– Впрочем… – Индрис поджал узкие губы. – Как знать?.. У тебя в дуваре и такое есть? – Он повёл рукой в дальний угол комнаты. Там стояло старое полуразвалившееся кресло с протёртыми подлокотниками. – И тоже как новенькое, но за загородкой?

«И вправду всё знает», – с неприятным для себя испугом подумал Свим.

– Д-да.

– И садиться в него нельзя? – На тощем лице предсказателя появилась интригующая улыбка.

– Д-да… Оно же… Отец говорил… Оно, если в него сесть, может убить. А убрать его никак. От древних оно… Лучше, говорил, к нему даже не прикасаться… Даже древние. Сами придумали и сами остерегались… А что оно у тебя так вот? Даже без отгородки какой-нибудь? – спросил Свим. – У нас в самом низу дувара. Двери, загородка.

– А, – отмахнулся Индрис. – Я тут один… Да и, – на лице его промелькнула загадочная усмешка, – зато рядом, если что.

«Блажит старик», – подумал Свим, как некоторые, что стали поклоняться таким креслам-убийцам. Вот и Индрис, поди, утром или вечером, а то и несколько раз в день возносит хвалу или изрекает проклятия или ещё что-то в адрес этого кресла или самих древних.

– Что уж там – если.

Индрис кивнул.

– Это так… И не так. Скоро узнаешь… Но, – голос Индриса построжел, – не забудь того, что я тебе сказал о сегодняшнем новом твоём рождении. А теперь иди! Токан заждался. Он не любит ждать.

Камрат припрятал палки далеко от дома, где они проживали с бабкой. Калея не должна знать, где он сегодня пропадал почти весь день и с кем успел подраться.

«Ничего не выйдет», – думал он с грустью, припорашивая землей место, где хранил своё детское оружие.

Бабка Калея обладала способностью узнавать всё, что происходило с Камратом в течение дня, где бы он ни побывал, с кем бы ни встретился или повздорил. Так что, – невесело думал мальчик, – она, как только он объявится в полусумраке комнаты, начнёт свой монолог: справедливый, но ужасно знакомый, чтобы можно его было слушать и делать по нему выводы. В последнее время она больше говорила, чем показывала приёмы нападения и защиты или отводила время урокам хапры. И говорила странное, порой, вообще непонятное. Камрату иногда казалось, что она и сама не понимает, что говорит. Как будто внезапно вспомнила и строго заставляла его стоять перед ней и слушать. А потом, после сказанного, она переходила на что-либо обыденное.

Их жилище, ветхое на вид снаружи, внутри блистало чистотой и порядком постоянного человеческого присмотра. Сюда никогда не заглядывали городские чистильщики – этот кусок города отмирал и ожидал, когда им займётся кугурум либо для полной ликвидации поселения, либо для новых застроек. Если в последних появится нужда. Оттого люди, а их здесь проживало всего несколько небольших семей, занявших пустующие развалюхи, сами наводили порядок у себя в комнатах. Камрат в наведении чистоты участия практически никогда не принимал, бабка справлялась сама, устанавливая свой, давным-давно заведённый порядок.

Первое, что бросалось в глаза входящему в дом (если сюда и вправду кто-то когда-то приходил) – это свободное ото всего пространство в середине довольно большой комнаты, по сути составлявшей весь внутренний объём жилья, если можно так назвать почти кубическое строение, сильно накренившееся от старости набок, угрожая в скором времени рухнуть вовсе. Внешним видом дома бабка никогда не занималась, несмотря на предупреждение кугурума снести развалюху в первую очередь. Они предупреждали с тех пор, как Камрат помнил себя, но мер никаких не предпринимали.

Ряд молодых худосочных берез и невысокая каменная ограда – остаток древней стены некогда стоявшего на этом месте здания – отделяли дом от улицы. Ни то, ни другое не украшали, а лишь подчеркивали и опасный крен дома, и бурый оттенок безоконного фасада, и заброшенность без ухода.

Вся рухлядь в комнате размещалась в высоких, обшарпанных небрежным использованием и временем шкафах и буфетах, слитых с серой обивкой стен. Бабка и внук спали на полу, постелив тонкие матрасы. На день они убирались в один из шкафов.

Камея, высокая, сухая, с лицом желтой меди, изъеденное морщинами, и большими выразительными глазами, встретила Камрата неожиданно без упрёков и нравоучений.

– Хорошо, что ты пришёл как раз вовремя, – ровно и негромко произнесла она, не давая и намёка на то, что собиралась сказать и делать чуть позже.

Вовремя? – не поверил Камрат. Он должен был появиться уже давно. Привыкая к полусумраку – вечные светильники у них отсутствовали так как Калея не любила яркого света, он подозрительно посмотрел на бабку.

Он её любил.

А кого ему ещё любить? Сироте?

Осмотрел он её и заметил особенность на ней сегодняшнего одеяния. Она редко надевала плотные курбы – штаны для путешествий – и плотную куртку-накидку. Сейчас они были на ней. Седые коротко стриженые волосы убраны под меховую шапочку с наушниками, на ноги надеты сапоги – вечные, для дороги.

– Ты куда-то уходишь? Без меня?

– Ухожу. Без тебя.

– Надолго?

– Навсегда.

– А-а… А я?

– И ты тоже уйдёшь. Без меня. Нет времени, Камрат, объяснять, – она сорвала шапочку, порвав завязки, и надела вязаный треух, заправила под него белые пряди. Было заметно – она торопилась. – Ты сегодня же покинешь Кепрос и пойдёшь…

– Но я не хочу никуда уходить!

Камея застыла перед ним на мгновение. Правильные черты её лица исказились, уморщинились, она с нажимом сказала:

– Тогда ты умрёшь! Не перебивай!

– Но почему? Мы же с тобой всех… Ты же говорила.

– Помолчи, нет времени! И тебе ещё надо чуток времени, чтобы созреть. Дни! Но их у нас нет… Выйдешь сразу, как только стемнеет… Скоро уже… Почти следом за мной, поешь только… Не задерживайся ни на блеск… Пойдёшь в Примето.

– Ку-да-а? – Камрат даже отпрянул от бабки. – Это же… больше, чем полтысячи свиджей. Как я дойду?

– Дойдёшь! – сурово сказала Камея. – Должен дойти!

– Но…

– Камрат, нет времени. В Примето недалеко от городского кугурума найдёшь дом Кате Кинка Ктора. Скажешь ему… Если тебя не встретят до того и тебе придётся входить в его дом одному… Так вот, скажешь ему. Только ему, никому другому. Скажешь, что пришёл к нему служить по зову сердца и предков. Повтори!

– Что тут повторять?

Камрат нехотя воспроизвёл бабкины слова. Запоминать он умел. Однако повторение не прибавило понимания происходящего. Бабка иногда вот так собиралась и уходила дня на два-три куда-то по своим делам. Камрат оставался один в доме. Но теперь она решила уйти навсегда и его заставляет уходить, да ещё предупреждает об опасности оставаться здесь.

– Но почему?

Обычно спокойное и холодное лицо бабки дрогнуло. Она положила руку на голову Камрату, негромко сказала:

– Так надо, мальчик. Скоро ты обо всём узнаешь. А сейчас переоденься. Я тебе, что надо в дорогу, приготовила. Я уйду сейчас. Ты выйдешь из города у Славного Перехода. Там, у Восточного шлюза, есть лаз.

– Знаю, – Камрат вывернулся из-под руки бабки.

– Тогда всё. До свидания!.. Ничего Камрат, не бойся. Спутники у тебя найдутся, а пройти дорогу ты готов. Ко многому готов. Пора тебе уже к тому подошла… Но торопись, нигде без нужды не задерживайся.

Калея коснулась губами его лба, бросила вокруг прощальный взгляд и направилась к выходу из комнаты упругой молодой походкой. Фигура её по-девичьи была тонкой и гибкой, шаг лёгкий и бесшумный, что не смогли скрыть ни грубые дорожные кубры, ни вечная куртка.

– Когда я тебя увижу? – крикнул Камрат, но не получил ответа.

Всё так произошло быстро, непонятно и безвозвратно, что мальчик ещё долго стоял посредине комнаты. Ему не хотелось плакать, он крепился, но слёзы всё же покатились по его щекам.

Потом он машинально переодевался. Как ему всегда нравилась походная одежда, когда бабка выводила его за город: прочные штаны из кожи хрюков, куртка с капюшоном, вечные сапоги на толстой подошве… Сейчас он ненавидел всё это.