Ожидая углубления и обострения борьбы в рядах РКП(б), послы иностранных держав отменили свои традиционные поездки домой на святочные каникулы и задержались в Москве. Но дела оппозиции шли под уклон. Не выручили ее и попытки опорочить хозяйственную политику ЦК. Кертуев в «коридорных» дискуссиях высмеивал Вейнтрауба:

— Есть такая русская сказка, я ее татарским школьникам вслух читал: Иванушка-дурачок вопит на свадьбе и пляшет на похоронах. Так и вы: при обострении «ножниц» предлагаете еще больше повысить цены на промтовары. Что на это мужик скажет? Вы рассуждаете так, будто мужика у нас и в помине нет. А что такое ваша «широкая товарная интервенция»? Ввоз товаров задушит нашу и без того слабую промышленность. Кто будет покупать у нее, да еще по высоким ценам, коли заграница наводнит нас своим дешевым барахлом?

— А вы, — кипятился Вейнтрауб, — хотите спасти положение одной финансовой реформой? Это не марксистский подход! Вы фетишизируете сферу обмена! Как вы не понимаете — вы, экономист! — что деньги всего лишь средство обмена? А мы обязаны планировать производство!

— А вы догматик и схоласт! — утверждал Мамед. — Именно потому, что Мамед экономист, он понимает, черт пабри, что такое стабильная валюта в наших условиях! Без нее нет экономической смычки с крестьянством, без нее и заработной платы рабочих нам не поднять, и спроса населения на продукты не повысить. ЦК упирает на червонец — и правильно делает, а вы только впустую горло дерете о «плане»!.. Что это за «план», когда ваш Пятаков проводит летом в ВСНХ приказ о повышении промышленных цен? Где тут повышение прибылей? Нет повышения прибылей, есть затор в сбыте промышленных товаров, есть «плановое» раздвижение «ножниц»!..

Пытались оппозиционеры и перенести фракционную борьбу в ряды Коммунистического Интернационала. Троцкий и Радек поддержали против руководства ИККИ правое крыло Германской компартии, ошибки которого способствовали недавнему поражению революции. Но и в Коминтерне их ждали неудачи.

В январе в «Правде» появилось сообщение ЦКК об исключении из партии оппозиционера Биткера, работника Главконцесскома. На уездной партконференции в Сергиевом посаде он заявил, что Главконцесском получил будто бы директиву «распродавать Россию».

— Вот плоды вашей фракционной травли ЦК! — с сердцем упрекал Вейнтрауба Кертуев.

Тот отмалчивался. Защищать демагогов, подобных Биткеру, он не хотел, но и с Мамедом соглашаться ему самолюбие не позволяло.

Итоги дискуссии московская организация подводила на партийных конференциях. Только в Хамовническом районе оппозиция удержала за собой перевес в двадцать голосов, и то лишь при выборах на губпартконференцию (в резолюции была одобрена линия ЦК); остальные районные конференции пошли за ленинским ЦК. В Хамовниках было много вузов, сказалась и активная оппозиционная работа группы «красных профессоров» во главе с Длатовским и Геллером.

В других городах у оппозиции почти нигде не нашлось опоры.

В институте на организационном собрании нового семинара по теоретическому изучению современности были распределены темы. Афонин выбрал «Диктатуру пролетариата», Шандалов — «Внутрипартийную демократию», Пересветов — «Социальные корни оппортунизма»; экономисты распределили между собой темы о народном хозяйстве. На предварительную подготовку к занятиям отведен был месячный срок.

На Красной Пресне, не в пример Хамовникам, «красные профессора» выступали в ином качестве — борцов за линию ЦК. Виктора Шандалова районная конференция включила в свою делегацию на губпартконференцию, а губпартконференция избрала его в новый состав Московского комитета. Ольга по этому поводу как-то заметила Константину:

— Виктор заставляет вас служить его целям.

— Что ты хочешь сказать? Кого «нас»?

— Тебя, Сандрика, всех вас. Вы заработали ему членство в МК своими выступлениями в дискуссии.

— Слушай, Оля! — отвечал Константин с неожиданным для себя раздражением. — От института надо было выдвинуть кого-то в МК. Институт заслуживает этого по своему положению в московской организации. А если б меня или Афонина выбрали, значит, тогда мы бы «заставляли» других «зарабатывать» нам членство? Что за рассуждение?

— Не сердись, — мягко возразила Ольга. — Ни ты, ни Афонин не стремились бы к этому, если бы даже вас выдвигали. А он стремился.

— Ты что, читала у него в сердце?

Ольга пожала плечами.

— Присмотрись к Виктору. Он властолюбив, не терпит ничьего чужого верховодства.

— Но он из нас самый способный организатор.

— Глубина партийности не одним этим измеряется.

— Ну, не знаю, чем руководствовалась губернская конференция, однако и ваш район послал на нее Виктора. Очевидно, по заслугам.

— Я не говорю, что без заслуг.

— Ты что, обвиняешь его в пролазничестве? В карьеризме?

— Нет, зачем же! Но он «метит в вожди», как про него выражается Саша Михайлов. Виктор искренне считает себя годным на такую роль.

— Стало быть, он все-таки принципиален?

— По-своему да. Поверь мне, Костик, я научилась немножко разбираться в людях, недаром шестой год работаю партаппаратчицей. Виктор очень способный, но у него самомнения не меньше, чем таланта.

— Пусть так. Может быть, в этом ты и права. А решают все-таки способности. Самомнение жизнь пообтешет. Важно, чтобы оно не направлялось в дурную сторону.

— Если бы в дурную, его б не выбрали в МК.

— Олечка, мне не нравится наш разговор!.. За что ты так не любишь Виктора?

— Да вот за это его самомнение. Которого у тебя совсем нет… за что я и люблю тебя. Впрочем, тебе не помешала бы его хоть маленькая крошечка.

— У меня нет организационных способностей, вот это хуже, а без самомнения как-нибудь обойдусь.

— Вот и сейчас себя недооцениваешь: неправда, что у тебя их нет! Просто у тебя направленность другая, и в этом нет ничего плохого. Партии не одни организаторы нужны. Как раз организаторов-то у нас очень много, практическая работа выдвигает их сотнями и тысячами из среды масс, воспитать их не так трудно, как теоретиков… Но каждый хорош на своем месте. Ты не сердись на меня, милый!.. — Ольга обняла мужа. — Как же мне тебя не предостеречь? И кому же предостеречь тебя, как не мне? Дружи с Витькой, пожалуйста, но не закрывай глаз на его плохие стороны тоже.

В середине января XIII конференции РКП(б) характеризовала оппозицию как мелкобуржуазный уклон, объективно отражающий напор мелкой буржуазии на позиции пролетарской партии и ее политику.

Саше Михайлову решение казалось несправедливым.

— Для оппозиционеров оно обидно, а по существу — что-то книжное: «объективно отражает»… Зачем это? Были у оппозиции ошибки, на них указано, и хватит.

— Марксизм обязывает к классовому анализу, — отвечал на это Костя. — Оппозиционерам сочувствуют теперь многие и вне партии, наши враги за границей. Оппозиция вынесла свои разногласия с ЦК в массы. Это факты, а не книжность, их надо как-то оценить. Так что оппозиция сама напросилась на классовую характеристику, жаловаться ей не на что.

— Подумаешь, факты! — возражал Саша. — Написали меньшевики в заграничном «Соцсплетнике» очередную глупость, а Сталин на Всероссийской конференции уже говорит о «поцелуе» меньшевика Ивановича, «прилипшем» к оппозиции. Мало ли чего еще белогвардейцы напишут!

— Но ведь этот Иванович написал, что он «благодарит» нашу оппозицию — за что? За ее «работу», которая «облегчает дело тех, кто в свержении советской власти видит задачу социалистических партий». Это я дословно помню! Зови это поцелуем или не зови, но как можно пройти мимо такого отзыва? Кто такие меньшевики, чьи интересы они выражают, — разве ты не знаешь? А другие отзывы белоэмигрантской печати о нашей оппозиции разве по существу не те же? Скажи, кто твои друзья, и я тебе скажу, кто ты!

Саша вздыхал и отворачивался.

У Плетневой в январе начались преждевременные роды. Ее отвезли в больницу. Кувшинников несколько раз стучался к Пересветовым, пока вечером не застал дома Ольгу. Кости не было, он поехал в Еланск, где заболели корью дети; Олю не пускала из Москвы райкомовская работа, а он выкроил себе свободное от занятий семинаров «окно».