Через пять дней после начала уборочной кампании с курсов вернулась Ай. Она держалась свободнее и увереннее. Занятия пошли ей на пользу, Ай обрела знания, окрепла ее вера в собственные силы…
Умывшись и переодевшись с дороги, Ай побежала к Тиепу. Торопливо, словно ее кто-то подгонял, она рассказывала о своих впечатлениях:
— Так было интересно! Сколько бы я потеряла, если бы не послушала вас и отказалась поехать на курсы! Помните наш разговор про болотную чечевицу? Теперь все про нее знаю, и как выращивать, и как перерабатывать ее на удобрения, можно почти без затрат вдвое увеличить урожай риса.
С довольной улыбкой Тиеп слушал, а молодая женщина все говорила и говорила: о том, какие поля им показывали, какой замечательный рис на них растет, как ее насмешил клоун на концерте, устроенном после окончания занятий.
Дождавшись, когда Ай на секунду смолкла, чтобы перевести дух, Тиеп сказал:
— Я рад, что в Сангоае появился грамотный специалист, рад за тебя — и на людей посмотрела, и научилась многому. Теперь за дело! Уборка в разгаре, каждый человек на счету. Так что бери своего Выонга и отправляйтесь в поле. А осенью возьмемся за эту чечевицу, ты будешь у нас главным советчиком!..
Только через два дня после возвращения в родное селение Ай выбралась проведать сестру. Та встретила Ай радостно, но в голосе ее звучала обида:
— Долго же ты ко мне шла! Или уж я совсем тебе не нужна?.. Ладно, расскажи, чему научилась, что узнала?.. Наверно, на этих курсах велись разговоры против религии?
— Не говори глупостей, Нян, — отвечала Ай. — Учили меня, как болотную чечевицу разводить да риса побольше выращивать, чтобы все мы сыты были. Про религию — ни слова сказано не было, не беспокойся!
— Как же там жили? Всем скопом — и мужчины, и женщины вместе?
Ай не удержалась от смеха.
— Нет, дорогая Нян! Учились только вместе, а жили порознь. Может, ты не поверишь, но отношения между мужчинами и женщинами сложились самые хорошие, товарищеские. Ничего такого, что могло бы тебе не понравиться, не случалось.
Лицо Нян стало строгим.
— Ну ладно, про болотную траву забудь: старики говорят, от нее одни беды да несчастья…
— Как это так? Что за ерунду говоришь? Да эта трава поможет кооператив на ноги поставить!
— До чего же ты глупая, господи! — тут Нян понизила голос. — Кооператив ваш не сегодня-завтра развалится, и никому твоя чечевица не нужна будет. Подумай лучше, как за свои глупости перед народом отвечать придется!..
— О чем ты говоришь! — сердито сказала Ай. — Почему вдруг развалится кооператив?
Нян поняла, что сболтнула лишнее, и попыталась обратить слова в шутку.
— Да я просто так сказала, кооператив-то давно на ладан дышит… Но только ты об этом никому, а то меня опять в милицию потащат…
Разговор с сестрой встревожил Ай. Вечером, после работы, она рассказала о нем Выонгу.
— Немедленно беги к Тиепу, дело это серьезное!..
— Да неужели ты думаешь, что Нян связана с врагами?.. И потом, пожалей Нян, знаешь, Тиеп — человек суровый!
— Не такой уж суровый: сидеть бы твоей Нян в тюрьме, если бы не Тиеп. Понимаю, тебе сестру жалко, но если в кооперативе случится беда, как мы с тобой будем Тиепу в глаза смотреть? Беги к нему!
Как назло, ни Тиепа, ни Тхата в селении не оказалось — оба уехали в уездный центр.
А ночью обокрали склады в двух кооперативах: утащили рис нового урожая, подготовленный для сдачи государству. На место преступления приехала милиция, но следов грабителей не обнаружила. Опросили и крестьян, и председателей обворованных кооперативов, однако и это ничего не дало. В селении воцарилось тревожное ожидание. За Тиепом и Тхатом послали нарочного, и волостное руководство тут же приехало.
Жена и дочь Тхата бегали из дома в дом, твердили в один голос, что виноваты председатели кооперативов, их и нужно арестовать, пусть только власти на первый раз накажут преступников не очень строго. Тхату показалось, что женщины говорят по чьему-то наущению.
Следствие топталось на месте. Теперь собранный за день рис делили между членами кооператива, считая, что они надежнее его сохранят. Настроение у людей было подавленное. Многие крестьяне поговаривали, что намерены выйти из кооператива. Однако в деревне нашлись люди, которым было плевать на все эти беды, случившиеся в селении. Хотя бы тот же Мэй — жена его с утра до вечера гнула спину на поле, а он, бездельник, дрых до середины дня, а по ночам пьянствовал. Частенько при свете луны жене его приходилось бежать к торговке Тап за самогоном и закуской. Та без всяких разговоров отпускала Мэю товар в кредит. Откуда взять денег, чтобы расплачиваться с долгами, недоумевала жена Мая. Только заглянув однажды в нишу, где муж держал садовый инвентарь, она увидела несколько мешков отборного риса и все поняла. Несчастная забитая женщина, мечтавшая об обновке, попросила однажды у мужа, когда он пьяный дудел на своей флейте, дать ей несколько донгов на новое платье.
Мэй вытаращил на нее глаза, отложил флейту в сторону и заорал:
— Ты что, сдурела? Откуда у меня деньги? Еду беру в кредит, а ты на платье просишь!
— Неужели? А разве спрятанный рис — не деньги?!
Мэй испуганно огляделся, словно боялся, что кто-нибудь услышит эти слова, подскочил к жене и, схватив ее за горло, зло прошипел:
— Молчи, дура! Скажешь слово — убью!
Почувствовав, как пальцы Мэя вцепились ей в горло, женщина в ужасе закричала:
— Помогите! Спасите! Убивают!..
Оскалив зубы, Мэй сжал руки изо всех сил, и крик сразу захлебнулся.
Мэй дождался, когда слабевшее с каждой секундой тело женщины перестанет вздрагивать, и только тогда отпустил несчастную. Потом он поднялся с пола и пригладил слипшиеся от пота волосы. Шум в дверях заставил его обернуться: прямо в глаза ему смотрели дула двух винтовок. Сопротивление было бессмысленным; на допросе в милиции Мэй сознался в краже риса и сказал, что виноват только он один. Его провели через всю деревню в наручниках, и люди с облегчением вздохнули, словно их избавили от бешеной собаки…
Утром следующего дня Кхоан отправился за сыном, выписанным из больницы. Коротко остриженный Хюи был бледен и худ, но глаза его лучились от радости. Отец с удивлением увидел, что мальчик превратился в юношу. На автобусе они доехали до уездного комитета. Отец хотел поблагодарить Тхая за спасение сына, но того не оказалось на месте — сказали, что уехал в поле, где сейчас идет битва за урожай.
Кхоан был счастлив, ему хотелось сказать каждому встречному: поглядите, какой у меня большой и красивый сын, совсем уже мужчина, а ведь всего несколько недель назад он умирал, никто не верил, что его удастся вернуть к жизни. Одно огорчало старика: кровь для переливания дал сыну коммунист, и она спасла его. Об этом Кхоан не говорил никому.
Односельчане, завидя отца с сыном, выходили на дорогу и поздравляли обоих. Ребятишки бесцеремонно задирали на Хюи рубаху — каждому хотелось посмотреть на шов, оставшийся после операции.
Мать встречала сына у ворот. Она стояла, вцепившись обеими руками в изгородь — от волнения ноги ее не держали. Издали услыхала она знакомые шаги.
— Слава тебе господи, вернулся, сынок! Живой, невредимый! — она крепко прижала Хюи к груди и начала ощупывать его, словно проверяя, он ли это. Вдруг она упала перед сыном на колени и горько зарыдала. — Какая же у тебя, сынок, глупая мать! Ведь это я тебя святой водой чуть не погубила. Простишь ли мне?
Хюи стал поднимать мать, но та сопротивлялась.
— Обещаю тебе, родной, поумнеть. Сестренка твоя, ты и мои глаза — все от этой воды пострадали, но больше такому не бывать!..
И с этого дня слепая женщина, словно прозрев, все чаще различала правду, которую не желала замечать прежде, когда глаза ее еще могли видеть, ту правду жизни, которая рождалась у них в селении.
Хюи быстро приходил в себя. Его тянуло в поле, на реку. Весело, будто застоявшийся жеребенок, бегал он по деревенским улицам. Страда кончалась, почти весь рис убрали, обмолотили и свезли в амбары. Крестьяне радовались хорошему урожаю, только в доме Кхоанов риса почти не было. Хюи заметил, что его отец с матерью чем-то встревожены, без конца о чем-то шепчутся, а при его приближении замолкают, словно скрывают от него какую-то тайну. Когда Хюи решил поработать в поле, чтобы хоть немного получить риса, отец с печальным лицом остановил его:
