В дверях позади стола президиума показалась откинутая назад голова Зиновьева с небрежно взбитыми волосами, его одутловатое бритое лицо.

Он быстро взошел на помост президиума и получил слово для доклада. Зиновьев, по своему обыкновению, говорил очень пространно. Его сипловатый тенорок, высокий, почти фальцет, временами утомлял слух. Костя слышал его выступления по вопросам дискуссии не раз, цитаты, которые приводил и разбирал оратор, были ему знакомы. Он сидел возле боковой стены и оглядывал собрание, невольно сопоставляя с прошлогодним. Институт заметно омолодился. Первокурсники, не имевшие понятия о недавно пережитых в этих стенах идейных баталиях, внесли в его жизнь свежую струю. Первый набор слушателей 1921 года, в котором немало было пожилых людей и не единичны были коммунисты — выходцы из других партий (меньшевиков, эсеров, бундовцев), летом завершил свой трехлетний курс. Кое-кто еще не освободил комнаты, но почти все уже работали в других местах. Мамед Кертуев преподавал политэкономию в Казани. Ян, Шандалов и Хлынов оставались в институте «руководами» семинаров подготовительного отделения, только что сформированного из рабочей по происхождению молодежи. Некоторые слушатели второго и третьего приемов, в их числе Саша Михайлов и Степан Кувшинников, находились в партийной командировке, в связи с кампанией по оживлению работы Советов.

В последнем ряду Геллер, с мрачным лицом, изредка перешептывался с Вейнтраубом.

Виктор Шандалов сидел как раз против трибуны, в первом ряду. По его косой усмешке Пересветов, поглядывая на него во время своей речи, смог убедиться, что обдуманная им аргументация против идеи о «Лейбор парти» попадает в цель…

Сотрудник ЦК подошел к темной портьере и, прежде чем отворить скрытую за ней дверь, непроизвольным движением пригладил свою прическу и одернул полы пиджака.

В глубине просторного кабинета за письменным столом сидел Сталин. Он поднялся и, пока Скудрит с Пересветовым шли по длинной ковровой дорожке, сделал навстречу им несколько медлительных шагов, вразвалку. На Сталине был военный френч и сапоги.

— Присаживайтесь, — пригласил он, пожав им руки. Они опустились в мягкие глубокие кресла, а Сталин вернулся в свое, жесткое.

— Курите? — подвинул он раскрытую на столе пачку «Герцеговины флор».

Некурящие посетители поблагодарили и отказались.

— О чем вы мне хотели сообщить?

Под спокойным обликом Сталина чувствовалась настороженная сила, точно внутри у него была сжата пружина или натянута тетива.

— У нас раскол, — слегка волнуясь, начал Пересветов.

Сталин вскинул брови:

— У кого это «у вас»?

— Среди так называемых «молодых литераторов»…

— По какому поводу раскол?

Константин объяснил. Сталин встал и, заложив руки за спину, неторопливо прошелся по ковровой дорожке.

— Стало быть, Бухарин решил вас ознакомить с этой своей запиской. Своих «учеников»!.. — Он усмехнулся в усы и, покрутив головой, остановился против них. — Напрасно он это сделал! Напрасно. Ознакомил — и расколол! Взбаламутил вас.

Он вернулся в кресло.

— Бухарина надо знать. Вы с ним работаете в газете и журнале, видитесь каждый день, он вам доверяет. Советуется с вами. Неужели вы его не раскусили?

— Вообще мы его знаем, — неуверенно отвечал Пересветов.

Взглянув на Яна, он едва сдержал улыбку: не замечая сам, тот сидел пригнувшись, напружившись, будто приготовился к самозащите. Костя незаметно коснулся рукой его колена, и Ян выпрямился, очнувшись.

— Бухарин по профессии и по своей природе литератор, — спокойно продолжал Сталин. — Но если брать всерьез все, что он пишет, ЦК некогда будет заниматься делами. Про него Ленин говорил, что он не вполне марксист. Но у Бухарина хорошая черта: он человек мягкий, способный исправлять свои ошибки, его можно уговорить. Зачем ЦК отталкивать от себя человека, когда он идет с ЦК в идейной борьбе с троцкизмом?

— Это вы правы, — согласился Пересветов. — Но ведь его новые организационные идеи ведут к капитуляции перед троцкизмом.

Сталин усмехнулся:

— «Организационные идеи»… Конечно, он чепуху написал! Кое-кто требовал немедленного отсечения Троцкого, исключения его из Политбюро, из ЦК, даже из партии; а Бухарин испугался и бросился в другую крайность.

— Товарищ Сталин, — спросил Скудрит, — неужели Троцкий, после его последних вылазок, останется в Политбюро?

— Не знаю, — отвечал Сталин, как показалось Косте, с некоторым неудовольствием. — Политика отсечения — не наша политика. — Сталин глядел на Скудрита вбок. — Отсечение — мера крайняя, шутить с ней нельзя. Семь раз примерь, один раз отрежь. ЦК обсудит, взвесит, решит: готова ли вся партия принять и понять необходимость организационных мер против Троцкого? И каких именно мер? Вопрос не простой. Если поспешишь, можно увеличить число «жалеющих» Троцкого. Но свободу защиты антиленинских взглядов он у нас при всех случаях не получит. Записку Бухарина мы прочли. В кругу ленинцев, — добавил он мельком. — Прочли и положили в стол.

Скудрит спросил:

— Стало быть, Троцкий о ней не знает?

— Думаю, что нет. От нас, по крайней мере, не знает. Бухарин вам до подачи в ЦК эту записку читал или после? — спросил он, снова как бы мельком.

Пересветов отвечал, что после. Сталин взял папиросу и размял в пальцах.

— «Лейбор парти»! — усмехнулся он. — Выдумает же словечко!

Он покрутил головой и закурил.

— По-моему, Бухарин не хочет создавать своей фракции против ЦК. Как вы оба считаете? — спросил он, пуская дым.

— По-моему, не хочет, — не совсем твердо отвечал Скудрит.

— Да и я не понял так, что он затевает борьбу против ЦК, — согласился Пересветов. — Я считал, что он подает свое мнение и надеется убедить в нем остальных членов Политбюро и вообще ленинское большинство ЦК.

— Пусть надеется! А вы не принимайте всерьез всего, что он вам ни скажет. Хоть вы и его «ученики»! — иронически повторил он, а глядел испытующе.

«Уж не Бухарин ли ему сам похвастался, что Виктор с Толькой «Учителем» его зовут?» — подумал Костя.

— Мы ученики Ленина, — возразил Скудрит. — Стараемся ими быть.

— Вот и хорошо. Работайте в упряжке с Бухариным, вам это поручает ЦК. Он идет с нами, с большинством, дисциплины не нарушает, из колеи не выбивается. Вот если выбьется, тогда и будем говорить… А сейчас его отталкивать, ссориться с ним — не надо, не надо!

— Мы и не хотели ссориться, да так получилось, — сконфуженно отвечал Пересветов. — Мнения своего я не мог не сказать, он сам спросил. А потом с Шандаловым схватились.

— И разругались! — докончил Сталин. — А вам надо работать вместе.

— Боюсь, Иосиф Виссарионович, что это сейчас не выйдет. Я понимаю, — раз Бухарин на своей «Лейбор парти» не настаивает и Троцкий о ней даже не знает, то раздувать какие-то разногласия глупо и непартийно…

— Вот это верно!

— Но как работать с Шандаловым, с которым мы до сих пор жили, что называется, душа в душу, и вдруг он нас изображает чуть ли не карьеристами?

Сталин удивленно повел бровями:

— Это почему?

— Не знаем почему. Говорит, что мы «непринципиальны», когда «отгораживаемся» от Бухарина, боимся «впасть в уклон»… А мы всего только в глаза сказали, что думаем.

— Это ерунда! Вздор. Вы его тоже как-нибудь обозвали?

— Нет, — отвечал Скудрит, — мы не позволяли себе личных выпадов.

— Плюньте, обойдется. Брань на вороту не виснет. Виноват во всем, конечно, Бухарин. Ишь, втянул вас в «большую политику»! Зачем ему было читать вам эту горе-записку? Нашел чем хвастаться! Вот я ему это сам скажу. Хорошо, что вы пришли прямо в ЦК.

Скудрит заметил, что Окаёмов ходил еще к Зиновьеву. Косте показалось, что по лицу Сталина пробежала тень.

— Зачем ходил?

— Говорил о том же, о чем мы сейчас с вами.

— Ну что же, Зиновьев — член Политбюро, — сдержанно заметил Сталин и тут же добавил: — Но все-таки не секретарь ЦК. Вы поступили правильно, обратившись в секретариат. Итак, все же постарайтесь с Шандаловым и Бухариным сработаться. Таков вам совет ЦК.