Но если это так, то люди сами перебьют свой собственный вид быстрее, чем разгневанная природа сведёт условия жизни для человека на нет. А ведь все сетуют на природу. Она, и только она, о том неоднократно говорила Калея, якобы, загнала людей в города-резервации, влияет на их генетический код и рождает уродов, от которых приходится избавляться, иначе род людской уже бы выпал из разряда разумных и пополнил бы ряды диких. Может быть, так оно и есть, но природа слепа, она не ведает, что творит, а человек-то разумен!

Как же нам выжить, даже отсиживаясь в городах, если кто-то приходит среди ночи и кричит:

– Бабку надо убить сразу?!.

Из предосторожности костёр не разжигали. Камрат темноты не замечал, каким-то внутренним взглядом он, даже не поворачивая головы, видел до последней чёрточки лежащих перед ним людей, трясущегося от холода и страха Ф”ента, готового улизнуть куда угодно, случись что здесь, и хопса, засыпающего от усталости и вздрагивающего от каждого шороха.

Ночь уже полностью вступала в свои права. Камрат зашевелился, и мысли, тупящие мозг, отхлынули, уступив место другим, более насущным заботам.

«Где-то сейчас Свим, если он жив?» – подумал с грустью мальчик и вздохнул.

Хотелось верить, что жив, порукой тому было утверждение Ф”ента о торне, как будто также унесённого шаром вместе со Свимом. Сестерций мог помочь человеку.

Где они сейчас?

Камрат прислушался – ничто лишнее не нарушало ночные звуки – и вновь погрузился в полуявь путаных мыслей и размышлений.

– Вы, люди, даже падать по-настоящему не умеете.

– Почему это? – возмутился Свим заявлению торна, потирая ушибленное плечо.

Шар спустил большую часть газа и лежал громадной зеленой кляксой, подмяв под себя кустики и небольшие деревца. Свим и торн сидели рядом с ним, стеная от полученных тумаков во время приземления упавшего на землю шара.

Их обоих потрепало основательно. И, тем не менее, торн, только что пришедший в себя и похожий на помятую куклу, полвека провалявшуюся в каком-то заброшенном подземном складе хабулина, вдруг нагло заявляет о неумении людей падать по-настоящему. Что значит – по-настоящему – он не объяснил, однако Свиму всё равно такое заявление было неприятно, тем более что он пришёл в себя после падения прежде, чем Сестерций.

– Потому, – ответил на резонный вопрос Свима торн. – Ты только посмотри на себя, дурб. На кого ты похож? Выпачкан, глаз заплыл, из носа кровь течёт…

– Как кровь течёт? – Свим торопливо провёл тыльной стороной ладони под носом и увидел на ней красную полосу. – Да, течёт… Так что с того? Течёт и течёт. Перестанет. А вот где твоя красивая чалма, уважаемый торн? Мне сейчас противно смотреть на твой лысый комп, похожий на колено… толстой-претолстой женщины…

Сестерций, в мгновение окутавшийся холодно синей аурой, в панике схватился за голову, суетливо пробежал пальцами по чалме, которая всё также увенчивала его, и непонимающе уставился на человека.

Взгляд торна был таким, что Свим против воли стал оправдываться:

– Я пошутил. Что тут такого?

– Вот что, человек, с нами, торнами, так не шутят. Мы таких шуток не понимаем. Так что имей ввиду…

– А пошёл-ка ты? Знаешь куда? Самоделка несчастная. Тебе, конечно, неприятности людям можно высказывать, шутить, так сказать, а о твоей чалме – молчок. Так, что ли? Они, видите ли, шуток не понимают. Плохо, что не понимаете.

– О чалме, да! О ней мы шуток не понимаем.

Свим некоторое время с интересом изучал ност биоробота, стараясь догадаться, не разыгрывает ли тот его. Как будто нет. Свим озадаченно похмыкал.

– Тоже мне. Она что у вас, к голове приросла совсем что ли? Или атрибут, какой, вечный?

– Почему именно атрибут? – Сестерций явно расстроился незнанию людей таких простых вещей. – Люди, – прежде осуждающе посетовал он и пояснил: – Чалма у нас служит многоцелевой рассеивающей системой. Через неё сбрасывается лишняя теплота, лишние электрические разряды, смягчаются эмоции… Главное, последнее. Не будь на мне чалмы, у тебя уже прибавилось бы синяков. От меня.

– Даже так? Ничего себе откровения! Первый раз об этом слышу… – Свим виновато замялся. – Вот что, я совсем не хотел тебя обидеть, уважаемый Сестерций из рода Огариев.

– Люди!

Они посидели на земле несколько минтов, поглядывая друг на друга.

Свим, будь он среди людей, сейчас с удовольствием бы рассмеялся, чтобы стряхнуть пережитое и смехом поддержать себя и спутника, но, видя перед собой скучную физиономию торна, не лишенную достоинства и красоты, засомневался, стоит ли это делать? Сестерций явно не поймёт, подумает, что он чему-то радуется, а сам, поди, уже всё, что у него накопилось, через чалму из себя вытряхнул. Сидит вот, аурой балуется, она у него то посветлеет, то потемнеет, меняя окрас – становится голубой, жёлтой, розоватой, а то и ржавой на просвет. Впрочем, одёрнул себя Свим, может, он и не балуется, а производит какие-то манипуляции: организм свой настраивает или ещё что. Скажешь ему что-нибудь о его занятиях, он опять шутки не поймет. Н-да…

Свим почесал заросший подбородок и сказал:

– Раз уж мы можем с тобой обмениваться шутками… Но-но, удачны они или нет, другой вопрос. Я к тому, что мы с тобой уже сможем идти. Пока мы опускались, нас свиджа на два отнесло от дороги. И мы не долетели до неё свиджа три, а то и больше. Надо идти и искать. Кто-то же должен остаться в живых… Эх! Клоуда падала слишком с большой высоты, а вот малыша, может быть, выродки увели от глаз тескомовских долой.

Торн неторопливо поднялся на ноги, со всей тщательностью ощупал себя с ног до головы и важно произнёс:

– Люди!.. Люди, Свим, весьма забывчивые существа. И знаешь почему? А вот почему. Когда Акарак создавал Обезьяна…

– Ну, опять ты начал нести ахинею, – кисло заметил Свим.

Ему напоминания торна об Акараке стали уже надоедать, а тот наставительно продолжал:

– …то был под впечатлением одной торнетты, о забывчивости которой до сих пор сохранились легенды. Так вот, Акарак посчитал забавным именно таковым сделать и вашего первопредка. То есть Обезьяна.

– Тьфу, на тебя, Сестерций! Вы сами, торны, себе мозги набекрень поставили и теперь носитесь со сказками как некоторые, так называемые, религиозные люди и разумные со своими Священными Книгами, Писаниями, Откровениями и другим подобным бредом. Ты когда такое несёшь, неужели веришь сам в сказанную галиматью? И потом, ты сам забыл, что мне уже рассказывал то же самое совсем недавно. Ваш Акарак, ты говорил, и наш Обезьян были созданы оба. Они же братья, по сути дела, если верить твоей версии. А ты мне тут лепишь идиотские легенды!.. Ладно, у нас времени маловато. Смотри, солнце уже наполовину погрузилось под землю. Так что пошли, уважаемый потомок Акарака.

– И куда же ты пойдёшь, потомок забывчивого Обезьяна? Туда, или, может быть, вон туда?

– Что ты пристал? Ничего я не забыл. А пойдём сейчас к дороге, и будем искать.

– Люди! – Торн неторопливо снял свой заплечный мешок и вытащил из него небольшой кубик, похожий на тот, что был у Свима.

– А-а, – вспомнил Свим. – Ну и что?

– Вот потому я и говорю, что люди забывчивы. Ты после того, как нажал на эту сторону для пеленга на свой приемник, нажимал на неё ещё раз?

– Нет. Мне и в голову не приходило, что нужно было…

– И приёмник лежит у тебя в мешке?

– Да-а, – Свим стал догадываться, к чему ведёт торн свой дотошный допрос. Появилась надежда, но Свим не торопился поверить в невозможное, спросил осторожно: – Ты считаешь, что у нас есть способ выйти на него? И найти наших?

Торн многозначительно промолчал.

– Но вдруг он попал в чужие руки? – Предположил Свим. – Или даже наши взяли и нажали, совершенно случайно. Хотя бы из интереса.

– Не думаю. Для того чтобы выключить пеленгатор, надо нажать трижды. Не представляю, кто может до этого догадаться. Так что на твой вопрос отвечаю. Да, мы можем выйти на твой мешок или на сам пеленгатор, если он потерян, вынут, заброшен или у кого-то в кармане. Ты, вижу, доволен.