Кхам сделал знак, и охранники скрылись в потайную дверь. Пощипывая небритый подбородок, он продолжал хихикать.
— Я вижу, дочь моя, что ты все правильно понимаешь. Встань, подойди ближе, слушай, что я тебе скажу.
Ха подползла на коленях, словно придавленная нежданной бедой, с трудом поднялась на ноги. Жесткие черты лица Кхама немного разгладились.
— Мы же любим тебя, дочь. Но, на свое горе, ты связалась с коммунистом, порождением ада. Он пошел за Вьетконгом в джунгли, жрет теперь там камни да мох, у него вырос хвост, и тело его покрылось шерстью.
Ха лихорадочно молилась, шепча: «Помоги, пресвятая Мария! Помилуй, господи!..»
Священник пристально посмотрел на несчастную.
— Да ты не бойся! Мы тебя защитим. Французские войска и наша национальная армия нанесли сокрушительное поражение Вьетконгу. Все эти освободители подохнут в ядовитых болотах джунглей, станут добычей нечистой силы. Если же, не дай бог, они вдруг объявятся здесь, то ведь… тебе не жить.
— Спаси и защити нас, господи!
Изобразив на своем лице сочувствие, Кхам продолжал:
— Успокойся, успокойся, дочь моя. Мне сказали, что бандит Тиеп, не помню, то ли убит, то ли пропал без вести. Но даже если он и жив, то для нас умер, — его ждут адские муки за великие его грехи. Я хотел найти тебя уже давно, да все не до того было. А теперь тебе выбирать — пока не поздно. Еще есть у тебя путь к спасению!
Ха всхлипывала, и Кхам нахмурился.
— Чего ты плачешь? Или до сих пор любишь своего красного? Выбрось из сердца греховное! На мне лежит обязанность оберегать паству, а значит, заботиться и о твоей душе.
— Спасибо, святой отец. Вы очень добры ко мне.
Кхам довольно кивнул головой.
— Конечно! Если не я, то кто же подарит тебе истинную любовь?! А теперь слушай: закон признает брак между людьми, но отвергает союз между человеком и дьяволом. Поэтому перед господом и миром мы расторгаем твой брак — ты больше не жена этому безбожнику.
Смысл всех этих слов с трудом доходил до сознания оторопевшей Ха. А священник говорил, и голос его становился все более мягким и вкрадчивым.
— У меня есть французский друг, майор Бержье. Он командир нашей зоны, очень хороший, набожный человек. Полгода назад умерла его супруга. Майору известно, что ты красива, и он хочет познакомиться с тобой, а потом сделать тебя своей женой, несмотря на то, что ты нищая.
Ха зарыдала.
— Отец, помилуйте, ради бога! Зачем мне второй муж?
Маленькие глазки Кхама сверкнули, и он грубо прервал Ха:
— Я тебе все сказал! Выбирай, как знаешь, но будешь упрямиться — гляди!.. Сык! — позвал Кхам.
Старый человек, молитвенно сложив на груди руки, появился из задней комнаты.
— Слушаю вас, отец!
— Выгони эту дуру и закрой дверь!
Немного подумав о чем-то, Кхам обратился к Ха довольно мягко:
— Ступай домой и как следует обо всем поразмысли. Когда понадобишься, я тебя позову…
С этого дня Ха жила в постоянном страхе, ожидая чего-то ужасного. Она не могла никуда убежать из деревни, потому что подручные Кхама не сводили глаз с нее ни днем, ни ночью. Ха не могла никого попросить о помощи, не могла сообщить о своем положении мужу. Ей приходилось рассчитывать только на себя и растить сына. Отец Кхам раз двадцать присылал к ней Сыка, и тот задавал Ха всегда один и тот же вопрос:
— Святой отец спрашивает: ты готова к знакомству с майором Бержье?
— Скажите святому отцу, что я, сама сирота, боюсь, как бы мой сын не стал сиротой. Если святой отец любит, как говорит, свою дочь, пусть даст мне немного времени, хотя бы для того, чтобы ребенок мой подрос.
Наконец Сыку это надоело, и он грубо высказал свои мысли в лицо Ха:
— Решила стать соломенной вдовой? Не понимаешь, что родилась от гулящей и никогда тебе от этого позора не очиститься, пока ты в деревне? Воротишь нос, когда тебе предлагают стать женой командира зоны, француза, — такую честь оказывают! Любая была бы рада на твоем месте! Последний раз тебе говорю: соглашайся по-доброму, не то майор прикажет своим людям о твоей судьбе позаботиться!
И тут Ха не сдержалась:
— Скажи святому отцу, что он Иуда, а его майор — бандит и насильник. Их учителем наверняка был сам дьявол!
Поздно вечером того же дня к хижине Ха подкатил джип. Двое солдат выскочили из него, вломились в комнату, заткнули рот Ха кляпом, выволокли несчастную на улицу и швырнули в кузов. Майор Бержье, здоровенный, как медведь, сидел за рулем. Показав в улыбке свои лошадиные зубы, он нажал на стартер, и джип умчался. Солдаты подожгли дом.
Узнав, что в доме оставался сын Ха и Тиепа, Кхам процедил:
— Сорную траву надо уничтожать под корень!
Только через полгода узнал Тиеп о трагедии, произошедшей в его доме. Он сражался тогда в провинция Куангчунг. На другой день во время ожесточенного боя Тиеп лез в самое пекло, но пули не брали его, словно щадя. Тиеп осунулся, ходил чернее тучи, слова от него нельзя было добиться. В сердце его поселилась тоска, зубы которой известно как остры. Под глазами Тиепа залегли синие круги, лицо его прорезали морщины. Отныне он — один на белом свете, ни жены, ни сына, ни родных… И Тиеп обратил свой взор на Чака, молоденького парнишку, недавно приставшего к их части. Тиеп занялся воспитанием Чака, передавал ему боевой опыт, умение воевать, а потом рекомендовал его в партию. Тиеп не плакал, когда узнал о гибели семьи, а тут, на собрании, не смог сдержать слез. В минуты затишья он подсаживался к своему подопечному, ласково трепал его жесткие волосы и говорил:
— Расти, дружок, набирайся ума! Если я погибну, тебе мстить за меня врагу.
Но мстить пришлось Тиепу — в бою под Дьенбьенфу Чак погиб.
После его похорон Тиеп дал клятву посвятить свою жизнь делу революции. В день демобилизации Тиеп спросил командира роты:
— Где сейчас труднее всего?
Тот ответил:
— Мы начинаем строить социализм, поэтому трудно везде. Но я думаю, что тебе нужно вернуться в родные места, восстанавливать разрушенное войной хозяйство в Сангоае.
Вот так Тиеп снова оказался в своем селении…
А здесь и в самом деле оказалось трудно, враг не сложил оружия. Только теперь Тиеп не видел его, как прежде на фронте, он просто знал: враг повсюду, действует исподтишка, наносит удары из-за угла, прилипает к людям, словно пиявка, жалит, как ядовитая змея. Каратели-бандиты растеряли жирок, переоделись в отрепья, ходили грязные и немытые, но стали зато незаметными да хитрее вели себя. То, защищая якобы освященные стариной традиции, возбудят недовольство крестьян, то вдруг сыграют в свою пользу на религиозных предрассудках. Иногда в каком-нибудь заброшенном погребе люди случайно обнаруживали взрывчатку, автоматы, даже пулеметы… Тиеп частенько сравнивал себя с человеком, у которого всего лишь старая тупая мотыга, а ему надо разрушить бетонный бункер, чтобы на этом месте посадить сад. Твердая, неподдающаяся земля, бетон, кирпич, арматура — все застыло за долгое время в одно целое, ох как трудно все это выкорчевывать. А крестьянские традиции! Когда кадровые работники предложили ввести более плотную посадку риса, крестьяне с порога отвергли новое, твердили свое: редко посадишь — хороший урожай снимешь, густо посадишь — одних лягушек накормишь. Когда появились азотные удобрения, тотчас поползли слухи, будто от них идут разные болезни, вплоть до водянки. Два года прошло, прежде чем удалось убедить крестьян в необоснованности их подозрений. А всякие «мелочи»! Несмотря на строгие запреты, продолжался бесконтрольный убой скота, люди предавались азартным играм, как в старину, отдавали замуж девчонок, которым только что исполнилось тринадцать — четырнадцать лет, а потом, наварив самогону, устраивали на несколько дней свадьбы. А с каким превеликим трудом создавались кооперативы — добровольных заявлений о вступлении почти не было. Существовали, правда, бригады трудовой взаимопомощи, но они были так слабосильны, что и думать было нечего о создании кооперативов на их базе. Чего только не говорили о кооперативах, ходили самые дикие слухи, распространявшиеся с молниеносной быстротой. Последний был таким: дескать, теперь собираются разделаться с середняками — разоблачить их и осудить. А если молодые захотят вступить в кооператив, то сначала от них потребуют отречься от своих несознательных родителей. Многие крестьяне пугались, а кое-кто вышел из кооператива. У большинства кооператоров сохранились свои земельные участки, на которых крестьяне трудились с рвением, а вот на общественных полях работали спустя рукава, лишь бы отметиться.
