Какое великое у меня чудо! Ты права, девочка моя шилагинская, тысячу раз права в том, что несчастны мы были бы, не встретившись в этом мире. Я пил это счастье, пил жадно, не ведая утоления…»

Разве же без содрогания можно читать эти строки? У меня щеки огнем горят от стыда, будто я причастна к этим словам.

Простите меня, уважаемый Абу-Муслим из Шилаги. Ваша дочь Цуэри пропускает лекции в университете, отстает от других студентов, учится неважно. Любовь должна помогать людям в их жизни, а у нее наоборот. Она не получает стипендии, но у нее всегда водятся деньги. И немалые. Кому из подруг ни понадобись, все говорят: «У Цуэри есть, возьми у нее». Откуда у нее столько денег? Боюсь, что от него, он ее просто покупает… Ужасно допустить мысль, что дочь благородных родителей ведет себя так недостойно.

Простите меня, уважаемый Абу-Муслим, что я так откровенно пишу обо всем, но лучше знать горькую правду, чем сладкую ложь.

Однажды я видела Цуэри и Нури в автобусе, который шел в Кяхулай, в сторону лесистых склонов горы Таркитау. Это был жаркий летний день, они направлялись, конечно, чтобы провести в лесу весь день.

Обо всем этом я писала и жене поэта, только не так откровенно: она все-таки мать.

Желающая вам добра».

Зеленый конверт с изображением аула Кубачи зимой. Аул златокузнецов похож на одну большую саклю, прилепившуюся к отвесному склону горы Дупе-Даг.

Письмо адресовано в университет, студентке Адзиевой Цуэри. Пишет ей некая Исфаги из аула Танта.

«Салам тебе, сестра Цуэри, ты, наверное, возгордилась и позабыла уже о своих подругах, с которыми училась в школе. Еще бы! Тебе повезло, ты учишься, живешь в городе, а мне не улыбнулось такое счастье, и ты знаешь почему. Помнишь, родные обрадовались, что я не поступила, сказали, хватит девушке и десяти классов. Потом меня засватали, сыграли свадьбу, тамадой на этой свадьбе был твой отец. Итак, я теперь замужем за старшим чабаном, звать его Рамазан. Человек он мягкий, любит меня, как ягненка, так и зовет: «Мой ягненочек». Смешно, правда? Я очень довольна и, кажется, его полюбила, хотя на пять месяцев в году мы разлучаемся, — он уезжает на кутаны. Но возвращается с подарками, если б я родила сына, он, наверное, одарил бы весь аул, но у нас девочка. Она такая красивая, из рук ее не выпускаю. Назвали мы ее твоим именем, ты знаешь, мне оно всегда нравилось. Я такая счастливая, ты не можешь себе представить… Рамазана, как лучшего чабана, наградили машиной. Теперь во дворе стоит под брезентом. Новенькая. Очень хочу научиться водить. Летом приедешь, я тебя обязательно покатаю по долине Конгожи… Ты напиши мне, сестра моя, как твои дела, как ты учишься… Ой, что о тебе узнала, неужели это правда? Помнишь, он приезжал в нашу школу… ты была тогда сама не своя. А когда я наедине с тобой заговорила о нем, у тебя слезы появились на глазах, почему? Неужели ты тогда уже любила его? Счастливая ты! Милая моя, пиши мне почаще, я ведь всегда желала тебе добра, хотя ты порой доводила меня до слез. Думаешь, я забыла, как ты засунула мне за ворот холодного лягушонка?.. Вредная ты, а я тебя люблю и не забываю: ты ведь сейчас всегда со мной. Дочка моя Цуэри улыбается, широко открыв черные-черные глазки-пуговки… Не забывай обо мне, пиши!

Твоя подруга Исфаги».

Редакционный конверт. В нем газета тех тревожных дней, когда Дагестан был потрясен большой бедой. Отдельные места в газете жирно подчеркнуты синим карандашом.

«14 мая, в 12 часов 20 минут, после отдаленного подземного гула земля вдруг пришла в движение. Задрожали стены домов, зазвенели стекла в окнах, посуда в сервантах, завыли собаки, поджав хвосты, забегали кошки по карнизам домов. Все живое высыпало из домов, из квартир. Что-то необычное, подавляющее волю людей было в этом явлении. Хотя первый толчок кое-где и принес повреждения жилым домам и зданиям, он был не против людей, а за них. Этот толчок явился для всех сигналом тревоги, призывавшим готовиться к серьезным испытаниям. Поэтому многие не ночевали дома, а устраивались во дворах, скверах и парках. Именно эта предосторожность помогла сохранить жизнь десяткам и сотням, а может быть, и тысячам людей. В девять вечера подземная стихия вновь дала о себе знать, но уже с большей силой. Толчки стали повторяться».

«Землетрясение 14 мая 1970 г. в Дагестане зарегистрировано всеми сейсмическими станциями единой системы сейсмических наблюдений Советского Союза. По инструментальным данным, условная энергетическая характеристика этого землетрясения, называемая магнитудой, равна 6,5 (магнитуда ташкентского землетрясения была равна — 5,3). Энергия, выделившаяся в очаге землетрясения в Дагестане, в сто раз превосходит энергию очага ташкентского землетрясения».

«Землетрясение нанесло тяжелые раны шестнадцати сельским районам и четырем городам, занимающим двадцать пять процентов территории республики, на которой проживает более пятидесяти процентов населения. В результате этого стихийного бедствия без крова осталось около сорока пяти тысяч человек…»

На третьей странице газеты среди других выступление опубликовано стихотворение Нури-Саида «Землетрясение»: