али-Булат с другим чабаном спускался с косогора к стоянке. Шел он, переваливаясь с ноги на ногу. По походке тяжелой и неровной легко можно было узнать его.

В это время мы обратили внимание на овцу, которая кружилась на одном месте, точь-в-точь как котенок, который хочет поймать свой хвост.

— Что с ней? — заинтересовался я.

— Не жилец более она, — говорит, поравнявшись с нами, Али-Булат. — Вертячка, болезнь такая есть.

— И нельзя излечить?

— Можно, — смеется Ражбадин, — только хирургическим путем. А кто будет оперировать овцу? Лучшая операция — это зарезать.

— Давненько ты, директор, не удостаивал нас чести своим посещением… — говорит Али-Булат после якши-куш — приветствий и рукопожатий.

— Иных забот больше стало. А у вас, я знаю, дела идут хорошо… — со значением говорил Усатый Ражбадин, — овцы целы, волки дерутся с собаками… ветврач вам нужен только для того, чтобы лечить собак. По-моему, все в порядке!

— В порядке ли?.. — замечает Сирхан. — Травы сочной в этом году мало, вот овцы и не набирают веса. В такое время в прошлом году ягнята уже были как бараны, а теперь… вон гляди… — жира совсем нет. — Сирхан показывал на освежеванного ягненка.

— Да, твоя правда, Сирхан, но я молился, чтоб дождей было мало, и бог услышал мои молитвы.