Отсутствие государственного покровительства исламским институтам не принесло большого ущерба позициям ислама в Золотой Орде, по сравнению с Ираном и Центральной Азией, возможно, потому что это покровительство здесь никогда не было столь глубоким и всеобъемлющим. Впрочем, в то же время монголами западной Внутренней Азии^{96} живо интересовались европейские государства, готовые вступить с ними в союз против мусульман, а улус Джучи стал местом оживленной христианской миссионерской деятельности, которая не утихала и в XIV в.[268] Для Золотой Орды мы располагаем значительно меньшим количеством свидетельств буддистской активности; буддизм был серьезным соперником ислама в ильханском Иране, по крайней мере, в придворных кругах, однако у нас нет оснований полагать, что присутствие буддистов в улусе Джучи, подразумеваемое наличием там хорошо засвидетельствованной уйгурской прослойки, доставляло исламу какие-либо особые неприятности, сравнимые с теми, что причиняло христианство^{97}.

Тем не менее, общий вес культурных и торговых связей между Золотой Ордой и различными частями мусульманского мира — от Хорезма до Кавказа и Ближнего Востока — способствовал тому, что именно здесь, раньше, чем в любой другой ветви Чингизидов, со вступлением на престол Берке в 1257 г. произошло первое «царское обращение» в ислам. С этих пор монетным чеканом и дипломатией Золотая Орда обозначила свою принадлежность к мусульманскому миру, несмотря на «необращенный» статус большинства преемников Берке вплоть до Узбек-хана.

Обращение Берке привлекло относительно больше внимания, чем обращение Узбека, вероятнее всего, потому что Берке был первым Чингизидом, о котором мы знаем, что он принял ислам, и, несомненно, стал первым монгольским ханом^{98}, который правил как мусульманский монарх. Нам нет нужды вдаваться в рассмотрение вопросов, когда и как Берке стал мусульманином[269]; отметим лишь почти единодушное мнение, что важнейшую роль в этих событиях сыграл бухарский суфийский шейх Сейф-ад-дин Бахарзи[270], а также раннее свидетельство современника Берке, историка Джузджани, о том, что Берке начал обучаться исламу еще в раннем детстве. Слова Вильгельма де Рубрука часто цитируют в подтверждение того, что обращение Берке определенно предшествовало его восшествию на престол, в противовес мамлюкским источникам, которые, по-видимому, по крайней мере, предполагают, что обращение сопровождало его приход к власти. Вероятнее всего, на самом деле здесь нет никаких разногласий, поскольку послания Берке, отправленные в Египет, несомненно, имели двойную цель: возвестить о его воцарении и провозгласить его приверженность исламу, тем самым подразумевая политические и дипломатические перемены.

Воздействие принятия религии Берке на его правление было, по-видимому, достаточно существенным. Не впадая в переоценку религиозной подоплеки его вражды с Хулагу, которая привела к затяжной борьбе за Кавказ между ильханами и правителями улуса Джучи, тем не менее, вряд ли можно отрицать, что разграбление, которому Хулагу подверг Багдад, вызвало раздражение у Берке и обострило нарастающее напряжение между двумя монгольскими государствами. Конечно, нам сложно оценить, насколько «подлинным» было принятие ислама, однако арабские источники сообщают, что вслед за Берке мусульманами стало «большинство его народа» и «большая часть его войска»[271], а в одном из важных отчетов, приводимых в труде ал-Муфаддала, говорится, что эмиры Берке обратились в ислам и при каждом из них на службе состояли му'аззин, и имам[272]. В подробном отчете Рукн ад-дина Байбарса цитируется письмо от нового хана, в котором перечисляются «татарские» дома, принявшие ислам, и приводятся имена родственников и эмиров Берке, ставших мусульманами[273]. Известная история, впервые рассказанная ан-Нувайри, повествует о том, что жена Берке, Чичек-хатун (Jijak-khätün), также перешла в ислам и возила шатровую мечеть для своей свиты[274]; а один знаменитый ханафитский факих, по некоторым сведениям, посвятил хану Берке трактат^{99}. Ислам Берке продолжал играть роль в дипломатических отношениях с мамлюкским двором; в этом плане, несомненно, показательно сообщение о том, что по заданию одного из таких посольств, были отправлены гонцы в Мекку и Медину, с приказанием, чтобы там молились за Берке[275].

В связи с Берке для нас более интересен тот факт, что легендарные рассказы, повествующие о его обращении, начали ходить, очевидно, вскоре после его восшествия на престол. Самый ранний отголосок этих легенд мы находим в рассказах, вошедших в «Табакат-и Насири» Джузджани (около 1260 г.)[276], включая сообщение о том, что новорожденный Берке вскармливался, по указанию его отца, кормилицей-мусульманкой, чтобы сделать из него истинного мусульманина^{100}. Ко времени написания «Шаджарат ал-атрак» («Родословие тюрок»), многие сведения в котором восходят к источникам середины XV в., этот сюжет претерпел некоторые изменения: младенец Берке отказался от молока родной матери, пока к нему не приставили кормилицу-мусульманку; этот же вариант представлен в сочинении Утемиш-хаджи (XVI в.), где содержится рассказ об обращении Берке, имеющий для нас первостепенную важность[277]. Как было отмечено[278], мотив отказа от молока не-мусульманки имеет разительное сходство с рассказом из «исламизированного» «Огуз-наме», известного по трудам Рашид-ад-дина^{101}, Абу-л-Гази и другим историческим сочинениям, в котором младенец Огуз-хан отказывается от материнского молока, пока она не соглашается принять ислам. Таким образом, мы видим, что сюжеты, ассоциируемые с такими легендарными героями, как Огуз-хан, были уже перенесены на Берке как на «первого обращенного» в ислам из монгольских правителей[279].

Сходным образом, среди «легендарных» рассказов, возникших вокруг обращения Берке, мы находим сведения о его связи с суфийским шейхом Сейф ад-дином Бахарзи; в частности, Бахарзи фигурирует в искусно выполненном легендарном эпизоде об обращении и восшествии Берке на престол в труде Утемиш-хаджи[280]; его роль также подчеркивается, с соответствующими агиографическими диалогами и мотивами, в арабских исторических сочинениях Ибн Халдуна и ал-Айни[281]. Таким образом, повествовательные отражения событий, связанных с обращением Берке, начиная с пост-монгольской эпохи, являются важными примерами устойчивой парадигмы царского обращения, которая приписывает главную роль в обращении хана суфийскому шейху; сколь бы важным ни было влияние Бахарзи, при дворе Золотой Орды чаще отмечалось присутствие правоведов и богословов, чем дервишей, и вполне возможно, что роль суфиев в «царском обращении», о которой сообщают поздние источники, несколько преувеличена и отражает социальное положение суфиев во время написания этих источников, а не в ту эпоху, когда произошло обращение Берке. Тем не менее, кажется вполне вероятным, что суфийские шейхи действительно играли все более важную роль в исламизации западной Внутренней Азии, оказавшейся под властью монголов, и обращение Берке дает нам, вероятно, самый ранний пример подлинной роли суфиев, как и литературной обработки этой истории.