— Вообще, да, — с улыбкой отвечал тот, поглядывая на Виктора. — Он был у нас до прошлого года секретарем ячейки.

— Оппозиционеры, что ли, вышибли?

— Нет, еще до дискуссии… Впрочем, потом бюро оказалось действительно оппозиционным.

— А сейчас как?

— Сейчас трений в бюро нет, — вместо Хлынова ответил Скудрит. — Но в нем остались некоторые, кто голосовал за оппозицию.

— Как они себя ведут?

— После кончины Ленина конфликтов пока не возникало.

— Итак, — сказал Сталин, отворачиваясь от Скудрита, — значит, у вас есть свой вождь: Шандалов?

И без того красный, Виктор окончательно смутился:

— Честное слово, товарищ Сталин, я тут ни при чем, это они шутят.

— Какие шутки? — иронически возразил Сталин, но тут же сменил тон на серьезный: — Если ваше имя популяризируют сторонники Троцкого за то, что вы защищаете линию партии, то в этом есть хорошая сторона. А плохая может проявиться, если вы зазнаетесь и начнете себя от партии отделять.

— Что вы! Этого никогда не будет!

— Поверим вашему доброму желанию.

Началась довольно продолжительная беседа о журнальных и газетных делах, о задачах пропаганды ленинизма в печати. Сталин сказал, что ЦК возлагает большие надежды на теоретически подготовленную молодежь. В заключение он в прежнем шутливом тоне спросил Бухарина:

— Так что же ЦК должен сделать для этих молодых товарищей? Жалованье им большое назначить?

Молодые люди возразили. Зарабатывают они достаточно — литературный и педагогический гонорар, стипендия. Сталин слушал их с усмешкой, а затем серьезно сказал:

— Привлекайте всех способных писать. Какие трудности будут, обращайтесь в ЦК, мы вам поможем. Прямо ко мне можете звонить.

— Мрачноватая у него квартира, — заметил Виктор, когда они, выйдя из Кремля, спускались от Троицкой башни.

Бухарин задержался в Кремле.

— Зато в жару прохладно, — возразил Скудрит.

— А я, — промолвил Костя, на ходу потягиваясь, — и в жару люблю светлые комнаты.

Хлынов сказал:

— Слыхали, как он насчет большого жалованья?

— Слыхали, — за всех ответил Флёнушкин.

Костя заметил:

— Мне показалось, это он нас испытывает.

— Чего там испытывает! — в своей обычной манере возразил Сандрик. — Вполне правильно считает, что соловья баснями не кормят.

— Да, — усмехнулся Виктор, — должно быть, не очень полагается на бескорыстие нашего брата, красного профессора!

— А что тут такого? — искренне удивился Ян. — Какой хороший организатор будет пренебрегать материальной стороной дела?

— Вот это верно! — подхватил Сандрик. — Я уже и сам теперь являюсь к редактору «Экономической жизни» и прямо говорю: «Товарищ редактор, войдите в мое положение, у меня есть идея, а денег нет». И он, ни слова не говоря, пишет записку на аванс.

— Тебе бы все обшучивать, зубоскал!

— Да нет, Ян, я вовсе не противник гонорара!..

Итак, шутка слегка задела у «красных профессоров» интеллигентскую струнку. Однако им импонировала деловитость генерального секретаря ЦК, его умение с двух слов схватить суть дела, уверенное спокойствие человека, знающего, чего он хочет.

— Грубить он не будет, небось наказ Ленина помнит, — говорил Скудрит. — А Бухарин перед ним просто мальчик.

— Да и все мы слушали его разинув рты, — заметил Сандрик и уколол Шандалова: — А тебя он допек! Ты у него словно на горячей сковороде подскакивал.

Виктор с досады махнул рукой:

— Да ну его, Николая Ивановича! Обязательно сболтнет что-нибудь. Зачем было посвящать Сталина в такие пустяки?

Летом МК партии назначил Пересветова лектором на курсах повышенного типа, открытых под Звенигородом для рабочих-партийцев, прошедших курсы в районах. Учебной работой там руководил старый большевик Сорин, член МК. В Пересветове он нашел такого же энтузиаста партийной пропаганды, каким был сам, и они сдружились. Ясными вечерами курсанты высыпали на луг перед бывшим барским домом, где с высокого обрыва открывался вид на Москву-реку и на старинный городок. Далеко разносились хоровые песни, веселые звуки пляски под баян. Первым плясуном и здесь был все тот же Дядя Неворуй, а молодой лектор Пересветов — запевалой. В жаркие дни ходили купаться в Москве-реке.

В одно из воскресений Костя, по приглашению Марии Ильиничны, поехал с ней на автомобиле в Горки. Машину вел шофер Гиль, который раньше возил Ленина.

— Степан Казимирович! — обратилась к нему Мария Ильинична. — Скажите, пожалуйста, где это Владимир Ильич к вам на подножку автомобиля вылезал?

— Это на Мясницкой! — охотно отвечал Гиль, полуобернувшись и не спуская глаз с дороги. — В той машине между нами стекло было… Ехал я быстро, ну, он опасался, не задавил бы я кого-нибудь, вылез на подножку и за плечо меня трогает. Я говорю: «Что вы делаете, Владимир Ильич, упадете!» Он улыбнулся, сказал потише ехать и сел на свое место.

Мария Ильинична, поглядывая на Костю, ради которого, кажется, и завела этот разговор, сама слушала Гиля с интересом, точно впервые.

Костя обмолвился, что знает об охоте Ленина на медведя.

— На медведя? — удивилась Мария Ильинична. — Володя никогда на медведей не охотился.

Смущенный Костя начал сбивчиво пересказывать, что говорил Тихана. Мария Ильинична рассмеялась:

— Возможно, Ленин с ним и ездил куда-то, но только не на медведя. Это ваш Нагорнов выдумал. Я его помню, он из охраны. Сообразительный паренек. Володя звал его Тиханой Васильевичем.

— Он кому-нибудь до вас прихвастнул, — заметил Гиль, слушавший их разговор краем уха, — что с Лениным на медведя ездил, ему поверили. Он решил, что и вы поверите.

— Да ведь в Еланской губернии слухи шли, что Ленин на медвежью охоту приезжал! — удивлялся Пересветов.

— Вот так и творятся легенды, — сказала Мария Ильинична. — Дзержинский его, конечно, к себе вызвать и проинструктировать мог, они, чекисты, после покушений на Владимира Ильича очень за него боялись. Тихане приказано было беречь Ленина от опасности, а какая же опасность от зайца? Вот и явился медведь на сцену…

Тихана ваш — поэт, — заключила она с задумчивой улыбкой, выслушав, в Костиной передаче, рассказ Нагорнова, как они свалили медведя тремя пулями сразу. — Ему бы да образование!..

Степан Казимирович вез не спеша, и его пассажиры много о чем толковали, не будучи связаны делами и редакционной спешкой. Мария Ильинична интересовалась институтом. Ей показалось забавным, что «профессора» играют в баскетбол и даже выиграли минувшей зимой первенство Москвы. Она расспрашивала Костю о его жене, детях.

Затронули и серьезную тему — о недавней дискуссии. Мария Ильинична заметила:

— Ленин не дал бы вынести разногласия за пределы ЦК. При нем Троцкий не решился бы намекать на «перерождение»… Не было бы такого обострения, этих напоминаний о прошлом, обсуждались бы лишь разногласия по существу.

— Мария Ильинична, — сказал Пересветов, — Троцкий, к сожалению, сам напрашивается, чтобы вспомнили его прошлое. Вы, может быть, не читали, а мне пришлось вплотную этими старыми вопросами заняться при составлении хрестоматии. Ведь Троцкий еще до дискуссии, два года тому назад, в предисловии к своей книге «1905» написал, что не отказывается от своей «теории перманентной революции». А ведь это не большевистская теория, она недооценивает крестьянство как союзника рабочего класса в революции. Ему пока что этого не напоминали, но рано или поздно печать на такое его предисловие может откликнуться.

Мария Ильинична вздохнула, глядя на пробегавшие мимо автомобиля березки.

— А все-таки, — потвердевшим голосом сказала она, — Ленин и отвечал бы не так, как без него отвечать будут.

Спорить с этим было невозможно, даже если бы услышать из чьих-то иных уст, не от родной сестры Владимира Ильича. Ленина другого нет, ведь он был гений. А нотку неколебимой убежденности уже знали все сотрудники «Правды»: нет-нет да она звучала на фоне тихого и мягкого разговора Марии Ильиничны. И тогда Марию Ильиничну нельзя было уже ни переубедить, ни «переупрямить».