— К ним очень мягко отнеслись, — заметила Саше Ольга. — На первый раз даже из партии не исключили. Самое противное, что эти новоявленные «лесные братья» долго не сознавались, в ЦКК пришлось их уличать, как мелких воришек. Лгать партийным органам! Большего падения для члена партии я себе не представляю. Нашкодил, так умей, по крайней мере, честно ответ держать.
— Уж кого-кого, — говорил Саша, — а Туровцева я представить себе не мог в оппозиции. Уж, кажется, такой законник, стопроцентный цекист.
— Буквоед он был, — сказала Ольга. — «Ленинизм» Зиновьева принес в райком, нам показывать, так раскрывал, точно евангелие.
— Смотри, какой он прыткий! В кабинет к себе впускал без доклада, а в лесу вокруг оппозиционного сборища патрули выставил, чтобы никто без пароля не пробрался. Я тебе еще три года тому назад сказал, что он бюрократ. Помнишь? А ты его защищала. Зааппаратилась!
— Это ты у нас больно задемократился! — в тон ему отвечала Ольга. — Скажи-ка лучше, как ты сам? Продолжаешь все еще «жалеть» Троцкого?
— Перестал. Как он эту свою «перманентную революцию» вынул из архива, так в моих глазах погиб. А «новая оппозиция» погибла, как только на его позиции стала. Ведь я не за ним шел, ты знаешь. Просто не люблю, когда люди привыкают, чтобы за них начальство думало. Бюрократизм ненавижу, ну и решил, что перегнуть немножко в борьбе с ним палку — худо не будет. Насчет свободы группировок маленько ошибку давал… Ты что, хочешь, чтобы я тебе, аппаратчице, об этом письменное заявление подал?
— Ладно, без заявлений обойдусь. Я всегда считала, что голова у тебя хорошая, только в ней завихрения бывают.
— Что ж, завихрение в голове — тоже движение мысли.
— Тоже верно, — добродушно согласилась «аппаратчица». — Только смотря в какую сторону завихрение… Сашенька, ты посиди минут пять, вот тебе сегодняшние газеты. Мне в секретариат надо зайти.
Она вернулась минут через десять. Саша, отрываясь от газеты, вымолвил:
— Какая речь!.. Читала?
— Здесь за день столько народу перебывает, что газеты развернуть некогда. Я их беру домой.
— «Правда» печатает последнюю речь Дзержинского. На заседании ЦК и ЦКК, вернувшись с которого он умер.
Москва лишь неделю тому назад схоронила Феликса Эдмундовича Дзержинского.
— Вся речь направлена против оппозиционного блока. Как он их!.. «Бессмысленная, антисоветская, антирабочая программа повышения оптовых цен», «ликвидация нашей борьбы за снижение розничных цен…» Это он о программе Пятакова, своего заместителя по ВСНХ. «Вы являетесь самым крупным дезорганизатором промышленности». Они Дзержинского все время прерывали, смотри: то Каменев, то Пятаков, то Троцкий… Вот Каменев с места: «Вы четыре года нарком, а я только несколько месяцев». Дзержинский ему: «А вы будете сорок четыре года и никуда не годны (смех), потому что вы занимаетесь политиканством, а не работой. А вы знаете отлично, моя сила заключается в чем? Я не щажу себя… (Голоса с мест: правильно!) И поэтому вы здесь все меня любите, потому что вы мне верите». Да! Дзержинский имел моральное право сказать так о самом себе, в последней своей речи. Как бы итог жизни подвел… «Я никогда не кривлю своей душой, если я вижу, что у нас непорядки, я всегда обрушиваюсь на них». Ты прочти, с какой он силой говорит против бюрократизма!
— Да, сказать такую страстную речь, прийти домой — и умереть! — отозвалась Оля. — Не волновали бы его так эти разногласия с оппозицией, он бы жил еще.
4
К. Пересветов — С. Кувшинникову
«Твое письмо, Степан, меня поразило. Ты пишешь, что тебе «не дают раскрыть рта», высказать твои «взгляды» и что «поэтому» ты «принужден врать (?), что во всем согласен». К сожалению, ты не пишешь, в чем именно твои «взгляды» состоят.
Партия осудила троцкизм, его пропаганда сделалась нарушением дисциплины; тебе угодно это называть «затыканием рта»? Но партийная дисциплина, как и само членство в партии, дело добровольное. Это солдату в царской армии «затыкали рот»!
Нехорошо, Степан!
Ты что, боишься, что тебя исключат, если ты выразишь несогласие с партийными решениями? Конечно, смотря с какими. Но если бы даже исключили, разве это резон врать? Или партийный билет стал тебе дороже правдивых отношений с партией?
Тебя взволновало исключение из партии оппозиционера Оссовского «за взгляды». Но ведь какие это взгляды? Неужели их суть не имеет значения?
Оссовский исключен за его статью, которая со времени XIV съезда ходила по рукам, а недавно опубликована в «Большевике» с ответом на нее. Что же она проповедует? Что советская власть — не диктатура пролетариата и не может ею быть в стране с большинством крестьянства. Что Коммунистическая партия не может не отражать интересов буржуазии, раз нет в стране других партий, а буржуазия все еще есть. Внутри партии Оссовский требует допущения фракций, а в стране — допущения других партий, меньшевиков и эсеров, то есть возвращения от советской демократии к буржуазной.
Как же у самого Оссовского хватило совести с такими буржуазными «взглядами» оставаться в ленинской партии? Почему не это смущает тебя, а то, что его исключили?
Перейду к обвинениям, какие ты выдвигаешь против меня лично. Я — «проработчик». Вот дурацкое слово! Оно не привилось бы в обиходе оппозиции, если бы она сама, и прежде всего Троцкий, заявляла бы свои цели и взгляды всегда открыто и прямо.
«Теория перманентной революции», конечно, круглый вздор, но она не помешала Троцкому в семнадцатом году вступить в большевистскую партию. В спорах с ним Ленин потом эту злосчастную «теорию» ему не припоминал, спорили каждый раз по конкретным вопросам: Брест, профсоюзы… Почему же, скажи, Троцкий, если уж он такое значение этой своей теории придает, не вытаскивал ее тогда, при Ленине? Почему он самому Ленину не заявил, что тот-де, «пришел» к нему в 1917 году?
Ленин бы ему ответил!..
Ну, пусть так. Ты решил воспользоваться тем, что Ленин умер, и теперь выступить против его учения. Так не трусь, объяви об этом во всеуслышание, чтобы каждый видел, в чем дело! Так нет же, пошли в ход намеки, туманные исторические аналогии, двусмысленные выражения об «учениках», о «перевооружении большевизма»… И всё для чего? Чтобы сбить с толку рядового партийца, которого прямо против Ленина, против учения Ленина за собой не поведешь.
Троцкий не маленький, он должен был предвидеть, что его выведут на чистую воду, что его лицемерная тактика лишь обострит борьбу. Так оно и вышло. Не буду отрицать, что я буквально зол на Троцкого, хотя лично мне он, конечно, ничего худого не сделал. Ты думаешь, мне доставляло удовольствие разматывать клубки намеков и недоговоренностей, какие «намотал» Троцкий в своих новых статьях и в предисловиях к старым? Я его каждый раз буквально клял за то, что он превращает меня в какого-то литературного следователя, заставляя сличать одну скользкую формулировку с другой, еще более скользкой, чтобы докопаться до их действительного смысла. «Читать в сердцах», как ты выражаешься!.. Но что же оставалось делать?
Внутрипартийная дипломатия — вот, на мой взгляд, самая роковая из последних по времени ошибок Троцкого. Если бы не она, вы же сами, оппозиционеры, лучше уяснили бы себе, чего добивается Троцкий. Тогда бы его не считали за «напрасно гонимого» и, по крайней мере, не все бы из вас шли за ним. Ты, например, разве не говорил мне, что ты «не троцкист», что его «перманентной революции» не разделяешь, что «не в ней суть»? А для Троцкого — в ней! Он даже ленинизм объявил лишь «марксизмом в д е й с т в и и», пытаясь т е о р и ю из ленинизма вычеркнуть и подменить своей.
А разве не было случаев, когда Зиновьев с Каменевым (а до них — Троцкий) вместе с большинством голосовали в ЦК за что-нибудь, чего не разделяют? Голосовали «из тактических соображений», — а назавтра выносили разногласия за пределы ЦК в момент, который казался им подходящим.
Выступать против решений, принятых с твоим же участием! К чему ведет такая беспринципность? К готовности, при случае, «голоснуть» за что угодно?.. Ведь за «тактическими соображениями» дело не станет. Я не пророк, но такой двурушнический путь в политике к добру привести не может. Не говорю уже о моральной стороне дела… Наконец и убеждать лжеца теряешь охоту: какая цена его согласию?
Напрасно ты язвишь: «Не удивлюсь, если это мое письмо, адресованное старому товарищу, мне предъявят когда-нибудь в ЦКК в качестве обвинительного материала». Можешь спокойно спать, никуда я твое письмо не отправлю. Ты ко мне обратился, — стало быть, тебя грызет червь сомнения. Иначе зачем было писать презренному «проработчику»? Плюнул бы на него, и дело с концом, если б верил в свою правоту на сто процентов. Но ты написал, и я чувствую, что мой долг, пренебрегая твоей руготней, протянуть тебе руку помощи.
Что и делаю посильно этим письмом.
Константин».
